Похищение - Валерий Генкин

- У выхода дежурит один человек.

- Сколько вас в этом логове? Контролируете ли вы окрестности? Какую-либо часть планеты? Или скрываетесь?

- Я не стану отвечать.

- Охрана вам повинуется?

- Нет.

- Лжете.

- Да.

Рервик огляделся, ища, на чем и чем можно написать записку.

Махнул рукой. Подошел к Марье, поцеловал ее в щеку.

- Идемте!

В двух-трех местах из стен коридора сочилась влага, бетон осыпался. На полу комья грязи, куски керамической облицовки.

В закоулках, отходящих от центрального хода, горели тусклые фонари. Шагов через сто коридор сделал крутой поворот, и перед Андрисом возникла согбенная флгура Наргеса. Горбун озадаченно посмотрел на Рервика, склонился перед Салимой. Андрис едва заметно коснулся локтя женщины. Они свернули за угол. Коридор стал ощутимо подниматься. Гладкая плита преградила путь. На трехногом табурете сидел стражник. При виде Салимы он вскочил и суетливо поправил кобуру с плазмером.

- Открой, Друз.

Юноша закивал, отвернулся и принялся вращать колесо. Плита начала поворачиваться.

- Не закрывай за нами,- сказала Салима,- мы сейчас вернемся.

Рервик скрипнул зубами и мысленно поздравил ее. Друза можно было убить. Нужно было убить - слишком быстро все выяснится. Рервик оглянулся на румяного молодого человека, сияющими глазами пожирающего Салиму. Нет, Портос, я не могу.

Слегка сжав локоть Салимы, он вывел ее на поверхность.

Низкое небо. Кустики, кочки. Ни тропинок, ни дорог. Рервик оглянулся еще раз: входа не видно. Пара валунов, ползучий корень, куст чего-то, похожего на мохнянку. Нечаянное пятно плотного желтого грунта. Рукоятью плазмера Рервик принялся быстро писать то, чего не смог написать в комнате Марьи.

- Теперь вы понимаете, что я не могу с вами расстаться,сказал Андрис.Надеюсь на догадливость вашего батюшки. Вы можете им гордиться. Шантаж надежное оружие. Я постараюсь быть хорошим учеником.

- Вы обещали отпустить меня, когда мы выйдем.

- Отнюдь. Я только сказал, что, возможно, не убью вас. Но отпустить нет. Мне спокойней, когда вы рядом. Идемте, мне нужно обдумать, как действовать дальше.

Они укрылись в чахлом перелеске на краю болота. Попробовать вступить в переговоры с Болтом немедленно, обменять Салиму на Марью и?.. Их неминуемо схватят, пощады не будет. Потребовать ракету? Есть тысяча способов устроить взрыв при старте или позже... Оставить Салиму заложницей в ракете до конца полета?

Экипаж найдет способ обезвредить Андриса... Нет, этот путь не годится. Надо уходить, уводить Салиму, выбираться самому - должны здесь быть поселения. Туристы, охотники, колонисты. Планета более чем пригодна для обитания. Славная, в сущности, планета, и она не может оставаться незаселенной. Важно уйти, найти. И не упустить Салиму. На каком же слабом сучке висела надежда Рервика - влюбленном взгляде Болта, обращенном к пятилетней девочке. "Идем, посмотрим на твои угольки". Тот ли сейчас Болт?

Рервик пристально глядел на Салиму.

Подходящий конец главы, а? Мой тебе совет: начни следующую теми же словами.

Твой Андрей

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ

12-е марта, Москва

Дорогой Андрей!

Пора наконец выяснить и честно рассказать, что за фильм смотрел Том Баккит на кинофестивале в Трай-пи.

Фильм Андриса Рервика

"Бегство палача"

(в пересказе Тома Баккита)

...По экрану ползут насекомые. Длинные ручейки довольно крупных отвратительных инсектов. Жестких, холодных. В своем узком мирке нацеленных на убийство, на прикол жертвы, на ее пожирание, на высасывание белых и желтых соков ее брюшка и в этой нацеленности - беспощадных. Камера приближается, откровенно любуясь их отточенными орудиями убийства хоботками, рогами, пилами, жалами, жвалами, жесткими колючими губами, холодными мертвыми насекомьими глазами. Ползут, ползут членистоногие... Нашествие? Куда? Зачем?

