Брошенная - Шкатула Лариса Олеговна

— Чтобы да, так нет, как говорил в известном фильме Буба Касторский. Иначе я давно бы вылетел в трубу. Но ведь здесь-то не бизнес. И как я понял, человек он вам знакомый. Или ошибаюсь?

— Не ошибаешься. Это Маркин хахаль.

— Виктория!

— Видишь, ей не нравится. А как тогда его называть?

— Знакомый.

Тимофей шевельнулся и многозначительно кашлянул. Марина покраснела.

Мы — словно половинки двух разбившихся зеркал. Обрезать можно, склеить, только трещина видна. И лезут в эту трещину, не пряча свой оскал, Косматые чудовища. И мрак. И тишина… Ну что же, остается наше зеркало разбить, Удариться в веселие и пьяный тарарам. А жалко; я ведь мог тебя лет тысячу любить И на руках нести тебя по рифмам и мирам.

— Что это он за стихи читает? — поинтересовалась Вика.

— Наверное, те, что сам написал.

— Ты не говорила, что он еще и поэт.

— Не успела.

— Здорово, правда? У какого-то юмориста был поэт-мазохист, а этот, значит, поэт-рецидивист.

— Заладила, рецидивист!

Марина отчего-то рассердилась на саму себя и пошла на кухню, наказывая сестре:

— Ты уж тут мужчин развлекай, а я остальное сама доделаю.

— Да, девчонки, с вами не соскучишься! — покачал головой Георгий. — Ну-ка, Витуся, принеси мне с кухни острый нож.

— Но, Гарик, давай я хоть автомат спрячу.

— Неси, я сказал! Феминистки! Не для нашей страны эта выдумка. Нашу бабу покорность красит, женственность… Ты что, в самом деле здесь стрелять собирался?

— Да какой там стрелять! У меня автомат и не заряжен вовсе. Разозлился, вот и попугать решил. Бросила она меня…

— Это бывает.

Недовольная Вика принесла нож, и Георгий собственноручно разрезал путы.

— Ты посмотри, что эти Меньшовы удумали! Колготками тебя связали… Как же ты им подставился?

— К Виктории спиной повернулся. Она меня и отоварила. Хрустальной вазой.

— Все-таки не молотком каким-нибудь.

— И это успокаивает.

Тимофей, морщась, потер запястья.

— Ты их не обижай, — без улыбки сказал Георгий. — Не думай, будто девчонки одни. И за них заступиться некому. Теперь я у них есть.

— А ты кто такой? — воинственно начал говорить Тимофей.

— Кто я такой, всем давно известно. А вот кто ты такой? Сам-то хоть знаешь?

— Я?

Все маета и кутерьма: за мной по пятам ходит тюрьма, за мной по пятам изо дня в день клубится беды черная тень…

— Обрадовал! — хмыкнул Гарик. — Выходит, зря я тебя развязал. Мы с тобой разной крови, в отличие от Маугли.

— Марина тоже что-то про это говорила.

— То есть она попыталась тебе объяснить, а ты решил силой добиться от нее невозможного? Свою кровь перелить? Я тебе не угрожаю, но констатирую: обе девчонки под моей крышей.

— Обе? А мощи хватит?

— Не хами. Я другое имею в виду.

— Я тоже… Ладно, замнем. Я вовсе не такой тупой, как может показаться… Считаешь, я должен взять и уйти?

— Считаю, можешь остаться. Но последнее слово, конечно, за сестрами.

Марина внесла с кухни поднос с закусками, лишь скользнув по Тимофею взглядом. Следом вошла Вика и поставила на стол ведерко со льдом, из которого выглядывало серебряное горлышко шампанского.

— Мне уйти?

Тимофей выпрямился во весь рост и, надо сказать, выглядел очень импозантно в камуфляжной форме, которая почти не скрывала его крепкого, мускулистого тела.

— Ладно уж, супермен, оставайся! — махнула рукой Вика. — Знаешь, почему я так говорю?

— Хотелось бы знать.

— Потому что ты лежал, связанный, как джентльмен.

— Видишь, и комплимента дождался, — удивленно крякнул Гарик. — А говорил, с тобой тут плохо обращаются. Поделись опытом, друг, как по-джентльменски можно лежать?

