Mon Agent или История забывшего прошлое шпиона - Андрей Мелехов

Впрочем, неспешно думал Полковник, сидя напротив подозрительной конторы на чердаке снятого им склада, насчёт «доброго» можно было и поспорить. Если в период незабвенного счастливого пионерского детства с хорошей школой, моложавым Брежневым на портретах и мороженым в шоколаде по двадцать восемь копеек, доброта и щедрость русского народа воспринималась как данное и вечное, то события всей его последующей жизни часто подвергали эту детскую веру тяжёлым испытаниям. Да, советское государство не раз удивляло иностранных последователей ленинской идеологии многомиллиардными подарками (преимущественно оружием). Да, советский человек мог приютить и обогреть незнакомого странника и сделать это самым сердечным образом. Но нередко ему сначала надо было этому незнакомцу обязательно нахамить, обобрать его и плюнуть в душу самым замысловатым образом. Да, сердобольная тётка-продавщица могла приютить бездомного щенка, а суровый с виду сантехник пригреть на время исхудалого кота-бродягу. Но в то же время больше ни в одной стране мира, претендующей на название цивилизованной, нельзя было увидеть лишённых крова и любви домашних животных в таком количестве и в таком ужасном состоянии.

Но что тут говорить о собаках и кошках! Когда вчерашним школьником Полковник попал в воздушно-десантное училище, ему пришлось познакомиться с явлением, о котором он более не слышал нигде — так называемой «дедовщиной». Раз за разом, вот уже десятилетиями он спрашивал себя, как и почему в головах нормальных людей могла возникать мысль, что новоиспечённому военнослужащему надо не помогать и беречь его как младшего брата от первоначального шока военщины, а наоборот — топтать его человеческое достоинство совершенно чуждым человеческой природе образом. Согласно одной его ранней теории, именно скотское отношение к военнослужащим, формируемое дедовщиной, горячим душем раз в неделю и идиотскими запретами на спиртное и общение с женщинами, должно было превратить ударные дивизии Советской армии в одичавшие орды завоевателей. Именно это должно было наводить ужас на местное население, когда они неминуемо и неумолимо ворвались бы в ожиревшее тело Западной Европы, чтобы не останавливаться до самого Ла-Манша. Но позже, когда Полковник смог воочию лицезреть теоретиков и практиков концепции нового блицкрига, он понял, что зря пытался увидеть маккиавелиевскую изощрённость ума там, где были лишь косность, чванство и глубокое неуважение к человеку. Поэтому прошло двадцать лет, а он пока так и не сумел найти ответ на этот по-прежнему волнующий его вопрос. А волновал он его потому, что, в отличие от Генерального штаба теперь уже Российской армии, он понимал, что эта самая армия будет такой же гнилой, недееспособной и деморализованной, пока её офицеры, сержанты и рядовые будут относиться к себе подобным не как к товарищам по оружию, а как к объектам для издевательств. Что её солдат будут всё так же ненавидеть и убивать неблагодарные чечены, пока российские военные не научатся уважать самих себя и вести себя достойно по отношению к своим противникам и согражданам.

С такими-то вот патриотическими мыслями в коротко стриженной голове Полковник сидел за затемнённым стеклом, разыгрывая классическое начало комбинации агента ГРУ, которому понадобилось выведать тайны режимного объекта. Первоначальной целью подобного, выражаясь языком шахмат, дебюта всегда является выявление слабого звена — человека, которого можно завербовать и использовать. Никто в мире ещё не смог сравняться с бывшими советскими, а ныне российскими спецслужбами в умении пролезть в самую, казалось бы, невозможно узкую щель, используя простую аксиому. Последняя заключается в том, что люди любят говорить. И делают это, удовлетворяя потребность гораздо более сильную, чем голод, жажда или похоть. Ведь желание излить свою душу порой первому встречному сидит в нас так глубоко, что не уничтожить его ни многостраничными инструкциями, ни грозными наказаниями, ни обыкновенным здравым смыслом. А потому серьёзные и, казалось бы, умные мужчины лепечут, как дети, на подушках своих любовниц, опытные женщины выдают самые страшные секреты своей жизни коварным подругам-волчицам, а до этого несгибаемый узник поёт как соловей подсаженному в камеру информатору. Самое страшное заключается в том, что все мы знаем, чем наше словоблудие может в итоге закончиться, и всё же летим навстречу опасности, как мотыльки на огонь маяка. Одним из выпускных экзаменов оперативника ГРУ высшей квалификации как раз и является поиск и «разработка» (она же «вербовка») подобных «слабых звеньев». Именно умение «расколоть» тщательно продуманную систему защиты оборонного завода, базы стратегических ракет или секретного научно-исследовательского института с помощью комбинации природного шарма, обещаний, душеспасительных бесед, жаркого секса, денег и угроз считается главным активом успешного шпиона. Самый лучший шпион — это обаяшка-балагур, в которого одинаково влюбляются и мужчины, и женщины. Этот человек, не будучи ни особенно красивым, ни особенно умным, всегда становится душой любой компании. Умение «нейтрализовать» кого-либо, конечно, тоже ценится высоко, но специалисты-«мокрушники» любой спецслужбы мира хорошо знают, что их общительные конкуренты-сердцееды всегда будут первыми получать награды и повышения.