Камера отъезжает, уходит вверх. Мы видим узкую тень, которая превращается в прут. Кто-то вторгается веткой в мир инсектов, шевелит их, усатых, шевелит нежно, почти любовно. Камера уходит еще выше, и мы видим этого человека. Он сидел на корточках, а теперь поднимается в рост. Гимнастерка перепоясана ремнями.

Фуражка сдвинута на затылок. Делает знак шоферу.

После бессонной работы в застенках возвращается в кургузом черном авто домой подполковник ООВД - Охранного отделения внутренних дел. Машина ползет по аллее заброшенного парка. Подполковник останавливает машину, выходит на обочину, присаживается у муравейника. И смотрит, смотрит, смотрит. Безжизненные, расфокусированные глаза его постепенно обретают нормальный цвет и свет. Отбрасывает ветку. Идет к автомобилю. Под начищенным сапогом хрустят раздавленные муравьи.

Дома он ложится в постель к теплой сонной жене. Пытается заснуть. Глаза - в потолок. Сна нет. Он накидывается на жену.

Она вздохнула, всхлипнула во сне, прижалась к мужу, хотела обнять его, но он грубо схватил ее, вывернул ногу, проник в лоно и стал раскачиваться. "Милый, мне так больно",- выдохнула жена.

Тогда он еще сильнее заламывает ей ногу, показывая, что здесь хозяин он, и еще стремительней колышется. И добивается торжества своей воли. Покорная жена захвачена страстью, быть может, она думает, что такова она и есть - любовь. И еще в ее душе живет страх - он давно поселился - за мужа, за опаснейшую его ночную работу, где на допросе какой-нибудь враг может запросто ударить его табуреткой, ударить и убить, а враги вообще кругом, и страшно за мужа, а значит, и за себя, за детей. Вон они сонно шевелятся в смежной комнате, Вовка да Танька, глупые, белобрысые, как жалко их. И еще страх - от мужа. Она живо помнит, как он бил ее, как, пьяный, с низкой бранью, размахивая наганом и почти готовый стрелять, выставлял ее ночью вместе с детьми из квартиры и гнал по лестнице с четвертого этажа до первого и потом по булыжным камням переулка...

Подполковник спит. Губы его хищно вздрагивают, а глазные яблоки под бледными веками ходят туда и сюда. Серые и синие птицы влетают в комнату, парят над ним, клювы их страшны и кривы, все ближе и ближе они к его лбу. Подполковник отмахивается, но из распахнутых клювов валятся белые жирные черви, они валятся, как из мясорубок, подполковник барахтается в груде червей, а какие-то окровавленные наглые морды скалятся по углам.

"В несознанку играете?" - хрипит подполковник. Кадры напластовываются, мы теряем ощущение времени, границы и контуры ночных видений и дневной маеты расплываются.

Свежевыбритый, довольный жизнью подполковник завтракает в одиннадцатом часу. Он не торопится, черное авто заедет за ним в полдень. Подперев рукой голову, робко, с оттенком хрупкого счастья, смотрит на него жена. И вдруг подполковник раздваивается. Излюбленный прием Рервика. Уже два подполковника завтракают, смачно жуют ветчину, выпивают яйца, вытирают губы. Один еще плотоядно весел, другой задумывается. Вчера из кабинета напротив увели его коллегу. С майора сорвали погоны, торопливо обыскали его стол и сейф и увели - разом осунувшегося и постаревшего. Иные следователи не подняли головы, иные глянули вослед, но, быстро справившись с оцепенением, принялись за работу - ворошить бумаги, готовясь к ночным допросам. А был арестованный майор молодцеват, слегка пузат, ремни ловко стягивали его гимнастерку, торчали из-под нее коротенькие ножки в сверкающих сапогах. И хват был, и жуир, и матерщинник. И вот - сгорел. Что случилось? Кто наклепал?