Лучший коп Мегаполиса - Лариса Куницына

— Не так, — покачала головой я. — Этот алогизм не более чем утешение тем, у кого слабо развиты регенерационные возможности ор­ганизма.

— Да, как сказал один мой приятель, у меня первозданно-примитивный регенерационный механизм, — он порывисто прижал меня к себе, а потом отпустил. — Парня — в мой кабинет. С дамой поговорим здесь.

Андроиды повели Галлахера через дежурку. Сапфира села в кресло и перекинула ногу на ногу. Потом достала из сумочки сигарету и осмотрелась. Никто не спешил поднести ей зажигалку.

— Мои сотрудники не курят, — сообщил Лонго, приса­живаясь на краешек стола напротив неё. — Кстати, говорят, что от курения портится голос. Ты не слышала об этом?

— Зачем мне голос в ваших приполярных посёлках? — раздражённо проговорила она.

— А с чего это ты собралась в посёлок?

Она подняла на него свои огромные глаза.

— Я же, кажется, пыталась убить полицейского? Ведь ты полицейский, верно? Ты только полицейский, ты всегда был им и никогда не был мужчиной.

— Раньше ты была другого мнения, но не будем обсуждать данную тему. Я сперва подумал, что Билли держал тебя на мушке, когда ты говорила со мной по видеотектору, и этим абсурдным сообщением о болезни Рамина подала мне сигнал.

— Я дура! — воскликнула она. — Мне нужно было придумать что-нибудь поумнее! Билли пришёл ко мне, потому что не знал, что ты меня выгнал, а когда он сказал, что хочет тебя убить…

— Ты возликовала!

— Я решила ему помочь. Потому что я ненавижу тебя, Лонго! Я ненавижу тебя так же, как раньше любила. Я бросила ради твоих глаз наших богов, а ты вышвырнул меня вон!

— Неужели? Не припомню. Мне казалось, что ты сбежала сама.

— Потому что ты слишком много времени уделял работе, и слишком мало мне.

— В годы войны это тебя не беспокоило.

— Мне надоела нищета. Там всё было понятно: война, но теперь…

— Я всё понял. Ты можешь идти.

— Что? — она удивлённо взглянула на него. — Я ведь стреляла в тебя, Лонго. Я заманила тебя в ловушку и стреляла. Я помогала Галлахеру.

Лонго вздохнул.

— Ну, и что мне теперь делать? Отдать тебя под суд? Сапфира, ты забываешь, что я никогда не воевал с женщинами. Иди домой. Уже стемнело, тебя отвезут.

— Я буду ненавидеть тебя ещё больше.

— Я постараюсь это пережить, — пожал плечами он. — Как пережил твой побег семь лет назад. Ты ведь именно за это ненавидишь меня, верно? Ты не можешь мне простить, что я не застрелился и не попытался придушить тебя где-нибудь в тёмном углу. Именно поэтому ты считаешь, что я не мужчина.

— Да, — она поднялась и высокомерно посмотрела на него. — Ты — не мужчина и не ормиец.

— Нет. Просто я не дурак. Всего хорошего.

Она повернулась и вышла с гордым видом. Лонго посмотрел ей вслед, потом покачал головой и обернулся ко мне. Его глаза потеплели, он улыбнулся.

— Всё это было ошибкой с самого начала и хорошо, что всё это осталось позади.

— Ты не говорил мне о ней, — заметила я.

— Я о ней давно забыл. Кажется, я забыл о ней семь лет назад.

Он взял меня под руку и повёл в кабинет. Клайд, который наблюдал за всем происходящим с выражением философской печали, пошёл за нами.

Галлахер сидел в кресле напротив пульта. Очки он потерял, и теперь я могла видеть его лицо. Несмотря на то, что при задержании Лонго сильно его разукрасил, я не могла не признать, что Билли настоящий красавец с безупречными, хотя и совершенно незапоминающимися чертами и холодными светлыми глазами.

Едва Лонго вошёл в комнату, Галлахер зло заметил:

— Ты поумнел, лейтенант. Семь лет назад ты был похож на среднеазиатского осла: только ревел да взбрыкивал.

— Поумнел, — кивнул Лонго. — Мне последнее время все об этом говорят. Скоро я и сам в это поверю. Ну что, Билли. Расскажешь всё сам или вызовем операторов, чтоб они покопались у тебя в мозгах?

— Расскажу, что сочту нужным.

— Ну, давай.

— Я убил Родригеса, потому что принял его за тебя.

— Первое важное признание. Перейдём ко второму: за что же ты хотел меня убить?

— За то, что ты вышвырнул меня из жизни, Торнадо, вот за что, — мрачно ответил Галлахер. — Я был отличником в школе и лез из шкуры вовсе не затем, чтоб сидеть в этой грязи и возиться со всяким сбро­дом, но в Инспекции такой порядок — нужно после школы пройти стажи­ровку в Колонии, а потом открыты все пути. Ты же всё загубил. Вместо того чтоб подниматься наверх, к заветной цели, делать карьеру, я оказался на побегушках у этого недоумка Син-Сина. В этом ви­новат ты.

— И ты семь лет вынашивал план мести? Я же знаю, Билли, что ты был у Син-Сина не на побегушках. Ты неплохо устроился. Из жизни я тебя не вышвыривал. Я выгнал тебя из участка, и моё решение потом было подтверждено данными ментоскопирования. Ты не ребёнок и пре­красно знаешь, что с такими показателями тебе и думать было нечего не то что о карьере в Инспекции, а даже о патрульной службе в полиции. Твоя подавляемая в годы учёбы агрессивность в условиях вседозволенности, как ты воспринял наши полномочия, выросла до критических пределов. Необратимая деформация психики, от коррекции которой ты сам отказался. Так что не сходится, Билли. Не стал бы ты так рисковать своей шкурой и тёплым местечком в Заире ради того чтоб свести со мной счёты. Ты уж давно и думать обо мне забыл. Кто же тебе напомнил?

Галлахер усмехнулся.

— Нет, Торнадо. Я всё тебе сказал. Больше ты ничего от меня не узнаешь. Я тебя ненавидел, потому что ты испортил мне жизнь. Я стрелял в Родригеса, а потом захватил в заложницы твою бывшую жену, а когда ты появился, пытался тебя убить. Этого для суда хватит. Пиши обвинительное заключение, и мы с тобой расстанемся навеки.

— Как всё просто, — Лонго покачал головой. — Ты во всём сознался, и тебя можно отправлять на север, подальше от глаз полиции, да?

— А что ещё?

— Слушай, Билли, ты часом не поглупел, а? Ты что, и правда, на­деешься, что меня удовлетворит вся эта ложь? Или