Колокола судьбы - Богдан Сушинский

Путь на перевал сразу показался им всем бесконечно долгим. Полицай, похоже, и дальше собирался расстреливать их, словно в тире. Смерть играла с ними «в рулетку», как бы предвещая: все равно кто-нибудь да погибнет, а кто именно — не так уж и важно. Кому-то сегодня обязательно не повезет. Тем более что Корбач и Арзамасцев лишь беспомощно огрызались короткими очередями, прекрасно понимая, что из автоматов с такого расстояния притаившегося за срубом полицая им вовек не достать.

Но вот партизаны уже почти у самого перевала. Судьба все еще хранила их. Вдоволь настрелявшись, этот горе-стрелок наконец поднялся во весь рост и теперь, потрясая винтовкой, посылал им вслед проклятия, которые никак не могли заменить патроны. Решив, что опасность миновала, Корбач и Арзамасцев догнали подводу, и Крамарчук снова взобрался на передок. Теперь партизан интересовало только одно: что там, за этим продуваемым ледяным ветром перевалом? Поэтому, увлекшись, они не сразу заметили, как из села вырвалось десятка два кавалеристов.

«Румыны! — первым бесстрастно осмотрел их жиденькую, воинственно орущую „орду“ Беркут. — „Королевские гусары“. И главное — вовремя».

Подталкиваемая бойцами, подвода уже втягивалась в горловину зигзагообразного прохода. За пригорком пули их не достанут. Но все равно это лишь передышка. Рассыпавшись по склону, кавалеристы уже начали штурмовать возвышенность, поднимаясь на нее по обе стороны дороги. Склон был скользким, кони оступались, вставали на дыбы и падали. Но полицай-возница метался позади цепи, словно генерал позади колонны своего поредевшего авангарда, требуя продолжать этот с ходу начатый штурм крепости.

Достигнув перевала, партизаны увидели, что к развилке дорог приближается машина. Она двигалась по вымощенному булыжником шоссе, уходившему на северный, менее крутой склон возвышенности, чтобы сойти по нему к видневшемуся вдалеке мосту.

— Подводу — поперек дороги! — приказал Беркут, понимая, что на перевале кавалеристам все равно придется собраться у горловины. — Задержите их. Мазовецкий, за мной!

Машина медленно, осторожно подходила к спуску. Водитель и его спутник слышали стрельбу и ехали с приоткрытыми дверцами, готовые в любую минуту оставить кабину. Однако, увидев «своих» офицеров, немного успокоились.

— Вас только двое?! — спросил Беркут еще издали, посматривая на задок крытой машины. — Что в кузове?

— Продукты, господин оберштурмфюрер! — ответил фельдфебель, старший машины, всматриваясь в покрытую сумерками вершину возвышенности, за гребнем которой шел бой.

— Оставить машину — и в цепь! Нас атакуют партизаны.

— Но нас всего двое и через час мы должны прибыть…

— Прекратить разговоры! — взмахнул Беркут пистолетом, уже стоя у радиатора. Время было выиграно: немцы подпустили их к себе. Краем глаза капитан видел, что, перескакивая через извивающиеся вдоль дороги небольшие овраги, приближается с автоматом наперевес поручик Мазовецкий. — Слушай приказ! Оставить машину — и бегом туда, к подводе. Нас атакуют партизаны-кавалеристы.

Фельдфебель с ужасом, в полном оцепенении, проследил, как, не проронив ни слова, второй офицер сбросил водителя с подножки, выстрелил в него в упор, а еще через секунду оказался за рулем. В страхе он даже не заметил, как рука оберштурмфюрера легла на его автомат…

Подогнав машину поближе к склону, Беркут и Мазовецкий бросились на помощь своим и, заставив залечь последних шестерых кавалеристов, которые, уже без лошадей, пытались приблизиться к перевалу, дали бойцам возможность отойти. Вся группа уже бежала к машине, лишь Ягодзинская как ни в чем не бывало хлопотала возле лошади, стараясь перевязать ей какой-то тряпицей раненное ухо. В ответ на эту заботу лошади, привязанные поводьями к колесам, испуганно дергали подводу, изо всех сил стараясь искусать свою благодетельницу.

— К машине, Анна, к машине! — почти силой оттащил ее от подводы капитан. — Нужно уходить, пока кавалеристы не вздумали еще раз подняться в атаку.

— Ее вообще нельзя было запрягать! — возмущенно объяснила девушка, подгоняемая Беркутом. — Она ждет жеребенка.

— До какой жестокости доходят иногда люди! — полушутя-полусерьезно заметил Андрей, наблюдая, как Корбач, занявший место водителя, осторожно разворачивает машину.

