Олег Табаков - Лидия Алексеевна Богова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто-то из писателей заметил, что «анекдот чаще всего — форма социальной защиты». Жанр анекдота склонен к парадоксу, каламбуру, создает картину «реальней, чем сам предмет, его картинка точнее фотографии и понятнее любого пояснения». При этом анекдоты Вампилова пронизаны любовью к человеку. Видно, что их автор страдал от несовершенства человека, в них есть боль, которая направлена на улучшение человеческой природы. Вампиловский анекдот отвечал законам жанра: короткий рассказ о смешном в форме сжатого действия с неожиданной развязкой, но по наполнению, как и чеховские водевили, оказался выше жанра. Двое командированных всё пропили и от безденежья просят прохожих дать взаймы. Никто на просьбы не откликается, и вдруг приходит некий ангел и дает деньги просто так. От щедрости незнакомца пьянчуги вначале онемели, а потом не могли долго успокоиться: почему именно он принес деньги? В допросе испробовали разные версии: пьян, болен, жулик, сектант. Да нет — просто прохожий. Оказывается, копил для матери, она умерла. Он опоздал на похороны, деньги жгут руки — вот и решил отдать их первым встречным. При всей невероятности сюжета автор разворачивает его в плане реального времени и достоверности. Гротеск, символы, маски отсутствуют. Табаков физически передает ощущение дурноты, глухой злобы, которая ищет момент, чтобы прорваться. «Однако в его глазах такая лютая тоска, что сразу открывается мысль спектакля: это не издевательство хулиганов над беззащитным, а тщетные попытки найти контакт с иным человеком, не встречавшимся прежде»[53].
Так расширялся смысл пьесы, рождалась проблема контакта и доверия, проблема веры в бескорыстные движения человеческой души. Испытания неведомым редко кто выдерживает, поэтому пьянчуги долго удивляются, возмущаются, заражают своим безумием окружающих. И только узнав истинную причину непонятной щедрости, увидев в «ангеле» реального человека, по-своему несчастного и грешного, они ему верят и сразу сникают. Загадки нет, можно успокоиться. Они разом отрезвели, сидят пристыженные рядом с чуть не забитым ими «ангелом» и тихо поют протяжную русскую песню. И смех в зале вдруг стихал, возникала тишина, и каждый думал о своем. Обычные люди, свои, родные, из реальной жизни, способные как на хорошее, так и на дурное. Обличал своих героев Табаков редко, чаще был их адвокатом. Даже в страшных и стыдных поступках персонажей он искал объяснение — почему они поступили так, а не иначе. «Анчутин не верит в бескорыстие. Состояние похмелья для него привычно. Но мне важно, чтобы зритель понял не только глубину его духовного падения, но и обрел надежду на его духовное возрождение. Потому что считаю, человек никогда не должен считаться „конченым“. Человек только должен дать себе отчет в том, почему он такой. И с этого может начаться иной путь, иные поступки». Табаков принял в свою актерскую душу и Вампилова, и Шукшина с их «отвагой национального самоанализа, с яркой мрачностью их бытовых красок, с победоносностью их на всё распространенного юмора»[54]. Дар писателей, способных выходить из бытового в бытийное без потерь в подробностях и деталях, он чувствовал и ценил не только как читатель, но и как актер. «Он обдавал зал такой энергией узнаваемости, что в ужасе и веселье зритель признавался себе: это не карикатура, это мы, пусть гипербола, но смешная и страшная в своей правде узнавания. Что ж делать… Уж мы какие есть, но зато каждый имеет характер, свою изюминку»[55].
В те годы еще одно имя вошло в историю «Современника». Режиссер с мировым именем Георгий Товстоногов откликнулся на предложение театра о совместной работе по «Современной идиллии» М. Салтыкова-Щедрина. Пьесу написал Сергей Михалков, который своим именем словно прикрыл замысел поставить беспощадную сатиру, заявив в одном из первых интервью, что «царизм никогда не получал такой пощечины», как в произведении Салтыкова-Щедрина, хотя вряд ли театр ставил перед собой задачу дать пощечину царизму. Спектакль назывался «Балалайкин и К°», и Олег Табаков с огромным успехом исполнял заглавную роль Балалайкина. В работе с приглашенным мастером сложился удивительный союз режиссера и актеров, когда разные направления таланта существовали в нерасторжимой связи, и родилось удивительное художественное творение — спектакль.
Театр — азартное компанейское дело. И всякий раз, когда возникает компания, высекается искра, чудо происходит. А если актерская компания попадает в талантливое поле режиссера, то тут уж без чуда вообще невозможно. В жанре спектакля, построенном в принципах гротеска, где много было щедринской злости и смеха, Табаков играл феерически. Но это был «мудрый смех, с содроганием». Его Балалайкин предстал перед публикой до конца растленным типом. Отсюда завораживающе зловещая жизнь рук, глаз, головы — всего по отдельности, — он был словно «поврежденный механизм». Как известно, искусства без виртуозности нет, и в своей буффонаде Табаков, казалось, доходил до грани, за которой театр заканчивался и возникало нечто другое, близкое к цирку. Но в последний момент выручало его неиссякаемое обаяние, опять появлялась чарующе-хитрая улыбка, которая возвращала в сценическое действие. «Порой его буффонада была изысканная, порой — грубая, с отрыжкой, сыплющимися крошками и таким каскадом приемов, что описать невозможно. Табакову доступна клоунада на пуантах — это и есть тот стиль, который представляет нам Балалайкина, — улыбка в принятой системе ценностей. Балалайкин, подсчитывающий рыночную стоимость парамоновской „штучки“, Балалайкин, разоблаченный, что он женат, и на мгновение вспомнивший о восьми своих дочерях, Балалайкин, ведомый за шиворот к свадебному столу, — одним словом, Балалайкин, существующий некоторым контрапунктом, — вот образ из этого спектакля»[56].
Сам Георгий Товстоногов, вспоминая свою работу в «Современнике», писал о Табакове: «Мы не приспосабливались друг к другу, а находились в постоянном, требующем полной самоотдачи творческом взаимодействии. Контакт был обусловлен не годами совместных поисков, а общностью творческого метода и гражданской позиции. Образ рождался внутри актерской индивидуальности, а это, как известно, кратчайший путь к рождению живого на сцене»[57].
Профессионализм — способность делать всё. У пианиста эта способность связана с техникой пальцев, у актера — с психофизической техникой. Мастером можно считать актера, способного выполнить любую формальную задачу. Это ощущение безграничности актерских возможностей. Балалайкин Табакова — существо, опьяненное собственной тарабарщиной, хитроумный приспособленец, безудержный весельчак, душа общества и незаурядный демагог. Порой возникало ощущение хлестаковской темы,
