Полное собрание сочинений. Том 38. - Л. Н. Толстой

Так вот мое мнение о том, что такое истинная наука и что такое ложная наука, в чем вред от нее и как от него избавиться.

1 Августа 1909 г.

————

**** ОТВЕТ ПОЛЬСКОЙ ЖЕНЩИНЕ.

(«Одной из многих».)

Милостивая государыня!

Получил письмо ваше, в котором вы упрекаете меня за то, что я, выразив свое мнение о присоединении Боснии и Герцеговины, ничего не высказываю о тех жестокостях и несправедливостях, которые были совершены и продолжают совершаться над Польшей, и между прочим осуждаете меня и за изобретенную будто бы мною мысль и философию непротивления злу, говоря, что это учение погубило и погубит Россию. Вы пишете, что Скарга, Кохановский, Костюшко, Словацкий, Мицкевич учили другому, учили борьбе, и что борьба только может спасти Польшу.

Ha-днях я получил письмо от одного Индуса, который другими словами выражает ту же мысль и тот же страх и отвращение перед учением о непротивлении. Индус этот прислал мне вместе с письмом и журнал «The Free Hindustan», в котором эпиграфом стоит изречение о том, что борьба насилием с насилием не только допустима, но обязательна, непротивление же противно требованиям как альтруизма, так и эгоизма: «Non resistance hurts both altruism and egoism». В журнале выражаются мысли совершенно подобные тем, которые вы высказываете. Те же мысли высказываются и всеми борцами против угнетения не только народов, но и сословий. Все с особенным озлоблением относятся к учению о непротивлении злу насилием, как будто в этом учении заключается главное препятствие к освобождению людей. А между тем как ни странно это покажется, освобождение людей, как порабощенных народов, так и сословий, только в том самом, что так старательно и упорно отрицается и вами и моим знакомым индусом, да и всеми руководителями покоренных народов и угнетенных рабочих сословий. Мало того, что отрицается, оно вызывает самые недобрые, озлобленные чувства против тех, кто их предлагает, напоминая ту собаку, которая злобно кусает того, кто хочет отвязать ее.

Освобождение всех порабощенных людей, сословий, народов, в том числе и поляков, никак не в том, чтобы бороться с ненавистными русским, австрийским правительствами и силою освободиться от них, а в совершенно противуположном: в том, чтобы, перестав видеть в поляках своих исключительных, любимых, угнетенных братьев, признать всех людей, как своих поляков, так и чуждых и враждебных русских, немцев, одинаково ближними, братьями, с которыми, кто бы они ни были, недопустимы никакие иные отношения, кроме любовных, исключающих возможность совершения какого бы то ни. было насилия против кого бы то ни было. Освобождение в признании закона любви во всем его значении, т.-е. в признании и неразрывно связанного с ним закона непротивления.

Знаю я, что мысль о том, что только непротивление злу насилием может спасти порабощенных от порабощения, кажется людям нашего времени и мира до такой степени нелепой, неприложимой, что люди не дают себе труда и подумать о ней, а только, презрительно пожимая плечами, улыбаются при упоминании о таком непрактическом, фантастическом приеме борьбы со злом. Я знаю это и все-таки утверждаю, что освобождение не только поляков, но всех людей от тех несправедливостей и страданий, на которые они теперь так упорно жалуются, может совершиться только признанием людьми обязательности для себя закона любви, несовместимого с употреблением какого бы то ни было насилия против ближнего, т. е. непротивления.

«Е pur si muove». «И все-таки вертится». Не думаю, что Галилей был более убежден в несомненности открытой им истины, чем убежден я, несмотря на всеобщ ее отрицание ее, в несомненности открытой не мной и не одним Христом, но всеми величайшими мудрецами мира истины о том, что зло побеждается не злом, а только добром.

Да, удивительное дело: единственное средство спасения от того зла, от которого страдают все порабощенные народы и сословия, не только упорно отвергается этими народами и сословиями, но, напротив, народы и сословия эти напрягают все свои силы на совершение поступков, казалось бы, очевидно, не могущих иметь никаких других последствий кроме усиления и ухудшения того порабощения, на которое они жалуются.

