Счастливчик Пер - Хенрик Понтоппидан

Горничная, которой Пер вручил свою карточку, провела его в библиотеку и попросила подождать. Пер опустился в кожаное кресло и внимательно огляделся по сторонам.

Ну и ну!.. Багряные гардины из тяжелого шелка на окнах… под ногами — во весь пол — мягкий пушистый ковёр в палец толщиной… обои кожаные, с золотым тиснением… Восьмиугольный стол посреди комнаты, выложенный серебром и перламутром… на полках книги в дорогих переплётах… на стенах картины, с потолка свешивается старинный храмовый светильник с письменами… возле стены антикварный, с богатой резьбой, поставец с целой коллекцией старинного серебра — кружки, бокалы, кубки и среди них даже несколько старинных церковных чаш.

Не будь Пер так взволнован своим визитом к баронессе, вся эта роскошь произвела бы на него ещё большее впечатление. Впрочем, он и без того почувствовал некоторый трепет. Столь беззастенчивая демонстрация власти денег невольно внушала почтение. Дрожь охватывала при мысли об их беспредельном всемогуществе, которое привлекло сюда сокровища многих народов, которое заставило даже священные сосуды украшать еврейский дом.

Пер чуть смущенно улыбнулся. Ничего не скажешь, — поистине, не одной лишь красотой искупает маленькая принцесса Саломон свою «черноту».

Неслышно распахнулась дверь соседней комнаты, в библиотеку вошёл человек пребезобразной внешности и низко поклонился Перу. На вид ему можно было дать лет пятьдесят, однако наряд у него был самый модный и приличествовал скорей юноше: он был в коротком светлом сюртучке, на его груди болтался монокль, в руке он держал сверкающий цилиндр.

— Разрешите представиться: директор Дельфт, — со странным акцентом сказал вошедший. — Я здешний дядюшка.

За такую учтивость Пер охотно простил Дельфту отталкивающий вид.

— Меня зовут Сидениус.

— Ах, так вы и есть тот молодой инженер? Племянник много про вас рассказывал. Да вы присядьте, пожалуйста. Фру Саломон, моя сестра, занята сейчас с портнихой. Она сию минуту освободится. Прошу вас! Устраивайтесь поудобнее.

Пер снова опустился в кресло. Дядя сел на стул чуть поодаль.

— Позвольте задать вам один вопрос… имел ли я честь видеть вас здесь ранее?

— Нет. Я совсем недавно познакомился с фру Саломон и её дочерью.

— A-а, с моей племянницей Нанни… Я, кажется, уже слышал об этом.

Последовало молчание, затем господин Дельфт с усмешечкой и с той притворной любезностью, которая бы всякого, кроме Пера, заставила насторожиться, спросил:

— А моя племянница весьма недурна собой, не правда ли, господин Сидениус?

Пер опешил. Потом, снисходительно улыбнувшись, поглядел на своего странного маленького собеседника и сказал:

— Я нахожу, что фрекен Саломон очень хороша собой. Она просто красавица.

— Да, да, внешность у неё, можно сказать, незаурядная… Смею вас заверить, она уже не одного юношу привлекла в этот дом. Красота всевластна. Молодость тоже! Ну и, между нами говоря, мой зять располагает некоторыми средствами.

«Вот сумасшедший!» — подумал Пер и ничего не ответил.

Но господин Дельфт не унимался:

— Если вы, господин инженер, будете чаще удостаивать нас своим посещением, вам наверняка представится возможность от души повеселиться. У нас можно наблюдать презанятные вещи. Поистине, деньги обладают магнетической силой! Не так ли, господин Сидениус? Эти маленькие металлические кружочки пробуждают глубочайшие чувства… вызывают благороднейшие душевные порывы. Дружбу, уважение, любовь… Не так ли, господин Сидениус?

Пера начал не на шутку раздражать этот странный разговор. По счастью, вновь появилась горничная и, распахнув дверь в соседнюю комнату, пригласила его туда.

Пер последовал за ней, и глазам его открылась комната, или, вернее сказать, зала, которая уже окончательно убедила его, что он попал в царство настоящего богатства — сказочное царство миллионов. В этой огромной зале с роскошным лепным, в стиле рококо, сводчатым потолком, где по углам красовались четыре жирных ангелочка, изо всех сил дувших в золоченые трубы, старые хозяева устраивали приёмы и балы. Теперь эту залу, где прежде, надо полагать, стояла какая-нибудь дюжина стульев на тонких ножках да пара высоких трюмо в простенках, захлестнула, в соответствии с требованиями моды, лавина мебели и всяческих украшений. Здесь были и уютные диваны, и глубокие мягкие кресла, столы и козетки, медвежьи шкуры и декоративная зелень, статуэтки на постаментах, этажерки с безделушками, и снова кресла, и снова столики, большие столики, маленькие столики, и снова зелень, и картины, и незаконченный портрет на мольберте. Посреди комнаты красовался раскрытый концертный рояль, из соседней комнаты, отведённой под зимний сад с пальмами, камедными деревьями и певчими птицами, доносился плеск фонтана.

