Цветы на асфальте - Валерий Меньшиков

ОПОЗНАНИЕ

То, что Юсуп — фигура в преступном мире заметная, Алексей осознавал четко и на скорый успех в окончательном раскрытии дела надеялся мало. Юсуп просто замкнулся. Самая удобная тактика в его положении. Требует очной ставки с Крестом, а где его взять? Видно, Юсуп и дальше будет вести себя так же и признавать только то, от чего и отказываться смешно.

Пашка начал хитрить, старается уменьшить свои грехи, или правда, не различил в темноте подсевшего Юсупа, а после нападения на сторожа и убийства Синцова обуял его страх. Не до примет было. От очной ставки с Рахметжановым он наотрез отказался, а значит, опознавать не намерен. Боится, и переломить его в этом вряд ли удастся.

Со слов Пашки даже словесный портрет не создашь, не говоря уже о фотороботе. «Татарин», и все тут. Чувствуется хватка Креста: так дело обставил, что соучастники и не разглядели ладом друг друга. К тому же не исключена бутафория: парики, наклеенные усы и прочее. Фигурируют же в деле темные очки. Современный преступник на эти вещи горазд. А здесь руку приложил Крест, который подобных историй по колониям наслышался вдосталь.

Да, крайне ненадежный подход к Рахметжанову через Пашку. Остается сторож Панкратьев. О нападавших тоже дает смутные показания. И его понять можно. Неожиданность случившегося, огромное нервное потрясение, страх за внучку да и за собственную жизнь не прошли бесследно. Он и сейчас еще не отошел окончательно, хотя со следователем разговаривает охотно, без всяких уверток винит себя в преступной халатности. Находясь в боковушке, он отчетливо слышал (потому как в отчаянье ловил каждый звук), как один из нападавших произнес: «Я на стрем!» Всего два слова. Маленькая льдинка в теплой воде. И вероятность опознания по голосу вовсе ничтожная, возможно, равна нулю, но провести данный следственный эксперимент придется. Других подступов к Юсупу пока нет. Не отпускать же его с извинениями обратно...

Сторожа Панкратьева пригласили в полутемный с зашторенным окном кабинет. В сумраке он не сразу заметил стоящие вдоль стены стулья. И лишь на столе желтым лаком отсвечивала яркая кружевина.

— Устраивайтесь, товарищ Панкратьев, — услышал он приятный женский голос, и только тут за настольной лампой увидел в форме капитана милиции следователя Фирсову.

Он присел на крайний стул. Глаза, постепенно привыкшие к оплавленным темнотой углам, заметили на столе стопку чистой бумаги.

— Как внучка?

— Пока в больнице.

Он горестно вздохнул.

— Не случалось раньше на улице и шума малого, а тут с ножами. Не за себя, за внучку боялся, а то, может, и не дался им просто. Я-то уж нажился, отходил свое...

Дверь отворилась, порог переступил младший лейтенант.

— Александра Степановна, понятые.

— Приглашайте.

В кабинете появились сухощавый мужчина с быстрыми любопытными глазами и невысокая полная женщина, которая тут же певуче протянула: «Здра-асте!»

Фирсова поднялась, указала рукой на пустовавшие стулья.

— Садитесь, товарищи. Сейчас мы проведем следственный эксперимент — опознание по голосу человека. Вам необходимо удостоверить этот факт. Прошу соблюдать тишину и внимательно прислушиваться к тому, что будет происходить в соседней комнате.

И пока Фирсова записывала данные понятых, Панкратьев высмотрел напротив, в левом углу, портьеру. Видимо, там была еще одна дверь. Неужели сейчас он услышит голос одного из «тех», заново переживет недавний кошмар? А вдруг не узнает и не сумеет помочь следствию? Что они подумают о нем? Скажут, боится.

— Приготовились, товарищи.

В дальнем углу кабинета кто-то сдвинул портьеру, и яркий свет оранжевой дорожкой лег на темный линолеум. За дверью был смежный кабинет, там тоже находились люди. Кто-то из них приказал:

— Приглашайте номер первый.

Через полминуты хлопнула дверь, и вошедший глухо произнес:

— Я на стрем!

Фирсова, не спуская глаз с Панкратьева, быстро сделала в протоколе какую-то запись.

Потом были второй и третий. И каждый, как заклинание, произносил эту фразу. Панкратьев беспрерывно утирал со лба пот. Пока оттенки голосов, отчетливо доносившиеся из-за стены, не пробуждали в нем нужного чувства. Он не знал, что Юсуп шел под номером четыре, что и у него все напряжено до предела. Услышав от Короткова, что он будет подвергнут следственному эксперименту и какую фразу должен произнести, Юсуп едва не выдал себя. Эти слова он говорил Кресту, и их никто не мог слышать. И теперь он стоял перед дверью, спокойствие давно покинуло его.

