Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит - Эшли С. Форд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Быть любимицей бабушки означало находиться под постоянным присмотром. Иногда мне хотелось, чтобы она забрала меня к себе, но через некоторое время я начинала сама себя осуждать. Она могла быть любящей, заботливой, интересной, как никто другой, но поток критики не прекращался. Возможно, я провела с ней больше времени, чем кто-либо другой из ее внуков и внучек, но она меня не баловала, хотя порой я и пользовалась вполне реальными побочными выгодами от ее редких, но продолжительных приступов щедрости. Мы часто ходили по магазинам, хотя у нас было не так уж много денег на покупки, и столь же часто смотрели вместе старые фильмы. Мои воспоминания о разных походах по магазинам уже давно перепутались, и почти единственный ориентир — это размер одежды, которую я носила в том или ином году, и то, как бабушка реагировала на эту информацию. Помню примерочные, продавщиц, аксессуары и предложения приобрести кредитную карту. Каждый раз, когда сотрудница спрашивала бабушку, не желает ли она приобрести их кредитную карту, она твердо отвечала: «Нет, не сегодня. Спасибо». Возможно, их учили не сдаваться с первого раза, но после такого ответа все они замолкали.
В тот день после полудня бабушка должна была взять меня с собой в Гленбрук-молл. Я дулась, потому что перед этим мы поссорились с матерью из-за Аллена.
— Ты просто его не любишь!
Она всегда так говорила, когда я жаловалась на то, что он сказал или сделал, а я не могла защититься, потому что она была права. Поэтому я просто повторила:
— Я не люблю его! Не люблю! С чего бы мне любить его!
Потом она начинала рассуждать о том, что нужно уважать взрослых, об оплачиваемых им счетах, о том, что больше никто не помогает ей, и я понимала, что проиграла. Честно говоря, я всегда проигрывала. И все же мне казалось важным продолжать сражение, особенно когда правда была на моей стороне.
Наш спор закончился тем, что я с трудом сдерживала гневные слезы, а мама металась по дому и периодически открывала дверь в мою комнату, чтобы высказать очередной аргумент в свою пользу. Я понимала, что совершила большую ошибку. Если мама серьезно злилась или боялась, что я расскажу о нашей ссоре бабушке, она не разрешит мне поехать за покупками. А больше всего мне хотелось выйти из дома. Наверное, я только что уничтожила свой единственный гарантированный шанс на это за все выходные.
Когда бабушка зашла в дом, в нем еще царила атмосфера недавней битвы.
— Эшли, поедем, — сказала она.
Я заглянула в гостиную, где мама складывала одежду, и сказала, что бабушка готова отвезти меня в торговый центр. Она окинула меня строгим взглядом.
— Не открывай рот лишний раз. Другим не обязательно знать о твоих чувствах.
Я кивнула и вышла из комнаты.
Когда мы покинули дом и направились к автобусной остановке, бабушка повернулась ко мне:
— Вы с мамой опять не поладили?
Я пожала плечами.
Бабушка посмотрела, не едет ли автобус, потом опять обратилась ко мне:
— Не хочешь рассказать мне, в чем дело?
Мне такой расклад не нравился. Можно даже сказать, я ненавидела его. Ненавидела, когда бабушка расспрашивала о матери, когда на самом деле ничем не могла помочь. Обычно она выслушивала меня, иногда даже соглашалась со мной, и этого поначалу казалось достаточно, но потом чувство удовлетворения быстро улетучивалось. А чего я могла ожидать? Мне не хотелось рассказывать о ссоре с матерью, потому что это все равно не помогло бы, а бабушка воспользовалась бы поводом покритиковать свою дочь, и мне не хотелось выслушивать ее критику. Возможно, впервые за все время я сказала, что не хочу делиться с ней своей болью. И она обиделась.
Мы ходили по нашим обычным магазинам, «JCPenney», «Sears» и «Macy’s», в основном молча или изредка спрашивая: «Тебе это нравится?» — после чего просто кивали или качали головами. Во время походов в торговые центры приобретать одежду было необязательно, но бабушка следила за тем, чтобы я перекусила по крайней мере фастфудом. Закончив ходить по магазинам, мы направились в фуд-корт и встали в очередь в «Panda Express». Там всегда была самая длинная очередь, но мне нравилось наблюдать за людьми. Я рассматривала посетителей различных ресторанов, пытаясь представить себе их жизнь в обратном порядке с того момента, как они встали в эту очередь. Мне было интересно, что они должны были сказать или сделать, чтобы оказаться здесь, и сколько из этих шагов они хотели бы отменить. Мне всегда было интересно, о чем сожалеет кто-то другой.
— Ты бы подобрее относилась к своей матери, — сказала бабушка, обращаясь ко мне, но глядя вперед на очередь.
Мы были теперь одного роста, и я повернулась к ней в смущении, а затем разозлилась. Она даже не знала всей истории и приняла сторону матери в споре, которого не видела, не слышала и о котором ей даже не рассказывали. Я закрыла глаза и почувствовала какое-то шевеление над собой в воздухе, словно меня приподняли. Я стала ритмически двигать ногами, перекатываясь с пятки на носок и стоя на месте. Со стороны я казалась обычным скучающим подростком, переминающимся с ноги на ногу. Но такому успокаивающему движению меня научили в группе поддержки оркестра — это был способ сохранить настрой, когда тебя изнутри переполняют чувства.
Когда я снова почувствовала, что твердо стою на ногах, я заговорила, стараясь, чтобы мой голос звучал размеренно:
— Да, нам всем нужно быть добрее друг к другу, и это касается не только меня.
Я понимала, что бабушка подначивает меня, обидевшись на то, что я не раскрылась раньше, но я попыталась защититься, не рассказывая никаких подробностей о случившемся между мной и матерью. Может, бабушка просто хотела услышать, что у