И вдруг на пуфике возле окна он увидел фру Саломон — она совсем по-домашнему расположилась здесь с шитьём. Она очень радушно встретила его и приветливо протянула ему левую руку.

Не успели они обменяться несколькими незначащими фразами, как распахнулась дверь зимнего сада, и оттуда донеслась задорная песенка, закончившаяся раскатистой трелью. На пороге появилась фрекен Нанни в жакете и шляпке. Заметив посетителя, она с преувеличенным испугом оборвала трель и прижала к губам муфточку, словно желая удержать невольное восклицание.

Пер встал и поклонился.

Ему ни на минуту не пришло в голову, что Нанни заранее знала о его присутствии, — так естественно разыграла она свою роль.

— Ты ещё не ушла, детка? — спросила мать. — Я думала, тебя нет. Да, я вас не знакомлю, вы ведь уже видели мою дочь.

Пер вторично поклонился и послал Нанни взгляд, пожалуй, слишком откровенно выражавший чувства, охватившие его. Ещё до того, как он увидел Нанни, ещё при первых звуках её голоса, которые отдались в его ушах звоном золотых монет, Пер принял окончательное решение. Вот оно — искомое средство! Когда она возникла перед ним в рамке двери, сопровождаемая солнечными лучами и пением птиц из зимнего сада, юная, цветущая, соблазнительная, словно восточная баядерка, она показалась ему сказочной феей, за которой, размахивая пальмовыми опахалами, летят гении победы.

Фрекен Нанни изящно присела на самый краешек стула. Началась обычная светская болтовня, с помощью которой незнакомые люди, ловко жонглируя целым набором избитых мыслей и выражений, исподтишка изучают тем временем внешность, характер и манеры собеседника.

Пер не обладал искусством вести светские разговоры. Его без остатка поглощала собственная персона и собственные дела. К тому же привычные темы не волновали его, он не знал никаких новостей — ни театральных, ни светских, ни политических, ни литературных. Он даже не давал себе труда как-то поддерживать разговор. Если ему тем не менее случалось несколько раз производить сильное впечатление на женщин, то потому лишь, что он ошеломлял их внезапностью нападения — точно рассчитанный прыжок тигра из засады молчания в открытое поле дерзких признаний.

Пока девушка щебетала, он прикидывал в уме размеры саломоновского состояния. Глаза его украдкой скользили по зале. Мысль о том, что когда-нибудь всё это будет принадлежать ему, приятно щекотала нервы.

По счастью, фрекен Нанни могла вести разговор исключительно своими силами. Она сидела на краешке стула в самой безукоризненной позе, прижав локотки к бокам и положив на колени маленькую бархатную муфту с лентами; её хорошенький алый ротик не закрывался ни на минутку, а глаза тем временем деятельно и беззастенчиво изучали Пера дюйм за дюймом, от кудрей и до ног, обутых в грубоватые ботинки.

Фру Саломон, слушая дочь, даже забеспокоилась.

— Детка, ты, верно, позабыла, что у тебя урок музыки?

— Ах да, мамочка!

Нанни вскочила, бегло взглянула на мать, потом многозначительно задержала взор на Пере и выпорхнула из комнаты.

Пер после её ухода стал чрезвычайно рассеян. Фру Саломон принялась было расспрашивать Пера о его занятиях, но он давал ей самые нелепые ответы: так обворожила его фрекен Нанни. Даже её походка, которая сперва совсем ему не понравилась: Нанни тяжело ступала и вдобавок покачивала бёдрами — теперь показалась ему именно из-за этих особенностей совершенно очаровательной. Он счёл эти бессознательные уловки обольстительницы лишним доказательством её женственности.

Но вдруг он увидел ещё одну даму, в чёрном — она, должно быть, вошла в дверь за его спиной.

— Моя дочь Якоба, — представила фру Саломон.

Пер обомлел. Ему и в голову не приходило, что у Саломонов могут быть другие дети, кроме Ивэна и Нанни, и он горестно подумал о саломоновских миллионах, нераздельным обладателем коих уже мысленно считал себя. «А вдруг у них целая куча детей», — пронзила его страшная догадка.