— Понимаешь, он свое поражение принял как мужчина, — пояснила Вика. — Не ругался на нас с Маркой, не угрожал. Самое большое прегрешение у него было: чтение собственных стихов.

— Что, такие плохие?

Тимофей был задет за живое.

— Да не обижайся, что же ты такой обидчивый? Просто я стихов никогда не читала — кроме школы, конечно, — и когда стихи читают, я уроки литературы вспоминаю. Заранее зевать готовлюсь… Шучу. А ты, Маришка, как думаешь? Оставляем мы на ужин твоего налетчика?

— Пусть остается, — пожала плечами Марина, но в душе она вовсе не была так спокойна, как хотела казаться.

Гарик стал открывать шампанское.

— Мир? — предложил Тимофей.

Марина замялась. Если продолжать отношения с Тимофеем, то ее бегство из «Прибоя» выглядит как-то по-ребячески. Она ведь уже отсекла его от своей жизни. Вычеркнула. Неужели начинать все сначала?

— Хорошо, перемирие. Хотя бы на один этот вечер. Я сейчас сбегаю в магазин, принесу кое-что, и посидим как люди… Я давно не сидел с друзьями… — Он осекся. — Я хотел сказать, с людьми, с которыми мне не нужно подбирать слова, когда я хочу говорить что-то от души, и с кем я могу расслабиться, не опасаясь, что в ответ на мое неосторожное слово кто-нибудь из вас тотчас начнет выяснять отношения, рваться из-за стола и кричать: «Пойдем выйдем, поговорим!»

— Никуда не надо идти, — поднял руку Гарик. — Взгляни на стол — только птичьего молока нет. Или тебе не хватит? Ты привык есть помногу?

— Нет.

— Вот и славно. На том и порешим… Я не привык лезть в чужие дела, но отчего-то мне, Тимоха, кажется, что ты сам себя загнал в некую ловушку и теперь не знаешь, как из нее выбраться.

— Я пытался, — криво усмехнулся тот, — но, как видишь, получил по голове. От меня шарахаются, как от зачумленного.

— А что ты хотел? У Маринки сын растет, — сказал он сурово, — и она его, похоже, собирается одна воспитывать. Ты должен понимать: еще и тебя ей просто не потянуть.

— Да не надо меня тянуть! — разозлился Тимофей. — Я сам потяну кого хочешь! Но когда за свое добро все время получаешь зло… Ты меня прости, любой озвереет.

— А она тебя об этом просила?

— О чем?

— Ну, о добре, которое ты для нее сделал?

— А, вон ты о чем? Хочешь сказать, я со своим добром навязываюсь?

— Я думаю, ты всего лишь хочешь совместить несовместимое, — спокойно сказал Гарик. — Но никак не хочешь этого понять, а бьешься лбом об стенку. Может, для начала тебе нужно остановиться, оглянуться на прожитую жизнь, решить, что ты хочешь, а потом уже к этому идти.

— За дурачка меня держишь?

— За торопыгу. Есть такие ребятки: хочу все сразу и сейчас. И прут напролом. А когда ничего, кроме разбитых черепков, не остается, удивляются: кто это все наломал?

Марина со все возрастающим удивлением слушала неторопливую речь Гарика. Он ведь не знал ничего о Тимофее. Как же он в момент расставил на место все акценты? Прошлое впечатление о Георгии как о человеке добродушном и не слишком остром умом ей, кажется, придется менять. Ее однокурсник, похоже, повзрослел куда больше, чем она сама…

А тот, о ком она думала, как раз оглядел всех троих, на мгновение странно притихших, и покачал головой. Мол, с вами, ребята, не соскучишься!

— Марин, а давно твой Михаил из дому ушел? — спросил он как бы между прочим.

Марина на мгновение задумалась.

— Шестнадцать дней назад.

— А с Тимофеем ты давно знакома?

— Четвертый день.

— Вы, экономисты! — прикрикнула Вика. — Может, еще график начнете на скатерти чертить?

— Нет, Витуся, я больше ничего говорить не буду, — заверил ее Гарик. — И никаких расспросов учинять… Просто мне всегда казалось, что Марина Меньшова не из легкомысленных женщин. И не из торопливых.

— Еще неделю назад я и сама была уверена в этом, — вздохнула Марина.