— Номер четвертый, — раздался спокойный голос. Скрипнула дверь, затем прошелестел линолеум, кто-то невидимый прошел на середину кабинета.

— Я на стрем!

Панкратьеву показалось, что он ошибся. Слишком свежо прозвучали эти слова. Он невольно приподнялся, и Фирсова, уловив это движение, успокаивающе подняла руку.

Вновь скрипнула в соседней комнате дверь. И, больше не сдерживая себя, Панкратьев вскочил со стула.

— Он это, он, вражина окаянная, с ножом ко мне подступал, Александра Степановна, не упустите. Его это голос, век такой не забыть. Не ушел бы...

— Успокойтесь. Он содержится под стражей. А вы не ошиблись?

— Да как можно. Сам боялся, что не признаю, а тут его голос, словно час назад слышал. Нет, не могу я ошибиться.

— Хорошо. Тогда я занесу в протокол, что в человеке, который заходил в кабинет четвертым, вы по голосу опознали вооруженного грабителя, совершившего на вас нападение в здании управления «Колхозспецстрой».

— Он это, не сомневайтесь. Еще сто человек приводите, все равно узнаю. На всю жизнь запомнил...

Еще утром Фирсова не верила в этот зыбкий эксперимент, предложенный Коротковым. Но потребность делать все аккуратно, до мелочей отрабатывать плановые версии заставила ее согласиться с доводами Алексея. И сейчас, оформляя протокол опознания, она спешно прикидывала, что необходимо сделать дальше для полного разоблачения Рахметжанова...

Вечернее оперативное совещание у Короткова закончилось как обычно в половине восьмого. Сотрудники, коротко доложив о проделанной работе и получив задания на следующий день, медленно покидали кабинет. Каждого из них он любил по-своему, хотя с некоторыми порой бывал и строг, но это была одна семья, их семья, связанная особой дружбой, трудным повседневным делом.

В проведении следственного эксперимента Коротков решил не участвовать. Всего не охватишь. К тому же с новыми сотрудниками Юсуп, возможно, почувствует себя раскованней, не будет предельно собран и насторожен. А от него сегодня и требуется эта раскрепощенность, чтобы не сумел изменить голос и как можно естественней произнес нужные слова.

Вошла Фирсова.

— На сегодня отстрадовались?

Улыбнулся в ответ.

— Присядь, Александра Степановна, жду я тебя не дождусь.

Усталый вид Фирсовой он воспринял по-своему. Неужели не опознал Панкратьев Юсупа? Но та как-то молодо прошлась по кабинету, выбрала у стенки стул.

— Ну не тяни, не добавляй горечи.

— Попали в яблочко. Узнал, узнал Панкратьев Юсупа, голос его. Теперь полегче и с прокурором речь вести. Да и с самим Рахметжановым. Сейчас ему от сопричастности к преступлению не отвертеться. А тут уж тебе карты в руки.

— Послушай, Александра Степановна. Не идет у меня с ума Пашка Горючкин. С остальной троицей понятно. А этот только жить начинает. Видела бы ты его глаза, когда сидел он на берегу речушки. Какая безысходность. Без сомнения, он искренне казнит себя за случившееся. А что ждет его? Лет восемь-десять изоляции от общества. Тогда к чему наши с ним разговоры, его раскаяние. Выйдет ли он с зоны лучшим, чем уйдет туда? Не уверен. Годы, проведенные в колонии, только ожесточат его. И без сомнения, там найдутся такие осужденные, которые будут развивать в Пашке далеко не лучшие его черты. А это значит, что процесс перевоспитания или затянется на добрый десяток лет, или совсем не будет иметь успеха.

— Ну, не мы с тобой толкали его на такое дело.

— Все это так. Только и мы не дорабатываем еще много, порой за преступным фактом не видим человека.

— В Кресте человеческого навряд ли что осталось.

— Он сам поставил себя вне закона. И неизвестно какой след еще потянется за ним, если вовремя его не обезвредить. Лично я не успокоюсь, пока эта тварь ползает по земле.

САВЕЛИЙ ДЕЛАЕТ ВЫБОР

Набрал Крест силу, порозовел от чистого лесного воздуха, от наваристых глухариных супов. Затосковал. Вспомнилась вагонная попутчица (а что если махнуть к ней?). Прежние женщины как-то забылись. Напряги память — лиц не вспомнить, сплошная серость, угар пьяный. Ни одна угольком в сердце не запала. Да и не бывает у вора верных спутниц. Товара «этого много, красть его не надо ни у частника, ни у государства. Есть у вора удача, вино, гитара — будут и развеселые девчонки. Им ведь в отсидку не идти.

Приглядывался к племяннику Савелий, понимал его и не понимал, но разговорить не пытался. Иногда вставал в сторонке, пристально разглядывал племянника, будто приценивался к нему или искал сходство с собой, с Лехиной матерью. Молчал, думал. А о чем, невдомек Лехе.