Самое ужасное путешествие - Эпсли Черри-Гаррард

Холмик за домом, высотою 20 метров, мы вскоре нарекли Уинд-Вейн,[52] так как там находились различные метеорологические приборы. С подветренной стороны таких возвышенностей всегда образуется снежный нанос или ледяной пласт. За нашей горкой он был так велик, что мы смогли вырубить в нем две ледяные пещеры. Первая была предназначена служить погребом; в него, в частности, сложили мороженые бараньи туши, ехавшие с нами из Новой Зеландии в палубном холодильнике. На них, к сожалению, появились признаки плесени, и мы опасались злоупотреблять бараниной. Но вообще-то мясные запасы состояли преимущественно из тюленины и пингвинятины, баранина же считалась роскошью.

Строительство дома в базовом лагере на мысе Эванс

Вторую пещеру, 4 метра на 1.5 метра, выдолбили Симпсон и Райт для магнитных инструментов. Температура в пещерах держалась, как выяснилось, довольно постоянной. К сожалению, это был единственный снежник, пригодный для устройства в нем тоннелей. Поблизости от нас нигде не откладывалось таких масс льда и снега, как на Барьере, где можно копать сколько угодно, что и делал Амундсен со своими людьми.

Ящики с нашими припасами Боуэрс разместил штабелями по западному склону, начиная почти от двери дома. Сани стояли там же, но выше по склону. В первую зиму это было вполне удобно, но на следующий год бесконечные метели и снежные заносы заставили нас перетащить все имущество на вершину ледяного хребта позади дома, с которого ветер сметал снег. Амундсен считал целесообразным ставить ящики двумя длинными рядами.

Собак держали на длинной цепи или веревке. Лошадиные стойла поставили у северной стены дома, заслонив их таким образом от пурги, которая здесь обычно налетает с юга. У южной стены Боуэрс построил для себя склад. «Каждый день он предлагает или выполняет какой-нибудь план, повышающий благоустройство нашего лагеря»[11].

«Скотт, кажется, очень доволен тем, как все складывается», – записал я тогда в своем дневнике. Да и как могло быть иначе! Вряд ли кому-нибудь еще так везло с подчиненными. Мы гнули спину до тех пор, пока не чувствовали, что больше нет сил, но и после этого находили для себя какое-нибудь дело, брались за него и работали уже сверх сил. И судовая и наземная партии не только в это время, но и на протяжении всего путешествия делали все возможное, и делали прекрасно. Люди работали самоотверженно.

«Если вы можете представить себе наш дом приютившимся у подошвы холма на длинной полосе темного песка с аккуратно расставленными перед ним грудами ящиков со всякими припасами и с морем, набегающим внизу на обледенелый берег, вы будете иметь понятие о непосредственно окружающей нас обстановке. Что же касается нашего более отдаленного окружения, то нелегко подобрать слова, которые достойным образом передавали бы его красоту. Мыс Эванс – один из многих и самых ближних отрогов вулкана Эребус, поэтому всегда над нами возвышается величественная, покрытая снегом дымящаяся вершина вулкана. К северу и к югу от нас глубокие бухты. За ними по нижним уступам гор спускаются огромные ледники, высокой голубой стеной врезающиеся в море. Синева моря усеяна сверкающими айсбергами и огромными плавучими льдинами. Вдалеке, за проливом, но с такими смелыми, великолепными очертаниями, что они кажутся близкими, стоят красивые Западные горы со своими многочисленными высокими острыми пиками, глубокими, обледенелыми долинами и резко изваянными кручами. Все это составляет такой дивный горный ландшафт, которому на свете мало подобных»[11].

Хаска по кличке Крис и граммофон

Вулкан Эребус

«Перед отъездом из Англии мне все время говорили, что в Антарктике, где так мало жизни, должно быть скучно. Но мы сами уже составляем большое хозяйство. В пятидесяти метрах от нас – девятнадцать пони, за ними – тридцать собак, которые время от времени по зачину Дика воют не хуже волков, своих сородичей. Вокруг гнездятся поморники, затевающие драки из-за остатков убитых нами тюленей, а также задушенных собаками пингвинов, на которых те набрасываются при первом удобном случае. По лагерю бродит сука колли, привезенная специально для вывода щенят. У моей палатки стоит пингвин – по-видимому, он надеется здесь пройти линьку. Только что до лошадиных стойл добрался тюлень – здесь полно тюленей Уэдделла, пингвинов и китов. На борту же у нас кот Ниггер и голубоватый персидский котенок, кролики и белки. Нет, в нашем лагере жизнь бьет ключом.

Френсис Дрэйк весь день напролет отыскивает лед, годный для снабжения корабля водой. Вчера он сложил на льдине кучу камней, в которую его товарищи хотели воткнуть флаг – а потом сфотографировать его – с надписью: «Самая южная точка мистера Дрэйка»»[17].

