Дело - Чарльз Сноу

Где-то в нижнем этаже студенты-выпускники подняли галдеж. Уинслоу встрепенулся.

— Чему мы обязаны этим странным представлением? — спросил он.

Кто-то предположил, что, команда колледжа выиграла кубок рэгби.

— Никогда не мог понять, почему мы должны носиться со всякими олухами. Занимались бы лучше какой-нибудь достойной физической работой! — Уинслоу смерил взглядом старого профессора. — Прошу прощения, может быть, и вы когда-нибудь отдавали дань этому времяпрепровождению.

Старому профессору пришлось сознаться, что да, он отдавал. Уинслоу воздержался от дальнейших комментариев.

После обеда, когда мы вернулись в профессорскую, Уинслоу объявил, что вина он, пить сегодня не может; для него оно — яд.

— Яд, — повторил он. — Однако пусть это вас не останавливает.

Но нас это остановило. Мы сидели, объятые печалью. Уинслоу повесил голову, словно изучал отражение кофейной чашки в полированном палисандровом дереве; двое молодых ученых разговаривали вполголоса.

Покинув погруженную в унылое молчание комнату, я отправился к Мартину и добрался туда так рано, что он решил, что у меня обязательно должны быть новости. Я сказал, что никогда еще не проводил дня так бездарно. Выслушав мой рассказ, Мартин улыбнулся с дружеской издевкой.

— Ладно, — сказал он, — у меня для тебя есть еще одно последнее развлечение. Мы приглашены в гости к соседям — к Г.-С.

Я выругался и попросил избавить меня от этого.

— Он обещает угостить нас хорошей музыкой.

— Мне от этого не легче.

Мартин улыбнулся. Он знал, что я страдаю полным отсутствием слуха.

— Ничего не поделаешь, — сказал он, — идти нужно.

Мартин слишком трезво смотрел на вещи, чтобы надеяться склонить на свою сторону Кларка. Но он предпочитал проверить на практике то, что знал в теории. «Забудь о гордости, забудь об усталости! Никогда не отступай в сторону из гордости». В такой борьбе, как оба мы великолепно знали, это было основным принципом.

Дверь, соединявшая квартиру Мартина со второй половиной дома, не была заделана наглухо; Айрин отперла ее, и мы оказались во владениях Кларков. Этот переход очень напоминал переезд из Италии в Швейцарию. Даже коридор в их половине блистал чистотой; в гостиной царил безупречный, ослепительный порядок, возможный только в домах, где нет детей. Кларк с трудом поднялся нам навстречу, но пока он стоял, губы его кривились от боли в парализованной ноге, и вскоре Ханна помогла ему снова сесть в кресло.

Нас ждало кофе с австрийскими булочками. Оба они, и Кларк и Ханна, с облегчением вздохнули, когда мы отказались от виски. Кларк был гостеприимен, он любил выставить на буфете батарею бутылок, но отделаться от благочестивых заветов Общества трезвости, членом которого состоял в юные годы, он так и не мог. Что же касается Ханны, то даже после двадцати лет жизни в Англии она твердо верила в бесстрастие англосаксов и в их склонность к алкоголизму.

— Восторг! — сказала Айрин, пережевывая булочку и искоса поглядывая на Ханну. Голос у нее был озорной. Не передразнивала ли она Тома Орбэлла?

— Чтобы потом не портить удовольствия, — мягко сказал Кларк, — давайте прежде всего покончим с одним вопросом. Как вы считаете?

Он перевел свои прекрасные мученические глаза с Мартина на меня.

— Как угодно! — сказал Мартин.

— Так вот, я обдумывал démarche[11] Гетлифа. Мне кажется, что с вами обоими я могу говорить прямо. Боюсь, что должен буду ответить отрицательно.

— Жалко! — Мартин сказал это просто и без тени возмущения.

— Мне кажется, я понимаю положение, в каком вы оказались, то есть оказались вы оба и Гетлиф. Не стану причислять к вам Скэффингтона, так как не хочу притворяться, что мне известен ход его мыслей. И вообще в его способности мыслить я несколько сомневаюсь. Но я прекрасно представляю себе, что вы, остальные, попали действительно в нелегкое положение. Да и как могло быть иначе? С одной стороны — возможность того, что какое-то отдельное лицо пострадало невинно; с другой — уверенность, что, решившись поднять этот вопрос, вы заставите пострадать всех нас несравненно больше. Я прекрасно представляю себе всю трудность вашего положения. И, принимая во внимание свойственные всем вам предвзятые суждения и всю вашу, так сказать, предысторию, понимаю, какой путь должны были вы избрать. Но, при всем моем уважении, не могу не сказать, что выбор, по моему мнению, был сделан вами неправильно.

