Концессия - Павел Далецкий

Гончаренко чесал затылок.

— Вам нужен не рыбный и не водный техникум, а техникум-пулемет.

Группа подошла к отстойным чанам, где жир отстаивается в течение девяти суток, перекачиваемый насосами из одного в другой. За ними поднималась эстакада белушьего промысла.

Высокая деревянная эстакада — площадка в два этажа, напоминающая снизу простую платформу для перехода через пути где-нибудь на железнодорожной станции. За ней снежные вершины гор.

— Вот белуший эшафот, — поднялся Шумилов на ступени. — Через несколько дней он примет первую красавицу.

— А насчет белух мы ничего не проходили, — заметил Гончаренко.

— Я прикреплю тебя к красавицам, в один день всему научишься. Красавицу мы выволакиваем закидным неводом — девятьсот метров, катерок для выметки этого невода требуется в сорок сил. Итак, красавица поймана и доставлена сюда. Здесь ее ждет специальный нож. Бьем ее в сердце и спускаем кровь. Вспарываем. Кожа и сало поднимаются на верхнюю площадку, в разделочную, мясо плывет вон туда, в ту избушку, в засольную. Затем нарезанное мясо охлаждаем в течение полусуток и, пожалуйте, тихоокеанская разбойница, в бочки... Мы вас благословим не только солью, но и лавровым листом, корицей, гвоздикой. Сало, снимаемое скребками, скользит в салоприемный ящик и крошится в салорезке. Дальше жиротопка — и все. Теперь пройдем по промыслу.

Он повел студентов на верхнюю площадку, и в холодильник, и в засольную и заставил заглянуть в салоприемный ящик, изнутри обитый оцинкованным железом.

— Товарищ Шумилов, во Владивостоке не знают, что у вас здесь построен целый завод, — взял его за руку Береза.

Они смотрели друг на друга блестящими глазами, и вот Береза почувствовал пожатие шумиловской. руки.

— Это... немножко смекалки, немножко заботливости — и всё.

Когда все сошли вниз, Зейд осталась на верхней площадке. Ветер дул с северо-востока, низкие пышные тучи космами хвостов задевали океан. Ни мысов, ни бухт, ни островов: низкий ровный берег, и властное первобытное существо, бросающееся на землю. На берегу, за линией прибоя, выброшенное прибоем беспомощное, умирающее население моря. Морская капуста подымает двухцветный глянцевитый лаковый вал. Высыхают крабы, приобретая цвет песка, блекнут такие цветистые в море морские звезды... Пузырчатые водоросли, белые известковые раковины, мелкие спруты, медузы...

Если взглянуть прямо на север, видны дымки над японской концессионной рыбалкой.

Там — другой мир. Интересно бы побывать там, посмотреть, познакомиться! Но, наверное, нельзя... Японцы обнесли свою рыбалку колючей проволокой и никого к себе не пускают.

— Товарищ Зейд! — позвали снизу.

Редактор стенгазеты и староста барака Савельев стоял у лестницы. Зейд спустилась на берег.

— Едем ставить невода, — сказал он. — Вас назначили в нашу бригаду, к Фролову. Правда, рыба пойдет еще не скоро, но Фролов любит приготовить все загодя. Вот когда появятся чайки, когда заорут, застонут, — значит рыба идет. А тут нерпы, белухи так и шныряют. Жрут они лосося несметное количество. На суше таких обжор нет. У тигра против них детский аппетит. И как только рыба почует своего врага, точно ошалелая лезет на мели. Белухи и нерпы нам вроде союзника, без них рыба спокойно проходила бы глубиной. О кунгасах и лодках мало имеете понятия?

— Почему? Я выросла во Владивостоке, и потом мы в техникуме знакомились с ними.

— Положим, катались и знакомились в школе, а починить и заново построить можете?

— Какой вы мне экзамен устраиваете! А вы можете?

— Дошел собственным умом!

Он перешагнул через борт полуразбитого кунгаса. На дне кунгаса кис пяток крабов, лежали длинные слеги и обрывки снастей.

Кунгас вмещал до шестнадцати тонн. Перед носом он несколько расширялся, что придавало ему устойчивость и позволяло без опаски нести парус. Четыре банки равной ширины, носовые и кормовые покрышки соединяли борта.

— Хакодатский тип, — определила студентка, — японцы употребляют кунгасы двух типов: нагасакского и хакодатского. Первый больше, но второй устойчивее и прочнее.

— Насчет прочности что говорить, досочки чуть не прозрачны... А собраны мастерски, скреплены железными скобами и не требуют конопатки. Построить такой трудно, нужна сноровка... Вот у этого, смотрите, разворочен зад: был такой случай, наскочил на него катер. А что я хотел спросить: вы в нашей бригаде все время будете работать или перейдете в контору?

— Кто, я?

