Сиятельный - Павел Корнев

Лицо на моем портрете было симпатичным, более того – оно было откровенно красивым, даже несмотря на черные прорехи глаз, но все же никто из потенциальных свидетелей припомнить его не смог. И только когда я уже совсем отчаялся получить подтверждение своей догадки, консьерж в доме выпрыгнувшего в окно танцора вдруг подслеповато сощурился, разглядывая карандашный набросок, и часто-часто закивал.

– Помню это отродье! – заявил он и поспешно достал из-за пазухи пузатую фляжку. Дрожащей рукой поднес ее к губам и приложился к горлышку столь жадно, что ходуном заходил крупный кадык. – Мне эти глаза в кошмарах снятся, – пожаловался он, вытерев губы обшлагом ливреи. – Жуть!

– Глаза? – озадачился я, посмотрев на заштрихованные глазницы портрета.

– Они самые! – подтвердил консьерж и вновь приложился к фляжке, судя по запаху, с абсентом. – Клятые тени!

Поклонники «зеленой феи» далеко не всегда пребывают в здравом рассудке и нередко путают навеянные абсентом галлюцинации с реальностью, но старику я поверил.

Тени и глаза. Глаза и тени.

Мне и самому почудилось нечто подобное.

И, решив больше не терять время попусту, я отправился в «Прелестную вакханку».

Альберт Брандт пребывал в глубочайшем унынии. Он допил вино и теперь с задумчивым видом побалтывал в бокале оставлявший на стенках маслянистые разводы кальвадос.

– Пьешь? – спросил я, просто чтобы начать разговор.

– Пью, – коротко подтвердил поэт.

– Вдохновение не вернулось?

– Ни на грамм. Чувствую себя полной бездарностью. Не способен писать, не настроен читать. Никого не хочу видеть. Даже тебя, Лео. Извини.

– Выметайся отсюда! – потребовал я, отдергивая штору. – Сходи проветрись, а я пока поищу твое кольцо.

– И куда прикажешь мне идти? – удивился поэт, заваливаясь с ногами на диван.

– А где ты обычно блудишь?

– Лео! Я не могу повести Киру в бордель!

– И не надо. Ты совсем замучил ее своим… вниманием. Дай ей перевести дух.

Альберт покачал головой.

– Она обидится, если я не позову ее на прогулку.

– Уходи через черный ход, – предложил я и начал разжигать газовые рожки, поскольку за окном уже стемнело. – Киру предоставь мне.

– Это прозвучало… двусмысленно. Не находишь?

– Альберт, ты мешаешь! Мне искать твое кольцо или нет? – возмутился я, скатывая к стене толстенный персидский ковер. – Посмотри на себя в зеркало! Паршиво выглядишь, дружище. Тебе надо развеяться!

Поэт послушно глянул на свое отражение, задумчиво потер отметину на искривленном от старого перелома мизинце и вздохнул.

– Нет, не хочу. Ничего не хочу. Позови Киру, а?

– Тебе не кажется, что ты становишься излишне навязчивым?

– Это любовь!

– Это любовь, а не брак! Ей надо отдохнуть от тебя, а тебе надо просто отдохнуть.

– Я не устал…

– Хватит ломать комедию! – разозлился я. – Ты прекрасно можешь страдать и жаловаться на жизнь в каком-нибудь кабаке! Там больше слушателей!

– Не хочу никого видеть, Лео, пойми! Вдохновение оставило меня, а кто я без вдохновения? Обычная бездарность!

Я взял бутылку и угрожающе наклонил, готовясь вылить кальвадос на пол.

– Здесь ты пить не будешь.

Поэт посмотрел на меня с неодобрением.

– Ты сам просил отыскать перстень, – напомнил я. – Просто дай мне тебе помочь, Альберт.

– Я не могу оставить Киру.

– Да перестань ты! Хочешь, я скажу, что ты отправился обходить ломбарды в поисках перстня? Кира ведь знает, сколь важен он для тебя.

– Знает…

– Вот видишь! Тебе даже не придется врать, я все сделаю для тебя. Или на меня не рассчитывай и страдай дальше в одиночестве.

– Уговорил! – сдался Альберт. Не став менять несвежую сорочку, он облачился в пиджак, прихватил трость и высокую шляпу, но только вывалился за дверь, как сразу заглянул обратно. – Скажи Кире о кольце! Скажи, что скоро вернусь! – попросил он. – Скажешь?

– Скажу, что у тебя обострился геморрой, – ухмыльнулся я.

– Рискуешь! Я сейчас и двух слов не сложу, но когда протрезвею…

– Проваливай!

– Отличный костюмчик, кстати, – заметил вдруг Альберт и скрылся в коридоре.