Поэтому сидение с фотоаппаратами и батареями сложного электронного оборудования, позаимствованного у местной миссии российской военной разведки, было не просто скучной тратой времени, а очень ответственным делом, которое Полковник не стал передоверять никому из подчинённых. Ему оказывал помощь Дознаватель, которому в своё время тоже пришлось участвовать в подобных операциях. Первые три дня они просто наблюдали за всеми посетителями таинственной конторы и лишь изредка прерывали молчание короткими репликами, вопросами и анекдотами. Вот и сейчас Дознаватель вдруг сказал:

— Давеча в центре видел столпотворение. Открывалась конференция по антисемитизму.

После некоторой паузы Полковник спросил:

— Да? И кто же там собирался: антисемиты или наоборот?

Дознаватель хмыкнул: действительно, в таком терпимом городе, как Лондон, ответ совсем не обязательно должен был быть однозначным.

— Да нет, конечно «наоборот»!

— А чего хотели?

— Чтобы не было антисемитов!

— И что решили?

— А хрен их знает! Наверное, вывести их — антисемитов — под корень!

— А как?

— То-то и оно! Никто пока не знает! Прямо мистика! Но считается, что уж если будут помалкивать, и то хорошо!

Подумав, Полковник изрёк:

— Всю жизнь мечтал быть «наоборот». Представляешь, Дознаватель, у тебя всегда есть возможность всё бросить и вернуться на землю предков! Это многого стоит!

— Ну, нас-то с нашей профессией всё равно бы не выпустили!

Полковник на секунду оторвался от огромного фотоаппарата на солидном штативе и с сомнением посмотрел на своего соратника. С его-то физиогномическим типом в любом случае было бы проблематично доказать, что родная мать происходила из семьи потомственных раввинов. Но он не стал вслух разочаровывать Дознавателя и говорить ему о том, что того — с его-то крестьянской рожей! — было бы трудно назвать врачом или юристом, даже если бы он надел очки с толстыми стёклами, костюм с жилеткой, отрастил бородку а la Троцкий и накануне сутки напролёт читал Фейхтвангера.

— Вот он! — вдруг негромко воскликнул Дознаватель и приник к фотоаппарату.

«Он» был одной из двух потенциальных жертв, предварительно намеченных к дальнейшей «разработке». Первым кандидатом оказался слегка отмытый хиппи с явными признаками употребления запрещённых субстанций и собакой-компаньоном такого же подозрительного и неухоженного вида. Военные разведчики, тихо посмеиваясь, сошлись во мнении, что и патлатый, и его нечёсаный пёс вполне могли злоупотреблять одним и тем же наркотиком. И хиппи, и его четвероногий собутыльник читали журнал «Плэйбой», волочили при ходьбе ноги и общались с большим количеством антиглобалистов с потревоженным разумом. Из числа тех, что бьют стёкла в «Макдональдсе», прилюдно писают в бутылки из-под кока-колы и швыряют помидоры в королей и президентов. Можно было только удивляться, как подобная пара могла попасть на режимный объект. Второй кандидат был явным «знайкой» — худосочным гением с горящим взором на молочно-белом лице, никогда не видящим солнечного света. Посмотрев впервые на его фото, Десантник предсказуемо определил с интонацией, выдававшей унаследованную неприязнь бесконечных поколений пролетариата к не менее долгим линиям работников умственного фронта: «Ничего, что грудь впалая — зато спина колесом!» Действительно, «знайка» не отличался статной фигурой. Зато парковал свой скромный автомобиль в одном из самых престижных мест — возле входа в контору. А когда он — обычно поздно вечером — уезжал с работы, один из внушительно выглядевших охранников неизменно и с подчёркнутым уважением выходил из помещения проходной, чтобы помочь ему выехать. В общем, дохлый или нет, но этот кандидат совершенно очевидно являлся не самым последним насекомым в данном муравейнике.