— И вы и другие студенты.

— Ну, что вы, смеетесь? Зачем в контору!

— Завхоз говорил, что вы и курибан будете?..

— Конечно.

— Ну, уж этому я не поверю... не всякий мужчина может быть курибаном. Соленое, как говорят, у них дело.

— Ведь вы не камчадал, что ж вы сомневаетесь в нас, девушках?!

Ветер заметно передвинулся. Теперь он дул с запада. Встречая на пути высокие горы, он винтом взлетал к вершинам и скатывался уже по эту сторону со снежных полей, охлажденный и еще более стремительный.

У маленькой плиты пять человек смолили невода. В овальном чане кипела смесь: две трети воды, треть смолы и столько же, для мягкости, жиру — дельфиньего, тюленьего, рыбьего. Смола была готова, и, втянув невод на желоб, рабочие большой кистью залезали в каждую ячею, заковывая ткань в блестящий пахучий лак.

Бригада Фролова — Зейд, Точилина и девять новых рабочих — сняла с вешал уже готовый, просушенный невод, погрузила на кунгас и погрузилась сама.

Береговой ветер успокаивал океан. За барами океан поворачивался совсем лениво. У горизонта лежала железная светлоголубая полоса, от которой били во все стороны солнечные лучи.

Советские рыбаки ловят лососевых ставным японским неводом накануки-ами (сеть, которую перебирают руками). Накануки-ами — огромный, открытый сверху ящик, напоминающий букву Т. Сторону его, обращенную к берегу, прорезают широкие входные ворота. От берега, с полусаженной глубины, идет крыло, перегораживающее ворота (ножка Т). Рыба, встречая крыло, поворачивает вдоль него в море, находит ворота и попадает в ловушку. Занавеси, запирающей выход, нет: лососевые мечутся по неводу, отпугиваемые открылками, хотя выход тут же: легкое движение хвостом, плавником и — свободное море. И многие спасаются. Советское законодательство запрещает употреблять кайрио-ами, страшную западню — «последнее слово техники», из которой выхода нет, откуда не могут вывести ни удача, ни сметливость. В кайрио-ами накладная сеть образует острый угол, и лосось из западни неизбежно попадает в садки.

— Как поставишь невод, так и рыбу поймаешь, — заметил Фролов, всматриваясь в воду. — Прежде всего смотри на дно. Тут, братишки мои, не должно быть ни впадин, ни кочек. Отлогие тени, песчаное дно, лайды — самые лучшие места... И боже вас сохрани от убоистых сторон.

Кунгас огибал оконечность полуострова, его остренькую песчаную стрелку.

— Здесь удобно, — решила Зейд, — теперь нужно искать течение.

— Струю, — поправил неводчик. — Струя — путь-дороженька, рыбья тропочка, по которой она торопится на свадебку... И нужно, чтобы крыло стало поперек ей.

Он вынул из кармана кусок дерева, привязал бечевку и бросил в море.

Дерево поплыло к юго-востоку.

Невод ставили несколько часов. Он раскинулся на ста метрах на небольшой глубине, едва покрывающей сетяной ящик.

Широким полукругом далеко в море чернели кунгасы, дежурящие у глубинных неводов.

— Не идет в этом году нярка, — заметил Фролов, всматриваясь в даль, — в нечетные годы ее всегда нехватка, а на этот раз и совсем нет... А рыба скоро пойдет, — добавил он, осматривая горизонт из-под ладони.

Бригада Фролова поставила невода и отправилась обедать.

— Почему ты согласилась прикрепить Тарасенко к жиротопке? — спросила Зейд Точилину.

— Но ведь кого-то надо?

— Совсем не надо. Все будут на жиротопке по очереди.

— Может быть, ты и права, но у Тарасенко неважное сердце.

— Ну, знаешь ли, «неважное сердце»! Для того, чтобы ездить через бары, не нужно особенного сердца. Не так трудно сидеть в катере.

— А если человек волнуется? Это, по-твоему, для сердца ничего?

— Удивляюсь тебе, Точилина. Ты потворствуешь людям, которые волнуются, переезжая через бары!

— Знаешь ли, Зейд, — сказала Точилина, — ездить через бары, действительно, опасно, и я не могу упрекать людей за то, что ездить через бары для них неприятно.

— По-моему, комсомол обязан растить бесстрашных людей. Не правда ли, Гончаренко?

— В общем, бесспорно, — сказал Гончаренко, — но иногда в конкретном случае, принимая во внимание, что это девушка... Знаешь ли...

— Никаких конкретных случаев для девушек, товарищ юноша!

Она заторопилась вперед.

В резиновых сапогах, в толстой спецовке идти было трудно и неловко. В лицо дул теплый ветер, вся обширная равнина от моря до гор в косых лучах вечернего солнца как бы совершенно исчезала, смешиваясь с воздухом.