Я немедленно оставил в покое ковер, взглянул на хронометр и встал в дверях, прислонясь плечом к косяку. Закинул в рот обсыпанный сахарной пудрой леденец, выждал загаданные пять минут, потом спустился на первый этаж.

Помятые музыканты только-только рассаживались по местам, сцена пустовала, а зал кабаре еще не успел наполниться заглянувшей на огонек публикой, поэтому мне без труда удалось отыскать Киру, которая курила у открытого окна.

– Иду-иду! – улыбнулась девушка при моем появлении и вдавила сигарету в донце фарфорового блюдца. – Тебя ведь Альберт послал?

– Нет, – качнул я головой. – Альберт просил не говорить тебе… и я бы не стал, но меня беспокоит его состояние. Действительно беспокоит.

– Что стряслось? – встревожилась Кира.

– Понимаешь, он вбил себе в голову, будто знает, где спрятано его кольцо, и отправился забрать его. Он не хотел беспокоить тебя, даже заставил дать слово, что я ничего не скажу, но мне как-то не по себе…

– Забрать кольцо? – опешила Кира. – Да оно просто завалилось куда-то!

– Даже не знаю, какая муха его укусила, – растерянно пожал я плечами. – Он обмолвился о какой-то своей связи с этой безделицей. Не уверен, что дело только в выпивке; он сегодня будто не в себе!

– Зря ты его отпустил, – помрачнела девушка. – Надо было сразу звать меня!

Мне только и оставалось, что развести руками.

– Разве я сторож брату моему? – процитировал я книгу столь же старую, сколь и запретную, но Кира на крамольную фразу не обратила никакого внимания.

– Зря, – повторила она и закусила губу.

Я развернулся к сцене, где вот-вот должно было начаться представление, и спросил:

– Надеюсь, заранее столик резервировать не надо?

– Что? – встрепенулась девушка. – Нет, не надо, – успокоила она меня и поспешно скрылась в служебном коридоре.

Не став преследовать ее, я спокойно уселся за ближайший стол и взглянул на хронометр. Выждал минуту, больше для того, чтобы дать отдых нестерпимо нывшей ноге, и похромал на улицу, где к этому времени уже сгустились вечерние сумерки. У столиков перед входом в кабаре задерживаться не стал, быстро прошел мимо них и встал на углу.

Вскоре из черного хода увеселительного заведения появилась укутанная в длинный плащ фигура, и я потихоньку двинулся следом.

На узеньких улочках было не протолкнуться от бродивших в поисках развлечений гуляк, а керосиновые фонари над дверьми веселых заведений и лампы в витринах магазинчиков почти не разгоняли темноту, поэтому особо таиться не приходилось. Достаточно было лишь двигаться в общем ритме, выдерживать дистанцию в пару десятков метров и по возможности избегать освещенных мест. Мешали только зазывалы, для которых в порядке вещей было выхватить из людского потока беспечного зеваку и затащить в свое гнездо порока.

Но хоть поначалу слежка и напоминала беспечную прогулку, дальше, когда оживленные улочки остались позади, пришлось красться, стараясь не выдать себя в тишине погруженных во мрак трущоб. Местные обитатели имели обыкновение укладываться спать с наступлением темноты, и лишь изредка доносился шум запоздалой свары да долетал из дворов крепкий табачный дух.

Район понемногу менялся, дома становились все менее ухоженными, добротные ставни сменились приколоченными крест-накрест досками. Фигура в плаще уверенно петляла по узеньким переулочкам, она ни разу не замерла в нерешительности и не повернула назад, и все же сокращать разделявшее нас расстояние я не спешил, пусть это и было чревато риском отстать и позволить серому пятну раствориться в непроглядной тьме.

Я полагал такой риск оправданным, пока из-под ног с яростным писком не выскочила крыса и не пришлось прятаться в глухой закуток. Когда пару секунд спустя решился выглянуть обратно, улица уже была пуста; я выбежал на перекресток, да только и там никого не оказалось.

Проклятье!

Рука невольно потянулась за пистолетом, но на засаду случившееся нисколько не походило, скорее, неудача подстерегла меня в самом конце пути. А значит…

Я оглядел соседние здания и с ходу отмел дома на противоположной стороне улицы, которые чернели пустыми оконными проемами и дырами в черепице прохудившихся крыш. Ближайшие особняки показались чуть более ухоженными; их и решил проверить в первую очередь.

Заметив в заборе выломанную доску, я ухватил соседнюю, навалился всем весом и без труда выломал трухлявую деревяшку. Глухой треск растворился в тишине переулка, и расслышать его сумел бы разве что сторожевой пес, но ни лая, ни лязга цепи не прозвучало, лишь звенел неподалеку одинокий сверчок, да доносился перестук мчавшего по рельсам паровика.