Плод воображения - Андрей Дашков

Но кое-что она могла выяснить прямо сейчас.

Впервые услышав настоящий голос Малышки, бродяга оцепенел. До сих пор она разговаривала с ним беззвучно; он «слышал» ее прямо у себя в голове, и всякий раз его не покидало ощущение, что он играет сам с собой в испорченный телефон, облекая в слова приходящие к нему чужие мысли.

Сейчас ему понадобилось полминуты, чтобы переварить простую просьбу. Впервые Малышка попросила его о чем-то. Прежде она либо требовала, либо молча страдала, предоставляя ему догадываться о причинах неудобства, страха или об источнике вероятной угрозы. И до настоящего времени он редко ошибался.

— Дайте воды, — снова попросила она. У нее был тихий робкий голос. Голос, которым она как будто еще не научилась пользоваться. Еще бы — прошло всего несколько часов с момента ее внезапного преображения.

Он посмотрел на ее потрескавшиеся губы и поразился собственной тупости. Мог бы и сам догадаться. Какой же он идиот! Эта, взрослая, Малышка была не менее уязвима, чем та, маленькая и хрупкая. И не меньше той нуждалась в его ежесекундной заботе и опеке.

Он отодвинулся и зачерпнул воды из старого молочного бидона, стоявшего поблизости.

Когда он поднес к ее губам чашку с отбитой ручкой и надписью «Лиза», ее рука, готовая подхватить чашку, дрогнула. «Нет, так в жизни не бывает, — подумала она. — Это какой-то бред». Но даже в бреду ей до смерти хотелось пить. Она жадно глотала, не ощущая вкуса, — вода была просто прохладной жидкостью, гасившей пожар, что пылал внутри нее.

Выпив всё до капли, она отдала ему пустую чашку. Он зачерпнул еще и протянул ей. На этот раз она сделала несколько глотков. Мочевой пузырь напомнил о себе режущей болью. Она не могла вспомнить, когда и где в последний раз справляла нужду. Не исключено, что она делала это стоя. В таком случае от нее должно пахнуть примерно так же, как от… благодетеля. Но он, понятное дело, запаха не замечал. Или запахи не имели для него значения.

— Мне нужно в туалет. — Даже теперь ей было непросто сказать это незнакомому мужчине.

Всем своим видом он выразил готовность ей помочь.

Она стянула с себя одеяло и оценила деликатность незнакомца — он снял с нее только туфли, хотя мог бы… Лиза съежилась при мысли о том, что он мог с ней сделать, пока она была без сознания, да и после, — ведь она целиком находилась в его власти. И если там, дома, она привыкла чувствовать над собой власть, которая занималась ежедневным и еженощным самоутверждением, то здесь потенциальной жертве достаточно было осознавать, что, поскольку браслета на руке нет, ее уже считают мертвой или по крайней мере пропавшей без вести. И вряд ли так уж старательно ищут.

Туфли стояли возле топчана. Обувшись, она встала и выпрямилась во весь рост. Ее шатало, тем не менее резь в паху настойчиво призывала к движению. Убогая обстановка не привлекла ее внимания, а вот вид из окна подсказывал, что наступил вечер (а может, уже новое утро — смотря сколько времени она провалялась без сознания) и что находится она на первом этаже.

— Пойдем, Малышка, — пробормотал незнакомец, поддерживая ее под локоток.

Они вышли в коридор, а затем на деревянную веранду частного дома, увитую диким виноградом и оттого почти совсем темную. Спустившись с крыльца, они оказались в саду. Незнакомец шел чуть позади Елизаветы, как будто полагал, что она сама знает дорогу. Но она не знала и наугад направилась в сгущавшуюся темноту.

Бедная Малышка, думал бродяга. Как ей, должно быть, тяжело. Он нутром чувствовал ее растерянность. Для нее всё так внезапно изменилось, и наверняка многое кажется ей чужим, незнакомым. Теперь он не удивлялся, что она поначалу не узнала даже его. Бог дал ей новое тело и новые глаза, но такую Малышку бродяга будет любить еще сильнее, чем прежнюю, если вообще возможно любить сильнее. С этой можно разговаривать по-человечески, эта настолько очевидно нуждалась в его помощи и опеке, что у него щемило сердце. Мысленно он возблагодарил Господа за возможность по-прежнему исполнять свой долг служения во искупление грехов.

А чтобы слова благодарности не были пустыми, он захватил с собой стоявшую в коридоре заряженную винтовку.

