Испытатели - С Вишенков

К вечеру, за час до захода солнца, штаб передал новое приказание. Немецкие танки, не сумев прорваться в одном месте, бросились в другое и теперь атакуют наши позиции в десяти километрах юго-западнее Белый. Командование приказывало вылететь на штурмовку немецких колонн.

Первыми взмыли «Чайки», за ними «И-16», потом «Петляковы», «МИГ», и к последнему звену, предварительно всех проводив, пристроился и сам полковник на своем «МИГ-3».

Он летел, набирая высоту, и минут через пятнадцать увидел шоссе и белые дымки разрывов на ней.

«Чайки» штурмуют, — подумал полковник. — Через пару минут начнут «ишаки».

Но через две-три минуты внимание полковника было привлечено не тем, что творилось на земле, а происходящим в воздухе. С запада на восток, насколько охватывал взор, одна за другой летели стаи вражеских самолетов: шестерками, десятками, дюжинами — «Юнкерсы», «Дорье», «Мессершмитты».

Не меняя курса, полковник минуту погодя увидел, как его истребители, закончив штурмовку, завязывали воздушные бои, препятствуя фашистским самолетам воздействовать на боевые порядки наших войск.

«Правильно поступают», подумал полковник и, немного развернув самолет вправо, чтобы лучше просмотреть местность, увидел две группы «Ме-109», летевшие навстречу его звену.

Немцы шли двумя параллельными линиями, по шесть машин в каждой, и находились выше звена «МИГ».

«Увидят или нет? — мелькнула мысль у полковника. — Будет бой или не будет?»

«Мессершмитты» тем временем продолжали лететь на восток, казалось, не замечая, что делается вблизи и ниже их. Звено полковника Стефановского, летя им навстречу, должно было попасть в своеобразный воздушный коридор. Полковник принял решение и по радио дал команду звену развернуться вправо и атаковать левую шестерку, а сам стал делать левый разворот с набором, чтобы зайти в тыл правой. Полминуты спустя, изменив на 180 градусов курс, он очутился в хвосте и выше последнего «Мессершмитта» из правой шестерки, все еще продолжавшей следовать на восток. Шестерка летела гуськом, расположившись лестницей, то есть каждый следующий самолет имел некоторое превышение над предыдущим. Полковник подобным же образом пристроился седьмым и с удивлением заметил, что немцы совершенно равнодушны к его присутствию. Двинув рычаг форсажа мотора, нагнал летевшего в хвосте немца и со стометровой дистанции открыл по нему прицельный огонь.

Немец даже не обернулся, и это было так похоже на пренебрежение, что полковник, разозлившись, сократил дистанцию еще на полсотни метров и зачастил по нему короткими очередями.

Немец, однако, продолжал лететь, как ни в чем не бывало, и никто из вражеской шестерки, как видно, не беспокоился. Эта спесь врага подлила масла в огонь, клокотавший в груди Стефановского. Полковник вне себя от ярости ринулся вперед, и рев мотора, слившись с беспрерывным рокотом длинных пулеметных очередей, превратился в сплошной вой. Полковник едва успел отжать ручку и отвернуть влево, чтобы не столкнуться с закувыркавшимся в последнем своем полете немцем. Пикируя и то и дело оглядываясь назад, чтобы не дать зайти себе в хвост, полковник вдруг заметил, что задняя полусфера просматривается настолько плохо, что он даже потерял из виду пятерку «Мессеров».

Он вышел из пике и развернулся в сторону своего аэродрома. Когда он обдумывал проведенный бой, у него мелькнула догадка, объяснившая странное поведение «Мессеров», их безразличие к его атакам. Испытывая еще задолго до войны привезенный из Испании «Ме-109», он обратил внимание на плохой обзор назад, но тогда не придал этому особого значения. Теперь он понял, что немцы, попросту говоря, его не видели, и подумал, что наши летчики тоже могут попасть в подобные истории, так как обзор назад и с наших истребителей не был особенно хорошим.

Подлетая к аэродрому, полковник вспомнил, что ему придется давать объяснения начальству, которое запретило ему лично участвовать в боях, но тут его внимание было привлечено самолетами, вернувшимися из боя и находившимися уже на своих стоянках. Он снизился, сделал круг и сверху сосчитал число машин. Две «Чайки» и один «МИГ» не вернулись из боя. Полковник сбавил газ и пошел на посадку.

Второй бой, натолкнувший полковника Стефановского на новые выводы, произошел недели через две.

Его части, отражая налет немецких бомбардировщиков на охраняемый объект, так горячо дрались, что полковник в последнюю минуту не вытерпел и взмыл в небо. Поднявшись, он вдруг увидел, как один «Дорнье-215» вынырнул из общей свалки и кинулся в сторону, надеясь, видимо, незамеченным пробраться к цели.

