Витамины любви, или Любовь не для слабонервных - Анна Макстед

Я не издавала ни звука, как партизан. Действия блондинки заставили меня умолкнуть, как прямое попадание пули. При всем желании, я из себя и слова не смогла бы выдавить. Изобретатели этой процедуры плевать хотели на человеческое достоинство. Ни красивое название, ни шикарный кабинет, ни обходительность персонала не могли изменить ужасающей сути происходящего. Чудовищное чувство стыда заставило забыть о боли, которая воспринималась бы как невыносимая, если бы я испытывала ее в другой ситуации, — скажем, в иракской тюрьме.

Допустим, где-то есть Бог, и сейчас Он смотрит сверху на меня (надеюсь, не смотрит). «Вот наказание за твои грехи!» — скажет Он. Я готова была убить Габриеллу! Я убила бы ее несколько раз, по разу за каждую процедуру, которую мне сегодня довелось пройти. Весь этот день был сплошным ужасом с того самого момента, как я встретилась с ней утром.

К моему удивлению, дверь открыл Оливер с Джудом на руках. Джуд был в модном белом хлопковом комбинезоне, при виде меня он заорал — не знаю, от страха или от восторга.

— Ты, почему не на работе? — спросила я (Оливера, не Джуда).

— А ты?

— Взяла отгул.

— Ну а я — внештатник, ты забыла?

Он осторожно опустил Джуда на пол. Я никогда не видела ребенка с такими толстыми ножками. Даже бедра у него были в складочку — такие пухлые! По какой-то причине это производит невероятно приятное впечатление.

— Пойди, дорогой, посмотри, что делает мама, — отправил его Олли, и Джуд заковылял на своих пухлых ножках.

Впервые услышав, как Олли разговаривает с Джудом, я изумилась: никогда не было у него такого ласкового голоса. Но сегодня, когда он произнес это «пойди, дорогой, посмотри, что делает мама», у меня горло свела болезненная судорога, словно кто-то зацепил меня петлей за шею и потащил. Захотелось лечь на пол и завыть.

Почему — не знаю.

Я поперхнулась и уставилась на Олли, как будто на его лице был написан ответ, но он только ухмылялся и шевелил ушами — этому трюку он научился лет в семь, и я считаю это вершиной его достижений, хотя кому-то шевеление ушами может показаться ерундой. Я сдержанно улыбнулась, и тут появилась Габриелла, таща Джуда как-то боком.

Она мигом загнала меня наверх и начала вещать о правильном применении кремов для лица. Выяснилось, что их не надо смешивать ни с краской, ни с ядовитыми ягодами, над ними не надо произносить заклинания, надо просто нанести их на лицо. Пока она вещала о питающем и увлажняющем, сокращающем морщинки и предотвращающем рак, дарующем вечную молодость и красоту снадобье под названием «Смягчающий крем Долфин Ароматик» (или что-то вроде этого), во мне шевелилось смутное подозрение в том, что Габи лично заинтересована в продаже этой гадости. Оно превратилось в твердую уверенность, когда она назвала цену баночки — сорок пять фунтов. И добавила аргумент, который, видимо, должен был убедить меня окончательно:

— Обычно чем меньше баночка, тем дороже и лучше.

— Габриелла, послушай, — начала я. — Это ведь… Я хочу сказать… это масло, вода и розовая краска. Это… это… упакованный в красивую банку вазелин! Понимаешь, в секретных лабораториях сидят псевдоученые в своих белых халатах и разрабатывают планы, как содрать с нас кучу денег ни за что…

Рот Габриеллы превратился в прямую тонкую линию. Да, она точно с ними заодно! Все эти дорогие кремы рассчитаны на идиоток. Это видно даже из инструкций к ним: «Чистыми пальцами возьмите каплю крема размером с горошину…» Я знала, что пытаться переубедить Габи бессмысленно, но все равно не могла остановиться.

— Значит, когда у Джуда раздражение, ты мажешь его этим кремом, да? Но ведь для него — все только самое лучшее! Почему тогда ты травишь его этой гадостью? Ведь ему, пожалуй, может не понравиться, когда он подрастет, начнет смотреть телевизор и узнает, что ты смазывала ему кожу отходами нефтяной промышленности. И что ты тогда ему скажешь?

— Ты хочешь, чтобы я помогла тебе произвести впечатление на Джейсона? — заорала Габриелла.

— Прости. Действуй, как намечено.

— Вот «Живанши» — увлажняющий тоник для баланса кожи, это спрей, его разбрызгивают на очищенное лицо.

Мне очень хотелось спросить, с каких это пор слово «умытое» стало плохим? Слово «очистить» звучит как-то по-библейски, как будто эти ученые-косметологи считают женщин средоточием скверны. Я промолчала на этот счет, и правильно сделала, потому что Габриелла неожиданно прыснула из баллончика мне прямо в лицо какой-то химией. Было ощущение холода и чего-то мерзкого, будто мне в лицо плюнули.

Потом она потащила меня в торговый центр на Брент-кросс. Многие мои друзья в детстве провели в этом центре больше времени, чем дома. Потому что традиционно мамаши северо-западной части Лондона используют его детскую комнату как альтернативу тюрьмы для своих детишек. Этот торговый центр — настоящая обитель зла. Супруги входят в его двери, держась за руки. Спустя пару минут они уже вцепляются друг другу в горло. Это Бермудский треугольник, где исчезает счастье.

Я не была в нем много лет и с грустью убедилась, что он ничуть не изменился. Насколько я помнила, надо было иметь определенную закалку, чтобы выжить в этом магазине. Габриелла втащила меня в него — там было полно подростков лет четырнадцати, среди которых я почувствовала себя тыквой на поле с морковью, — и буквально заставила меня облачиться во что-то асимметричное. А потом, когда я уже думала, что страшнее пытки быть не может, она повезла меня в город и сдала этой Сибилле. Славо Богу, что меня не подвергли обертыванию водорослями в тот же день, когда делали восковую эпиляцию ног и зоны бикини. «Отлично, — пошутила я, — никогда не любила водорослей, всегда вынимаю их из салата».

Сибилла странно взглянула на меня. Скорее всего, ее взгляд говорил: «Вы мне отвратительны».

В конце день, изучив все, что она со мной сделала, я вспотела от стыда. Я стала смахивать на порнозвезду. И обратного пути не было. Сибилла теперь могла прикладывать ко мне свои водоросли и проводить свой «Сен-Тропез». Она мне объяснила, что это такое. Я могла бы, даже за меньшие деньги, слетать в Индию и подхватить амебную дизентерию — эффект был бы тот же. Позвонила Габриелла:

— Ну, как самочувствие? — По ее тону легко было понять, что она надеется услышать слова благодарности.

— Чувствую себя… — я умолкла на секунду, — лысой.

Габриелла хихикнула.

— А Мишель — звезда, согласись!

У меня сами собой поджались губы. Из лап Сибиллы я была передана вооруженному бритвой Мишелю, грубому французу. Казалось, состояние моей челки он воспринял как личное оскорбление. А через пять минут лихорадочной суеты он сделал мне стрижку, превратившую меня в нечто среднее между Майрой Хиндли [5] и ее мамой. Теперь у меня было то, что, кажется, называется баки. Я сорок минут проторчала под сушилкой, стараясь втиснуть их в остальные волосы.