Словно испугавшись, что уедут без нее, Анна бросилась к заднему борту. Мазовецкий и Арзамасцев подхватили ее за руки. Капитан тоже подбежал, стараясь подсадить девушку. В то же мгновение прогремел выстрел, и пуля, чуть не счесав ему щеку, вонзилась в спину девушки. Пригнувшись, Беркут отскочил от борта, изо всей силы метнул единственную оставшуюся у него гранату и только тогда вновь подхватил враз отяжелевшее тело Анны и все же помог поднять его на борт.

— Будь я проклят! — покаянно восклицал Крамарчук, зажимая рукой кровоточащую дыру в куртке на спине у девушки. — Это все моя цыганская страсть к лошадям, будь я проклят!

— Хватит причитать! — осадил его Беркут. — Веди огонь.

И, уже вскочив на подножку, сумел снять с вершины чудом вскарабкавшегося на нее кавалериста, очевидно, пытавшегося обойти их.

27

Партизанский аэродром располагался у истоков лесной речушки, русло которой служило пилотам ориентиром, а просека, расчищенная после бурелома, представала в виде взлетно-посадочной полосы.

— Немцы уже знают, что где-то в этих краях мы умудряемся принимать самолеты, — объяснил Беркуту командир местного отряда Дмитрий Дробар, чернобородый, патриаршего вида мужик лет пятидесяти, которого партизаны по его прошлой профессии все еще называли «Ветеринаром».

Это был человек свирепого вида и столь же свирепого нрава, который сам никогда в боях не участвовал, тем не менее держал в страхе всю полицию и полевую жандармерию в округе, не зная при этом жалости ни к врагу, ни к своим, хоть в самой малости провинившимся, бойцам.

— Появление здесь лесного аэродрома, конечно же, выводит немцев из равновесия, — смело предположил Беркут.

— Не то слово: оно приводит их в ярость. И в полиции, и в гестапо прекрасно знают, кто возглавляет партизанский отряд, и там даже предположить не могли, что я не только сформирую мощный отряд, но и обзаведусь рацией, свяжусь с Москвой, и мне даже будут присылать самолеты с оружием, газетами и взрывчаткой. Я взял их всех за рога — вот чего они не могли предположить, считая, что расправятся со мной, как порасправились с десятками других местных «народных мстителей».

Беркут обратил внимание, что в его устах это «народных мстителей» прозвучало с явной долей сарказма. Хотел бы он знать, кем считает себя в таком случае сам Дробар, уж не местным ли Ганнибалом? Тем не менее вежливо произнес:

— Следует признать, что такого успеха добились не многие командиры.

— Так расскажи об этом в Москве, — почти прорычал Дробар. — Что они там телятся? Пусть бы звание какое-нибудь офицерское дали, да орденок, исключительно для поднятия престижа. Уж я им и так и эдак намекаю. Но когда-то же и за рога их брать надо.

— Хорошо, обязательно буду рекомендовать вас командованию партизанского движения, как способного командира.

— Вот это будет по-мужски. Я тебя самолетом на Большую землю переправляю, а ты за меня словцо: мол, так и так — храбрый, мужественный, и, понятное дело, преданный делу партии. Чтобы все по анкете.

— Относительно храбрости не знаю, поскольку в бою видеть не приходилось, — мрачновато обронил Беркут. — К тому же молва говорит, что вы вообще ни разу не побывали ни в одном бою. Даже во время большой карательной экспедиции немцев и полицаев кто-то сумел предупредить вас, и вы с двумя своими телохранителями отсиделись в одном из сёл, предоставив отряду выходить из окружения без вас.

Беркут понимал, что откровение его было слишком неуместным, и что Дробар мог сделать все возможное, чтобы офицер с таким мнением о нем не смог дожить до прибытия самолета. И был очень удивлен, когда командир отряда лишь махнул рукой:

— Ты, Беркут, это брось: «молва», «отсиделся»… Кого ты слушаешь. Мало ли что о тебе по селам плетут: что давно продался германцам, что из плена тебя специально выпустили, чтобы подсунуть красным, уже ихнего, под власовца завербованного… Но ведь я в эти бредни не верю. — Дробар выдержал угрожающую паузу и, подавшись поближе к уху Беркута, уточнил: — Пока что не верю. Или может поверить? Так что давай, парень, дуть в одну дуду, а главное — брать этих партизанских тыловиков подмосковных за рога. Ведь для чего-то же Сталин приказал сформировать Украинский штаб партизанского движения. Значит, в этом была какая-то политическая необходимость. Конечно же, была!

— Не исключено, — проворчал Беркут, озадаченный напором Дробаря.

— Так пусть теперь телятся: пропагандируют, награждают и… чтут, — потыкал он пальцем в грудь Беркута. — Таких, как ты и я, талантливых партизанских командиров, чтут. Потому что на всей Подолии есть только два настоящих партизанских вождя: Беркут и Дробар. Или, наоборот, Дробар и Беркут, что уже не суть важно. Поэтому прилетаешь, и сразу же бери их за рога.