Дуэль на троих - Михаил Крупин

Я все же перевернулся на спину и покосился на него.

– На первом листе было завещание…

– Что?! – Он весь так и скривился, почуяв неладное.

Я сел на лавке.

– Там было завещание нашего прадеда, боярина Беклемишева, казненного царем Василием Третьим. Сам понимаешь, сейчас я не могу дать его тебе почитать, но я помню наизусть. – Отец медленно присел на соседнюю лавку и насторожился. – Он пишет, – продолжил я, – ну, то есть пишет нам…

Истинный Бог, в этот момент на окно, за решеткой присел голубь!

А я цитировал по памяти:

– «…Об одном молю вас, дети, различать опалу царскую и саму Святую нашу Русь. Не бегите к полонезам да литвинам, не служите татям ласковым. На престол разбойник и глупец взойдет, да в ад провалится, а Русь пребудет вечно. Потому и грамоты сии, указующие путь к золотой мышце, запрячу в Кремле – дабы не далось мое богатство внуку моему нечаянному, по духу не родному, расточителю или предателю Руси. А в сердце державы, в Кремль, его едва ли пустят…»

– Ошибся здесь боярин, – усмехнулся прискорбно папаша.

А я продолжал:

– «…И в Писании сказано, где сокровище ваше – там и сердце ваше. И я говорю вам: если сердце ваше – на Руси, сокровища мои берите, а нет – отступитесь в пределы свои…»

Тут с визгом распахнулась железная дверь, и в камеру буквально впрыгнул Пикар. По его перекошенной роже было несложно понять, что этот черт тайной службы подслушал всё дословно.

– Он блефует! – заорал полковник чуть ли не в ухо отцу. – О-ля-ля, как красиво! Ты понял? Он намекает, что по завещанию перевозить в Европу ничего нельзя, и раз твое семейство в эмиграции – так значит, и свиток не твой!

– Он не намекает, он ясно это сказал, – грустно молвил отец.

Он посмотрел мне в глаза, и я не отвел взгляда.

Пикар лихорадочно метался по камере.

– Ха-ха! Он думает, что загнал нас в тупик! – Он подскочил ко мне, брызжа слюной: – Да ты сам – в тупике!

Полковник все же попробовал взять себя в руки, нервно похлопал отца по плечу.

– Пойдем, выпьем, старина Бекле! – И снова взвился на меня: – Сейчас я прикажу тебя пытать! – Он подмигнул отцу, думая, что делает это незаметно. – И ты мне выложишь все в лучшем виде!

Поднявшись, папаня утомленно повернул Пикара за плечи к выходу.

– Он одумается.

– Я знаю. У меня все быстро одумываются! – подтвердил полковник, плотоядно оглядываясь на меня. Но отец продолжал что-то шептать ему на ухо, приобняв за плечи.

– Попробуй, – вполголоса ответил Пикар. – А чтобы легче думалось, – опять крикнул он мне уже от порога, – ни бургундского, ни более патриотических напитков предлагать не буду! С провиантом у самих перебои, чтобы еще делиться с врагом.

Отцу он уже не подмигивал. А значит, вполне мог исполнить угрозу. Тут уж и папаня нахмурился, развернул к себе раздухарившегося полковника.

– Ребенок и так слабо соображает. А без пищи загнется совсем!

– Какое везение, – выпалил ему в глаза Пикар, – умереть на родимой земле! – И, отбросив руки Бекле-старшего, шагнул из камеры…

Из записок полковника Пикара

…Тем вечером, действительно, Басьен откупорил последнюю бутылку.

Еще не веря такому несчастью, я рылся во всех ларях, ящичках, закутках, пазах, нишах, гротах… иных темных углублениях спальни и кабинета (прежде эти поиски не подводили!), все тщетно!

– Сыр и масло тоже на исходе, – сказал Басьен, прибирая со стола тарелку с покривившимися желтыми кусочками.

Я отнял у него тарелку и перед Басьеном демонстративно прожевал последний сыр.

– Ты вот что… – сказал я ему, еще жуя. – Приготовь для старого Бекле «отдельный кабинет» с решетками на окнах. От греха подальше.

Басьен кивнул и вышел прочь.

Из записок адъютанта императора, Жерара Дюпона

В комнатах становилось все холоднее. И император кутался в две русские собольи шубы, даже сидя у камина.

Как-то стало вдруг рано темнеть за окном. И до полуночи, когда император укладывался спать, в залах и комнатах было весьма тускло и грустно также по другой причине. Мы теперь экономили свечи: вставляли тонкие огарки в зальные крупнокалиберные канделябры, тем самым сберегая порядочные восковые заряды для важных совещаний или празднеств.

На последнем закрытом совете, то есть в весьма узком кругу, император сказал:

– Я наслышан, что русская почта работает из рук вон плохо. Но не до такой же степени! – Он встал и принялся расхаживать вдоль круглого стола, где сидели его генералы. – Его величество русский император Александр до сих пор не ответил ни на одно мое письмо, а я отправил этих писем дюжину! И по сведениям Пикара, мои письма до государя доходят! – возвысил он голос.

Полковник Пикар, сидевший в странной задумчивости, вздрогнул, услышав свое имя.

– Удивительное хамство, – продолжал император, – учитывая европейское воспитание русского царя!

Генералы сидели пока молча, слушая его величество, и явно воздерживались от проявления мнений и чувств. Вероятно, старались понять – к чему именно склоняется сейчас их император.

– Русская армия растет и крепнет, – вещал меж тем его величество. – А наша – в весьма плачевном положении. Зимовать в Москве нельзя. Нет ни провианта, ни фуража, ни боезапаса. Русские разбойничьи шайки прервали всякую связь моего войска с Европой!

Император остановился и выполнил разворот на 180 градусов. Глаза его пылали страстно и даже болезненно.

– Я тоже начну действовать против правил. Оставляя Москву, я взорву им все башни Кремля и все их круглые дворцы с крестами!..

Из записок полковника Пикара

…Все было ясно. Странно, что генералы решили о чем-то еще посудачить…

Когда мы уже расходились, в приемной императора ко мне подбежал Басьен. По его лицу я еще издали понял, с какой вестью он спешит.

– Когда вы его потеряли? – лишь уточнил я вполголоса.

– Сегодня, с той самой минуты, как вы велели приготовить ему камеру, – растерянно пролепетал мой подручный. – Как сквозь землю провалился!

Ах, старый лис! Я недооценил его скифского чутья!..

– Найти до вечера! – приказал я Басьену, хоть у меня не теплилось ни искорки надежды.

А вот Басьен весьма уверенно ответил: «Слушаюсь!»

Одевшиеся в золото березки во дворе монастыря словно посмеивались надо мной: вот, мол, оно наше, а где твое золото?

Когда я ступил на монастырский двор, аббатиса самолично прокапывала от крылечка водосточную канаву.

Я подошел – она и головы не повернула, продолжая свои огородные хлопоты.

Наблюдая за ее спокойными и верными движениями, я постоял немного рядом. Но вот она решила отдохнуть, сдвинула свой серый капюшон со лба, и я заговорил: