Приключения Родрика Рэндома - Тобайас Смоллет

Раздобыв немного денег, я убежала в ночную пору от несчастного родителя и на рассвете пришла в маленький городок, откуда отправлялась в Лондон почтовая карета, в которой я заняла место и на следующий день прибыла в столицу; дух мщения поддерживал меня всю дорогу, не оставляя места никаким другим размышлениям.

Первой моей заботой было нанять — комнату, где я жила весьма уединенно под вымышленной фамилией, чтобы скрыть свое имя и положение. В скором времени я отыскала дом моего насильника, куда и отправилась немедленно, охваченная бешенством, намереваясь совершить какой-нибудь отчаянный поступок, чтобы утолить свой гнев, хотя смятенный дух не дал мне возможности обдумать или принять определенный план. Когда я потребовала дать мне доступ к Лотарио (буду называть его так), меня спросили, как мое имя и по какому делу я пришла, но я отказалась отвечать, заявив привратнику, что о своем деле я сообщу только его хозяину. Тогда меня проводили в гостиную и пошли доложить о моей просьбе Я оставалась там около четверти часа, когда вошел слуга и сказал, что хозяин занят с гостями и просит на сей раз извинить его. Мое терпение истощилось Я выхватила кинжал из-за корсажа, где его раньше укрыла, выбежала из комнаты и взлетела, как фурия, по лестнице восклицая.

— Где этот вероломный негодяй? О, если бы мне хоть раз вонзить кинжал в его лживое сердце — я умерла бы спокойно!

Шум, поднятый мною, всполошил не только слуг, но и гостей, которые, услыхав мои угрозы, вышли на площадку лестницы узнать, что случилось. Я была схвачена и обезоружена двумя лакеями и в таком положении перенесла мучительную пытку, видя, как мой погубитель приближается ко мне со своей молодой женой. Я не могла вынести это зрелище, лишилась чувств и упала в жестоком припадке, а пока он продолжался, не знаю, как со мной обходились. Когда же сознание вернулось ко мне, я увидела, что лежу на кровати в жалкой комнате, где за мной ухаживает старуха, которая задала мне тысячу наглых вопросов касательно моего положения и сообщила, что мое поведение привело в замешательство всю семью, что Лотарио утверждал, будто я сумасшедшая, и предлагал отправить меня в Бедлам, но миледи почуяла в моем поступке нечто большее, чем хотелось бы ему оглашать, н с неясными подозрениями удалилась почивать, предварительно приказав, чтобы за мной строго следили.

Я выслушала ее рассказ и ничего не промолвила в ответ, попросив только, чтобы она оказала мне услугу и послала за портшезом; но, по ее словам, этого нельзя было сделать без согласия ее хозяина, которое, однако, без труда было получено, и меня доставили домой в неописуемом состоянии. Взбудораженные мои мысли вызвали лихорадку, которая привела к выкидышу; и моя совесть осталась чиста благодаря тому, что небо таким образом распорядилось моим бременем, ибо — признаюсь вам с ужасом и раскаянием, — если бы я произвела на свет живого ребенка, гнев против неверного отца побудил бы меня в моем безумии принести в жертву невинного младенца.

После этого события бешенство мое утихло, а ненависть стала более осмотрительной и холодной. Однажды моя квартирная хозяйка известила меня, что внизу ждет какой-то джентльмен, желающий меня видеть и имеющий сделать важное сообщение, которое, по его словам, должно способствовать моему спокойствию духа. Я была крайне встревожена этим известием, пытаясь истолковать его на тысячу ладов, и не успела я на что-либо решиться, как он вошел в мою комнату, принося извинения, что вторгается ко мне без моего ведома и согласия. Я разглядывала его некоторое время и, не припоминая его лица, спросила, запинаясь, какое дело привело его ко мне. Тогда он выразил желанье, чтобы я приняла его без свидетелей, и заявил о своей уверенности, что его сообщение доставит мне удовлетворение и покой.

Считая себя в достаточной мере защищенной против любого насилия, я уступила его просьбе и приказала женщине удалиться.

Тогда незнакомец, приблизившись ко мне, объяснил, что ему хорошо известны все подробности моей истории, слышанные им из уст самого Лотарио; что, узнав о моих несчастьях, он почувствовал к виновнику их отвращение, которое за последнее время усилилось и породило страстное желание отомстить, совершив по отношению к нему какой-нибудь бесчестный поступок; что, зная о моем печальном положении, он явился с намерением предложить свою помощь и утешение и готов встать на мою защиту и незамедлительно отомстить моему соблазнителю, только бы я согласилась удостоить его награды, в которой, как он надеется, у меня нет оснований ему отказать. Если бы все лукавство ада было привлечено к тому, чтобы сочинить убедительную речь, она не произвела бы на меня столь молниеносного и благоприятного впечатления, какое произвели эти слова. Я обезумела от злобной радости; я заключила моего собеседника в объятия и поклялась, что если он исполнит свое обещание, душа моя и тело будут в его распоряжении.