— Поскольку существует «возможность», о которой вы говорили, иначе поступить мы не могли, — ответил Мартин.

— Вы, однако, не хотите употребить слово «уверенность»? — спросил Кларк.

— Может быть, вам угодно прослушать лекцию о том, что представляют собой данные научных исследований? — сказал Мартин. Но, пожалуй, мало с кем он стал бы разговаривать с такой предупредительностью. Не могло быть сомнения, что перед Кларком он до известной степени пасует.

— Должен сказать, — вставил я, — что ваша точка зрения представляется мне предельно порочной.

— Но ведь у нас с вами разные понятия насчет ценностей, — возразил он ласковым, спокойным голосом.

— Он знает, что я с ним не согласна, — сказала Ханна, обращаясь ко мне.

— Ну конечно же ты, дорогая, несогласна. И, конечно, не согласны со мной они оба. Как я уже говорил, с вашими предвзятыми суждениями, с вашим прошлым было бы удивительно, если бы это было иначе.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что и ты, и братья Эллиоты, и Гетлиф всю свою жизнь были, что называется, либералами. Я либералом никогда не был и даже им не прикидывался. Вот потому-то мне и понятна ваша позиция в некоторых вопросах — позиция, по-вашему, независимая, которую вы считаете делом своей личной совести, но которая на деле далеко не так уж независима, как вам того хотелось бы. В конце концов всякий человек, чье мышление столько времени было окрашено либеральными идеями, обязательно начинает верить, что все левое хорошо и все правое — плохо. Вы обязательно приходите к этому! К этому приводит вас весь склад вашего ума. А проявляется это в незначительных вопросах — вроде настоящего, который sub specie alternitatis[12] вовсе не так уж грандиозен, как мы хотим это представить. Конечно, вы предпочитаете думать, что этот человек оказался невинной жертвой. Конечно, все ваши предрассудки, ваша прошлая жизнь, ваше Weltanschauung[13] заставляют вас быть на его стороне. Но вы должны извинить нас, если мы не так легко поддаемся убеждению.

— Но неужели вы действительно думаете, что всемирно известный ученый, вроде Фрэнсиса Гетлифа, способен обманывать себя в таком вопросе? — спросил я.

— Я далеко не уверен, что он на это не способен.

— Вы, серьезно, скорее поверите Найтингэйлу, чем Гетлифу? Ведь в конце концов, Г.-С., вопрос сводится к этому.

Мартин говорил с ним гораздо предупредительнее, чем я. Меня поразило, что в его голосе проскальзывал страх обидеть. Неужели, думал я (это относилось к разряду эмоций, которые не хочется подмечать в собственном брате), неужели он, как и большинство здоровых и сильных людей, не переносит вида калек и бывает поэтому подчеркнуто внимателен к ним.

— Что ж, вы правы, — сводится вопрос именно к этому.

— Если не считать Скэффингтона, — вставила Ханна, — которого даже ты, мне кажется, не можешь считать человеком передовых взглядов.

— Если не считать Скэффингтона. — Видно было, что он почти с удовольствием поставил ее на место. — Видишь ли, я могу с уважением относиться к мнению Гетлифа и Эллиотов, даже если я не согласен с ним, но я вовсе не собираюсь ставить на одну доску с ними представителя золотой молодежи.

— Это предвзятая аргументация, — сказал я.

— Считайте как угодно, — ответил Кларк. — На мой взгляд, — и вы, безусловно, вольны думать, что я ошибаюсь, — вопрос сформулирован Мартином очень точно: для того чтобы принять чью-то сторону, мне нужно сделать выбор между точкой зрения Найтингэйла и точкой зрения Гетлифа. Так вот — для меня очевидный факт, что, как ученый, Гетлиф стоит неизмеримо выше. Люди компетентные решили это за меня, и оснований сомневаться в этом у меня нет. Но при всем моем уважении, мне кажется, что в данном случае речь идет вовсе не об их достоинствах как ученых. А лично у меня имеются основания сомневаться в том, к чьему мнению следует прислушаться, когда дело касается научного мошенничества…

— Как хорошо вы знаете Найтингэйла? — Я был достаточно обозлен, чтобы задать ему этот вопрос. И сразу же понял, что сделал оплошность.

— И того и другого я знаю достаточно, чтобы составить свое собственное мнение о них. А ведь этот вопрос каждый должен решить сам за себя. Вы со мной согласны? — Он обвел нас взглядом и улыбнулся своей холодноватой улыбкой, в которой сквозила физическая боль. — Ну что ж, убедить друг друга мы, очевидно, не убедим. Считаю, что пришло время согласиться на том, что мнения наши расходятся. Как насчет этого?