Кто бы мог устоять от искушения ринуться на врага? Полковник упал на «Дорнье» сверху, и от его, полковника, пулеметов протянулись длинные сверкающие нити огненных струй, точно связавшие один самолет с другим. Немец бросился в сторону и сделал поворот, чтобы спастись бегством. Но «МИГ» не отставал. Полковник целился туда, где находились люди, бензобаки, моторы, трубопроводы. Трассы пронзали корпус, крылья вражеской машины и гасли в них, как спички, опущенные в воду. Неожиданно полковник заметил, что ему здорово мешает немец-стрелок. Ответные трассы его пуль проносились уже совсем близко. Тогда Стефановский, прицелившись в стрелка, нажал гашетку и, увидев, как вражеский пулемет, подняв ствол кверху, умолк, понял, что стрелок убит.

Стефановский снова перенес огонь на моторы, поливая свинцом то один, то другой… Но самолет, снижаясь, чтобы уберечься от атак снизу, продолжал уходить. Полковник подумал, что если бы его пулеметы имели более крупный калибр или вместо них стояли бы пушки, то немец давно бы лежал в лесу.

Увлеченный преследованием, Стефановский лишь случайно заметил, что бензина у него осталось мало, и решил, что пора кончать, надо сбивать немца во что бы то ни стало.

Полковник проскочил вперед, развернулся и, стреляя из пулеметов, пошел в лобовую атаку, надеясь убить летчика и свалить самолет. С огромной скоростью машины неслись навстречу друг другу. У немца оставался один выход: уйти вниз. Он и попытался это сделать, но не рассчитал и, задев за дерево крылом, рухнул на землю.

Когда несколько дней спустя Стефановского вызвали на совещание в Москву и ему предоставили слово, чтобы высказать свое мнение о новых истребителях, он сказал, что на них нужно улучшить обзор и усилить их огневую мощь.

— У немцев фонарь летчика ведь так же устроен! — подал кто-то реплику.

— Вот и надо их опередить, — ответил летчик-испытатель и рассказал про два боя, врезавшиеся в память.

— Понятно, — кратко сказал председательствующий. — Ваше предложение верное. Его надо осуществить.

Председательствующий снял телефонную трубку. Соединившись с нужным лицом, он в нескольких словах изложил дело и спросил, какой нужен срок для переделки. С другого конца провода что-то ответили, но председательствующий возразил:

— Много просите. Время не ждет. Придется сделать в два раза быстрее.

Если вы взглянете на сегодняшние наши истребители и сравните их с машинами первых дней войны, то вам сразу бросится в глаза характерная особенность: у них хороший обзор и очень мощное оружие.

Серебряная прядь

Алексей Кубышкин рано поседел. Серебряные пряди в его волосах — это памятки о некоторых случаях, связанных с его профессией. Одна из этих прядей, над правым ухом, напоминает ему о том, как он испытывал известный истребитель, который инженеры, в несколько измененном и более подходящем для фронта варианте, собирались в случае удачных испытаний выпускать в значительном количестве.

Самолет благополучно прошел все стадии проверки. Оставалась последняя — пикирование. Летчик сделал несколько полетов, каждый раз увеличивая начальную высоту и конечную скорость пике. Едва уловимые, но нехорошие симптомы в поведении машины заставляли его кропотливо искать причину их, совершать все более рискованные полеты. Зародившиеся сомнения Кубышкин разрешил, наконец, в морозный уральский день, когда так хорошо побродить с ружьем по лесу, что он с товарищами и собирался сделать после полета.

С голубой, холодной, пятитысячеметровой высоты Кубышкин ринулся вниз. Скорость бешено росла. Копьем пронзая воздух, самолет несся к земле. Высокое пронзительное пение мотора, как сирена воздушной тревоги, разрывало тишину.

Знакомое, непередаваемое чувство неимоверной быстроты полета охватывало летчика, заставив его невольно втянуть голову в плечи. Он впился глазами в прибор. Стрелка скорости дрожала у предельного деления шкалы.

«Вперед! Вперед! — подстегивал он себя. — Еще и еще быстрей!!!»

Заснеженные леса огромными скачками мчались навстречу. Машина дрожала. Она уже не пела, — визжала резко и злобно. Стрелка указателя скорости, дойдя до конца шкалы, остановилась. Летчик перевел взгляд на элероны. Вот в них-то он и сомневался. Сквозь тонкую, предельно натянутую полотняную обшивку выпирают нервьюры. Их можно сосчитать, как ребра исхудавшей лошади.