Наталия Гончарова - Лариса Черкашина

Квартира на втором этаже состояла уже из четырнадцати комнат с паркетными полами, кухней, людской и прачечной.

В доме Алымова в семействе поэта случилось радостное прибавление: родилась дочь Маша. Здесь Пушкин пережил все волнения, свойственные молодому отцу, и, как признавался друзьям, плакал при первых родах, и говорил, что обязательно убежит от вторых. С оттенком иронии и явного самодовольства сообщает он о счастливом событии княгине Вере Вяземской: «…Представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы. Я в отчаянии, несмотря на все свое самомнение».

Сергей Львович, не раз бывавший в гостях у сына и невестки, — иного мнения. Отец поэта в умилении от маленькой Маши и своими восторгами спешит поделиться с дочерью:

«Она хороша как ангелок. Хотел бы я, дорогая Оленька, чтоб ты ее увидела, ты почувствуешь соблазн нарисовать ее портрет, ибо ничто, как она, не напоминает ангелов, писанных Рафаэлем».

Появление на свет Маши Пушкиной дало повод и для… злословия. «Пушкин нажил себе дочь, — замечает Энгельгардт, — Но стихотворство его что-то идет на попятную».

В доме на Фурштатской бывал и патриарх гончаровского рода дедушка Афанасий Николаевич. Будучи по делам в Петербурге, он ходатайствовал о получении субсидий для имения либо же о разрешении на продажу майоратных владений. И, конечно же, не преминул навестить свою любимицу Ташу. Поздравил внучку с новорожденной, положил той «на зубок» пятьсот рублей и крестил правнучку Машу.

Вслед за дедушкой еще одна «гостья» из Полотняного Завода «пожаловала» на Фурштатскую — «медная бабушка». Бронзовая статуя Екатерины Великой, назначенная Наташе в качестве приданого и потребовавшая в дальнейшем многих хлопот и Пушкина, и Наталии Николаевны, царственно «возлежала» во дворе дома Алымова (дом ещё именовался и по имени владелицы).

«Я хотел бы получить за нее 25 000 р., что составляет четвертую часть того, что она стоила… — обращается Пушкин к Бенкендорфу. — В настоящее время статуя находится у меня (Фурштатская улица, дом Алымова)».

Видимо, этот петербургский адрес помнился Натали необычным подарком — поэтическим подношением от графа Дмитрия Ивановича Хвостова, стихотворные опусы коего не раз вызывали усмешку ее мужа. Стихотворение «Соловей в Таврическом саду» сопровождалось любезным посланием графа:

«Свидетельствуя почтение приятелю-современнику, знаменитому поэту Александру Сергеевичу Пушкину, посылаю ему песенку моего сочинения на музыку положенную, и прошу в знак дружбы ко мне доставить оную вашей Наталье Николаевне».

…Любитель муз, с зарею майской,Спеши к источникам ключей,Ступай послушать на Фурштатской,Поет где Пушкин-соловей.

«Жена моя искренно благодарит Вас за прелестный и неожиданный подарок», — спешит с ответом Пушкин и обещает на днях «явиться с женою на поклонение к нашему славному и любезному патриарху».

Напевала ли Наталия Николаевна подаренную ей «песенку»? Впрочем, почему бы и нет? Ведь однажды Пушкин в разговоре со старой уральской казачкой обмолвился: красавица жена будет петь ее старинную песню.

Ну, а граф Хвостов, польщенный благосклонным отзывом Александра Сергеевича, не преминул сделать запись, что «музыка на сей голос и со словами помещена в Музыкальном журнале г. Добри». Но разыскать ноты славной песенки, что когда-то порадовала Натали, пока так никому не удалось.

После рождения первенца Натали еще более похорошела, и князь Вяземский спешит сообщить о том супруге: «Наша поэтша Пушкина в большой славе и очень хороша».

О своем первом посещении дома Пушкиных (вероятно, на Фурштатской) оставил восторженный отзыв молодой граф Владимир Соллогуб:

«Самого хозяина не было дома, нас приняла его красавица жена. Много видел я на своем веку красивых женщин, много встречал женщин еще обаятельнее Пушкиной, но никогда не видывал женщины, которая соединила бы в себе такую законченность классически правильных черт и стана. Ростом высокая, с баснословно тонкой тальей, при роскошно развитых плечах и груди, ее маленькая головка, как лилия на стебле, колыхалась и грациозно поворачивалась на тонкой шее; такого красивого и правильного профиля я не видел никогда более… Да, это была настоящая красавица, и недаром все остальные даже из самых прелестных женщин меркли как-то при ее появлении. На вид она была сдержана до холодности и мало вообще говорила».

В записках графа есть и весьма тонкие наблюдения, объясняющие многое в грядущих событиях:

«В Петербурге, где она блистала, во-первых, своей красотой и в особенности тем видным положением, которое занимал ее муж, — она бывала постоянно и в большом свете, и при Дворе, но ее женщины находили несколько странной. Я с первого же раза без памяти в нее влюбился; надо сказать, что тогда не было почти ни одного юноши в Петербурге, который бы тайно не вздыхал по Пушкиной; ее лучезарная красота рядом с этим магическим именем всем кружила головы; я знал очень молодых людей, которые серьезно были уверены, что влюблены в Пушкину, не только вовсе с нею не знакомых, но чуть ли никогда собственно ее даже и не видевших».

…В сентябре Пушкин выехал в Москву «поспешным дилижансом». Дом на Фурштатской опустел: Наталии Николаевне вновь предстояла разлука с мужем… А ему — новые тревоги:

«Не можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же все беспокоюсь, на кого покинул я тебя! на Петра, сонного пьяницу, который спит, не проспится…; на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воюет; на Ненилу Ануфриевну (прислуга Пушкиных. — Л. Ч.), которая тебя грабит. А Маша-то? что ее золотуха?.. Ах, женка душа! что с тобою будет?»

Но «женка душа» вполне освоилась с ролью не только супруги, матери, но и хозяйки. «Ты, мне кажешься, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь счеты, доишь кормилицу. Ай да хват-баба! что хорошо, то хорошо».

В этих стенах Натали довелось испытать и чувство, прежде ей почти неведомое. Верно, ревнивые строки молодой жены доставляли поэту особое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Как радостно отшучивался Пушкин:

«Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и в разборчивости к женам друзей моих. Я только завидую тем из них, у коих супруги не красавицы, не ангелы прелести, не мадонны etc. etc.»

Дом Алымова, единственный из всех петербургских адресов женатого Пушкина (за исключением снимаемых на лето дач), не сохранился: на его месте в 1876 году воздвигнут великолепный каменный особняк.

А вот ангелочки, с коими Сергей Львович сравнивал некогда маленькую внучку, и по сей день взирают на прохожих с фасада изысканной в стиле барокко лютеранской церкви-ротонды Святой Анны, что на другой стороне улицы. Как и в те достопамятные времена, когда по Фурштатской прогуливались супруги Пушкины…