В самом деле, не говоря уже о внутреннем религиозном значении закона любви, исполнение которого дает высшее благо как отдельному человеку, так и большему или меньшему соединению людей, исполняющих этот закон; не говоря и о том, что люди, исповедующие христианский закон любви к ближнему, т.-е. ко всем людям, ненавидя целые те или другие народы, прямо отрекаются от исповедуемого ими учения, не говоря о всем этом, простой здравый смысл должен бы показать людям, что насилие, в особенности слабых против насилия несравненно сильнейших, может только ухудшить положение порабощенных, но ни в каком случае не освободить их. А между тем на эту самую борьбу силою слабого против сильного натравливают людей все революционные руководители.

Ведь дело казалось бы так просто и ясно, что совестно разъяснять то, что до такой степени очевидно. Ведь если польский народ порабощен и угнетается и точно так же индусский и другие порабощенные народы, если точно так же порабощены рабочие сословия небольшим количеством богатых людей, то совершаются ведь все эти порабощения никак не императорами, королями, министрами, генералами, землевладельцами, богатыми купцами, банкирами, так как не могут десятки людей, скажем хоть тысячи, поработить миллионы. Ведь происходит порабощение только от того, что сами порабощенные не только поддаются порабощению, но и участвуют в нем, платя поработителям податями, поступая к ним же на административные, финансовые, полицейские службы, поступая в парламенты, которые существуют только затем, чтобы поддерживать существующее устройство, и главное превращая себя в безвольные орудия убийств, поступая в войска.

Ведь порабощающие теперь поляков русские, австрийцы, пруссаки властвуют над поляками никак не потому, что был совершон первый, второй, третий и четвертый раздел Польши, а только потому, что польские люди, не признавая закона любви, включающего непротивление, соглашаются совершать или готовы совершать над своими братьями те самые насилия, на которые они жалуются и от которых страдают и, обманывая сами себя, участвуют в парламентах, оправдывающих эти самые насилия.

Ведь дело очень просто. С древнейших времен одни люди порабощали других; одни народы — другие. Поработив же людей, поработители, пользуясь стремлением всех людей употреблять друг против друга насилие для своего личного блага, учреждали такое устройство, или скорее само собой устанавливалось такое устройство, при котором порабощенные, соблюдая каждый свою личную выгоду, поддерживали и утверждали власть поработителей.

Так это делалось во всех покоренных одних другими народах. Так это делалось и делается в Польше, так же делается это же и с особенным искусством в Индии, где десяток недалеких торгашей купцов поработили двухсот-миллионный, высоко развитой и просвещенный народ и продолжают держать его в рабстве. Так делается это и при порабощении рабочих сословий нерабочими. Совершается такое порабощение только от того, что каждый отдельный человек из порабощенных, не исповедуя закона любви, который не допустил бы его до участия в насилии, говорит себе: что же мне одному лишать себя выгоды или подвергаться лишениям, отказываясь от участия в порабощении, «не я, так другой», говорит он и принимает участие в насилии. Делает то же и другой и третий, и кончается тем, что миллиарды денег в руках поработителей и в их же руках войско, составленное из порабощенных.

И вот тут-то при таком устройстве общества, когда с одной стороны в руках поработителей миллиарды денег, миллионы обученных вооруженных войск и инерция, привычка людей повиноваться власти, а с другой стороны кое как набранные гроши, составляющие 0,0001 тех денежных средств, которые в руках противников, и какие-нибудь сотни, пожалуй хоть тысячи неприученных, кое как вооруженных людей; при таком устройстве общества порабощенные, не изменяя того принципа насилия, который был причиной их порабощения, этим самым насилием или, что еще смешнее, речами ораторов в парламентах, находящихся в полной власти правительств, хотят бороться с поработителями и как что-то странное, нелепое, ненужное откидывают то единственное средство, которое так же верно освобождает их, как отворенная дверь освобождает заключенных.

А между тем средство освобождения так просто:

«Вы требуете от нас прямого участия в ваших делах зла и насилия, должны сказать люди, узнавшие это средство и желающие пользоваться им, вы требуете от нас того, чтобы мы отдавали вам часть наших трудов на ваши дела насилия над другими людьми и над нами самими. Очень сожалеем, что не можем исполнить вашего желания, но мы не то что не хотим, но, исповедуя закон любви, не допускающий совершенно насилия, не можем этого делать. Можете силою отнять наше имущество, можете отнять и жизнь нашу, но добровольно участвовать в вашем деле, противном нашему разуму, нашей вере, нашей выгоде, мы не то что не хотим, но никак не можем. О том же, чтобы мы сами согласились быть убийцами всех тех людей, которых вы захотите чтобы мы убивали, не может быть и речи».