Когда она наткнулась на сильно разросшиеся и превратившиеся в непроходимое колючее препятствие кусты малины, незнакомец бережно прикоснулся к ней и мягко развернул вправо. Ей уже было не до поисков сортира; казалось, еще секунда — и взорвется мочевой пузырь. Она всё-таки успела сделать несколько шагов в указанном направлении, и тут с улицы раздался рев автомобильного двигателя. Лучи фар хлестнули по глазам. Елизавета замерла, словно зверек на дороге, парализованный шумом и слепящим светом. Спазм скрутил низ живота, и выяснилось, что она очень даже может потерпеть еще.

Сад превратился в подобие гравюры: в непрерывном скользящем чередовании выбеленных участков и чернильных теней легко было утратить ориентацию. Она и утратила — почти полностью, но не настолько, чтобы не помнить, что незнакомец находится где-то рядом. В панике Елизавета обернулась и увидела, как он вскинул винтовку. Правой рукой прижимая приклад к плечу, он махнул ей левой сверху вниз: «Прячься».

Она присела, и сразу же узконаправленный луч поисковой фары прошел над ней, чиркнул по незнакомцу, по инерции скользнул дальше, дернулся обратно и уперся в человека, который остался стоять неподвижно.

Елизавета увидела его лицо, похожее в ярком мертвящем свете на восковую маску. И эта маска криво ухмылялась. Он не был ослеплен и не был напуган. Он явно знал, что делает, и был готов ко всему.

А потом он нажал на спуск, и от грохота выстрела Елизавета обмочилась.

48. Нестор: «Ну и как тебе здесь?»

— Эй, призрак! — произнес детский голосок. — Ну и как тебе здесь?

Нестор открыл глаза и увидел перед собой голую девочку лет пяти, сидевшую по-турецки на кровати. Казалось, ее глаза многократно усиливают свет единственной лампочки, висевшей под потолком маленькой комнаты с дощатыми стенами. К стенам, двери и даже потолку были приколоты кнопками листы бумаги разного размера и качества, в большинстве своем покрытые карандашными рисунками, — а чистые, наверное, ждали своего часа. Судя по тому, что потолок был низким и наклонным, комнатушка находилась на чердаке. Откуда-то снизу доносилась тяжелая музыка, и, если Нестор не ошибался, это «Metallica» рубила свою «Until It Sleep». Хорошая группа, подумал он. Во всяком случае, они, похоже, тоже считали, что мир устроен неправильно. Но какой — тот или этот?

— Где это — здесь? — ответил он вопросом на вопрос.

— У меня, — сказала девочка. — В моих личных апартаментах.

Слово «апартаменты», отметил Нестор, она выговорила без проблем и не без вполне взрослой иронии.

Он опустил глаза и увидел, что стоит в центре окружности, кое-как начерченной мелом на дощатом полу. За пределами окружности — восемь рисунков, но разобрать, что там изображено, при тусклом свете он не мог.

С одной стороны, этот антураж вызвал у него немного нервную улыбку, с другой — Ариадна вела себя как упившийся проводник. Но гораздо более неприятным было то, что сознание самого Нестора мерцало с периодичностью примерно тринадцать секунд — он не поленился засечь время от одного «затмения» до следующего.

— Я не призрак, — сказал он — сначала вроде бы для девочки, но потом осознал, что отчасти и для себя. Ведь не каждый день реальность менялась так радикально, заставляя сомневаться и в том, что было раньше, и в том, что наличествовало теперь.

— Вот только давай без этого, — поморщилась девочка.

— Без чего?

— Без споров о том, ху из ху. Что бы тебе ни казалось, ты всё равно ошибаешься.

Обронив это замечание, особенно странное в устах ребенка, девочка принялась переплетать пальцы. Нестор был почти уверен, что их у нее по шесть на каждой руке, но сейчас его больше интересовало другое. Он подумал, что как раз самым нелепым ему представляется контраст между ее видом и способом выражаться. Это сбивало с толку. Он не знал, как себя с нею вести, и потому пожал плечами, мол, ничего не могу обещать. Тогда она ему кое-что объяснила.

— Для меня ты призрак. Я тебя впустила, и теперь я за тебя отвечаю. Смотри не подведи. Ты у меня первый. Я возлагаю на тебя надежды.

Ему хотелось спросить: «А что будет, если я не оправдаю твоих надежд?» — но он воздержался. Всё это напоминало дурацкий сон, от которого почему-то никак не удавалось пробудиться. Он решил сделать вид, словно принял происходящее всерьез, — иногда этот нехитрый прием срабатывал и помогал Нестору избавляться от ночных кошмаров. Кошмары сразу теряли к нему интерес.

А еще он знал, что самый верный индикатор реальности — это боль. В принципе, он мог бы причинить боль даже ребенку — как доктор, чтобы вылечить. Ну а себе — тем более.