Планировалось, что 25 января двенадцать человек с восемью пони и двумя собачьими упряжками выйдут в южном направлении, чтобы заложить на Барьере склады для идущих к полюсу. Скотт считал, что залив между нами и мысом Хат покроется льдом в марте, возможно, даже в самом начале марта, и именно тогда большинство из нас по этому льду вернется на мыс Эванс. Иное дело пони – им не преодолеть утесы на подходах к этому мысу, поэтому все было подготовлено для того, чтобы они, а значит, и их погонщики, остались на мысе Хат. Для этой цели Скотт намеревался воспользоваться старой хижиной, построенной еще экспедицией «Дисковери».[53]

Пятнадцатого января Скотт взял Мирза и с одной собачьей упряжкой отправился на мыс Хат, находившийся в 25 километрах южнее нас. Они пересекли Ледниковый язык, где нашли оставленный Шеклтоном склад прессованого сена и маиса. К западу от языка, чуть ли не достигая его, простиралась открытая вода.

Прибыв в хижину, Скотт был неприятно удивлен тем, что она забита снегом и льдом. Это являлось серьезной помехой; к тому же, как мы убедились впоследствии, занесенный ветром снег, подтаяв, смерзся в лед, и вся внутренность хижины представляла собой одну огромную ледяную глыбу. Внутри нее находилась пирамида ящиков – склад, оставленный экспедицией «Дисковери». Мы знали, что в них галеты.

«Для нас было большим огорчением найти старый дом в таком заброшенном состоянии. А мне так хотелось найти все старые постройки и ориентиры невредимыми. Ужасно грустно провести ночь под открытым небом и знать, что все, сделанное для удобства, уничтожено. Я лег в самом удрученном настроении»[11].

В эту ночь «спали плохо до самого утра и потому встали поздно. Позавтракав, отправились в горы. Дул резкий юго-восточный ветер, но солнце светило, и я приободрился. Я никогда не видел, чтобы было так мало снегу. Лыжный след был совершенно прерван в двух местах. Гэп и холм Обсервейшн почти обнажены; обнажен был также большой склон на одной стороне высоты Аррайвал, а на вершине горы Крейтер виднелось огромное обнаженное плато. Как бы нас порадовало подобное зрелище в прежние времена! Водоем оттаял, и тиназеленела в свежей воде. Углубление, вырытое нами в насыпи, возвышавшейся над поверхностью водоема, сохранилось. Мирз обнаружил это, провалившись в него по самую грудь. Он сильно вымок при этом.

На южной стороне мы могли видеть, как и прежде, гряды льда за мысом Прам, выдвинутые сжатием. Лед в бухте Хорсшу оставался нетронутым и, видимо, не испытывал давления. Морской лед давил на мыс Прам и вдоль ледяного подножия Гэпа и выдвинул новую ледяную гряду, на протяжении двух миль опоясывающую мыс Армитедж[54]. Мы нашли старые термометровые трубки Феррара выступающими из снежного склона, как будто они были поставлены туда только вчера. Крест Винса тоже как вчера поставлен – краски совсем свежие и заметна надпись»[11].

Двое наших офицеров участвовали в экспедиции Шеклтона 1908 года – Пристли, входивший в нашу северную партию, и Дэй, ведавший моторами. Пристли с двумя товарищами совершил санный переход на мыс Ройдс и оставил описание тамошнего старого дома:

«Поставив палатку, мы с Левиком пошли к хижине за провизией. Попутно я завернул на мыс Деррик и взял большую трехкилограммовую банку с маслом, Левик же пока открыл дом. Внутри стояла кромешная тьма, но я отодрал доски от окон и впустил свет. Странно было видеть, что все вещи лежат точно на тех местах, где мы их оставляли, когда рванули прочь с мыса, воспользовавшись затишьем в метели. На койке Марстона валяется шестипенсовое издание «Истории Бесси Кострелл» – кто-то, по-видимому, читал книгу и бросил ее раскрытой на той странице, где остановился. Но больше всего минувшие времена напомнило то, что по пути из кладовой, проходя мимо большого котла с водой, я рукавом ветрозащитной куртки задел кран и таким образом отвернул его. При звуке капающей воды я машинально сделал шаг назад и завернул кран; мне даже показалось, что сейчас раздастся хриплый голос Бобса, пеняющего мне за неуклюжесть. При подобных обстоятельствах самое удивительное, наверное, то, что ничто не изменилось: на столе лежат остатки хлеба, испеченного для нас Бобсом; к моменту прихода «Нимрода» мы не успели его доесть. На некоторых кусках отчетливо выделяются надкусы, сделанные еще в 1909 году. Вокруг стоят различные приправы, соленья, соль и перец, все необходимое для того, чтобы перекусить на скорую руку, и полураскрытая банка с имбирным печеньем; оно хрустит на зубах так же, как в тот день, когда его распечатали, – такой здесь сухой климат.