Римская звезда - Александр Зорич

Капитан бросал на меня благосклонно-хищные взгляды, как сытый лев на ягненка, привязанного к дереву посреди глухой чащобы. Я же всякий раз приосанивался, расправлял плечи и возвратным взглядом отвечал: «Не дождешься».

«Да что с ним станется, с товаром?! – успокаивал я себя. – Амфоры заполнены здоровым, сухим зерном, сам видел. Они вполне прочны, на моих глазах были надежно запечатаны… И какие вообще в море могут быть воробьи? Какие жуки? Черви? Пусть Хрисипп спит спокойно, да и мне волноваться нечего… По крайней мере, пусть это будет моей последней заботой. Бури и пираты куда опасней!»

Поначалу все подтверждало мои ожидания. Жуки не наблюдались, черви тоже, а вот буря…. куда же без нее?

Трусливо прижиматься к берегу «Бореофила» не собиралась. Уже на второй день диера достигла мыса Бараний Лоб и, набрав полный парус столь любезного себе борея, устремилась от таврийских скал ровно на юг, в открытое море. Куда там топорным либурнам Артака!

– Если будет угодно Посейдону, через четыре дня мы снова увидим землю, – пообещал капитан.

«Четыре дня в открытом море! – ужаснулся я. – И то с милости Посейдона! А без нее – сколько?!»

Без милости, оказалось, полная декада.

Два дня мы шли по морю с попутным ветром, но затем благоприятный борей утих. Воцарился нежный штиль. Рею спустили, парус подвязали, но ненадолго. Ветер вернулся, однако был это уже не чистый борей, а фраский, который приходит из тех степей на северо-востоке, где прозябают наиболее свирепые, злокозненные сарматы.

К сарматам капитан Телем относился отрицательно: «Мой отец говорил, что летний фраский – дело рук сарматских колдунов». Зато с Римом он связывал самые радужные надежды: «Когда у Цезаря дойдут руки до наших краев, он должен будет первым делом расправиться с бубенаками. Уверен, уже близок тот день, когда степь заколосится крестами. На каждом кресте будет труп, а под трупом – табличка: «Здесь распят ветрогон-негодник Бубенак».

Бубенаками капитан звал всех сарматов без разбору. (Почему? Ну уж увольте, откуда мне знать.)

О том, что я дружен с одним из колдунов-бубенаков и, более того, этот колдун является братом уважаемого Хрисиппа, я предпочитал помалкивать.

Ветер крепчал от часа к часу. Когда мачта, а за нею и все корабельные сочленения начали натужно постанывать, парус пришлось убрать.

Что было потом?

Именно то, что случается, когда Нечто (или Некто) хочет тебя убить, либо просто напомнить о том, что убить тебя ему (Ему!) не составляет особого труда. Смерть, дескать, всегда рядом, не очень тут.

Сколько человек путешествовало на «Бореофиле»? Капитан Телем, его помощник, корабельный плотник, четверо матросов на парусе, двое кормчих, тридцать гребцов. Вместе со мной – ровно сорок.

Как выяснилось чуть позже, с нами путешествовала еще крыса. Крыса в обычном смысле слова: грызун с четырьмя лапками и предлинным хвостом.

Итого – сорок один.

Кому же из нас была адресована внушительная демонстрация небесной мощи? Тут можно строить самые разные предположения, но лично я склоняюсь в пользу крысы. По крайней мере, это единственное существо из присутствовавших на борту, о котором точно известно, что оно, во-первых, нуждалось в строгом педагогическом внушении, во-вторых, явным образом внушению не вняло и, в-третьих, было за свои преступления умерщвлено.

Но прежде, пять дней кряду, нас качало и крутило, болтало и заливало горькими волнами. Иногда мы получали короткую передышку, но затем стихии вновь брались за старое. Все двенадцать ветров боролись за право разбить диеру в щепки. При каждой перемене ветра капитан проклинал сарматов, бормоча: «Ну погоди, Бубенак, доберусь до тебя….»

Нас носило по всему морю. И я не взялся бы сказать, где наши поеденные крабами тела встретят рассвет нового дня: на песчаных отмелях Фракии или на скалах Колхиды.

Случались между тем чудеса и видения.

Матроса по имени Сарпедон смыло за борт, но вскоре, совершенно невредимого, забросило волнами обратно!

Неоднократно за кормою корабля возносились на тончайших шеях головы морских змеев с переливчатыми лилово-алыми гребнями на лоснящихся черных затылках. Змеи выглядели скорее восхищенными штормовым неистовством и любопытствующими в делах надводных, нежели алчущими нашей крови. Покрутив чешуйчатой головою туда-сюда, они исчезали так же внезапно, как и появлялись.

Несколько раз я видел дельфинов. Дельфины легко перепрыгивали через наш корабль, с левого борта на правый – но это уж точно примерещилось.

Когда же море вновь повернулось к нам своей лучшей, эвксинской, стороной, я обнаружил, что амулеты, которыми снабдил меня Хрисипп, пропали. Сосуды, ларцы и коробочки уполовинилось в числе – вторая половина благополучно превратилась в черепки и щепки. А в нескольких просмоленных тканевых крышках, которыми были запечатаны амфоры с зерном, сыскались свежие дыры. Пока я, привязав себя к скамье, катался на волнах вместе с кораблем, кто-то повадился воровать зерно!

Зерно Хрисиппа!

За которое я, неразумный, отвечал свободой!

А ведь через эти дыры в шторм могло нахлестать воды!

Зерну предоставлялась полная свобода отсыреть и заплесневеть!

Да… Было от чего прийти в возбуждение!

Пришлось Назону озаботиться теми самыми обязанностями, которых он надеялся счастливо избегнуть.

Капитан клятвенно заверил меня, что среди матросов воров нет и быть не может. Потому что в последнем плавании минувшего года (вместо «последнем» капитан, следуя моряцким суевериям, говорил «крайнем») он, Телем, показательно скормил морскому змею мерзавца, который был уличен в воровстве.

«Ищи крысу!» – таков был вердикт капитана.

Я не разделял его веру во всепобеждающую воспитательную силу публичных казней и потому продолжал подозревать одного из гребцов. Однако, имея некоторый опыт в уголовных расследованиях, я не собирался пренебрегать и конкурентными версиями.

«Либо вор – человек, либо – нет. Положим, не человек. Тогда кто? Либо существо высшей по отношению к человеку природы, либо – низшей. Положим, высшей. Что нам известно о существах высшей природы?.. Чем они питаются? Амброзией и жертвенным дымом. А зерном? Зерном – это вряд ли. Не говоря уже о том, что подозревать в хищении существо высшей природы – святотатственно. Стало быть, остаются существа низшей природы: рыбы, птицы, звери, гады… Разумно ли подозревать рыбу? Неразумно…»

И так далее.

«В общем, может и крыса, да», – нехотя согласился я с капитаном.

Я кое-как запечатал поврежденные крышки амфор и без особого энтузиазма объявил крысе войну. Хотя и продолжал сомневаться в самой возможности пребывания зловредного грызуна на корабле такого рода, каким являлась диера. Думалось мне, что выхожу я на бой с фантомом, порожденным моею мнительностью.