Договор был заключен; он посвятил себя делу мести, взялся в ту же ночь убить Лотарио и еще до утра принести мне весть об его смерти.

И в самом деле, около двух часов ночи его ввели в мою комнату, и он объявил, что вероломного моего любовника нет более в живых: хотя тот и не заслуживал подобной чести, но мой благородный защитник вызвал его на поединок и бросил ему упрек в измене мне, ради которой он обнажил-де свою шпагу, и после нескольких ударов оставил противника лежащим в луже крови. От своего несчастья я столь обезумела, что упивалась этим рассказом, заставляла его повторять подробности, услаждала свои взоры пятнами крови на его одежде и шпаге и отдала ему мое тело в награду за оказанную мне услугу.

Мое воображение в такой мере было поглощено этими картинами, что во сне мне привиделся Лотарио, который предстал передо мной бледный, искалеченный и окровавленный, обвинял меня в опрометчивости, заверял в своей невиновности и так трогательно говорил в защиту себя, что я убедилась в его верности и проснулась, охваченная ужасом и раскаянием. Мой любовник старался успокоить меня, утешить и уверить в том, что я лишь поступила по справедливости. Я снова заснула, и вновь тот же призрак явился мне во сне. Короче, я провела ночь в великой тоске и смотрела на моего отмстителя с такой ненавистью, что он, заметив утром мое отвращение, внушил мне мысль о возможности выздоровления Лотарио; правда, он оставил его на земле раненым, однако не мертвым, и, может быть, его раны окажутся не смертельными.

При этих словах я встрепенулась, умоляла его поскорее разузнать все, и если он не может принести мне добрые вести о Лотарио, то, по крайней мере, пусть позаботится о собственной безопасности и никогда не возвращается сюда, так как я решила отдать себя в руки правосудия и открыть все, что мне известно об этом деле, чтобы, если возможно, искупить свою вину, подвергнув себя мукам искреннего раскаяния и постыдной смерти. Он очень хладнокровно стал доказывать неразумность моего предубеждения против него, совершившего лишь то, что внушила ему любовь ко мне и оправдывала его честь; что теперь, когда он, подвергая опасности свою жизнь, стал орудием моей мести, я готова оттолкнуть его, как случайного гнусного посредника; если же ему посчастливится принести весть о выздоровлении Лотарио, весьма возможно, что злоба моя снова разгорится и я буду попрекать его за неудачу в предпринятом деле. Я убеждала его в противном: он станет мне дороже, чем раньше, ибо тогда я уверюсь, что он действовал, следуя правилам человека чести, а не как наемный убийца, и не унизился до того, чтобы лишить жизни противника, каким бы тот ни был закоренелым негодяем, хотя судьба и дала ему эту власть.

— В таком случае, мадам, — сказал он, — что бы там ни случилось, мне нетрудно будет доказать, что я не поступился честью.

И он ушел, чтобы разузнать о последствиях дуэли. Теперь я еще мучительнее чувствовала свою вину и свое несчастье; страдания, перенесенные мною доселе, были вызваны моим легковерием и слабостью, и совесть не могла осудить меня за преступления, вполне простительные, но теперь, когда я смотрела на себя как на убийцу, нет слов выразить ужас, терзавший мое воображение, непрестанно преследуемое образом умершего, и грудь моя разрывалась от невыносимой пытки, которой я не предвидела конца. Наконец вернулся Горацио (так буду я называть моего содержателя), сказал, что мне нечего бояться, и вручил такую записку:

«Мадам, как мне известно, дело идет о вашем спокойствии духа, а потому я позволяю себе уведомить вас, что раны, нанесенные мне Горацио, несмертельны. В этом утешении не может отказать мое человеколюбие даже той особе, которая пыталась смутить покой, а также лишить жизни

Хорошо зная этот почерк, я не имела никаких оснований сомневаться в подлинности письма, которое я перечитала вне себя от радости и с таким жаром ласкала Горацио, что он казался счастливейшим человеком. Так была я спасена от отчаяния угрозой еще большего несчастья, чем то, какое меня угнетало. Горести подобны узурпаторам: сильнейшая вытесняет все остальные.