Сибирская амазонка - Ирина Мельникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Никита, я тебя безмерно уважаю. — Иван смотрел атаману прямо в глаза, и тот не выдержал, отвел взгляд. А Вавилов продолжал:
— Неужто я бы приехал к тебе погостить, если б знал, что ты негодяй?
Отец и сын молчали.
— Ты вот скажи мне, Гаврила, — обратил Иван свой взор на Шаньшина-младшего, — где ты сегодня сподобился в коровье дерьмо залезть? Глянь на сапоге…
Гаврила с недоумением уставился на Вавилова.
— А я почем знаю?
— Почем? — передразнил его Иван. — А мы вот с Алексеем Дмитричем точно знаем, где ты отметился! Сымай сапог, — приказал он внезапно.
И когда окончательно растерявшийся Гаврила подал ему сапог, язвительно усмехнулся.
— Помнишь, Никита, сам рассказывал, как вы по сакме врага выслеживаете? Твоя наука нам изрядно пригодилась. — Он показал Алексею подошву. — Что я тебе говорил. Подковка один в один… — Он щелкнул пальцем по колодке. — И след один в один, даже проверять не надо, у меня глаз, что алмаз… — Он полез в карман и вынул сплющенный кусочек свинца. — Одно только смягчает вашу вину, господа хорошие, что зла нам не желали, и в нас ты, Гаврюха, стрелял не по злобному умыслу, а чтоб припугнуть городских баглаев.
Чтобы по тайге не шастали! Так ведь, или я ошибаюсь?
Отец и сын переглянулись. Иван ухмыльнулся и пояснил Алексею:
— Я ведь сразу понял, что это их рук дело, когда Сашка примчался как оглашенный. Наверняка он видел, как старший братец крался по тайге с ружьем, но думал, что он нас пришил по ошибке. Или все ж решили нас укокошить и на ратников все списать, любезный Никита Матвеевич? Только нам доподлинно известно, что они больше стрелами обходятся, потому как пули на таких, как мы, жалеют.
— Господь с тобой, Иван Лександрыч! — произнес глухо атаман и высморкался в носовой платок. — Даже в мыслях не имели вас убивать. — Глаза его виновато забегали. — Было дело, хотели припугнуть, но для того лишь, чтобы вас сберечь.
Вы ж сами того не понимаете, в какую кутерьму влезли. — Он тяжело вздохнул и перевел взгляд на простыню, прикрывавшую труп Голдовского — Дозвольте распорядиться унести тело в ледник. А то дух от него…
— Распорядись, но только живо! — согласился Иван и приказал уже другим тоном:
— И снаряди казаков, которые наше донесение в губернию доставят. Сроку тебе двадцать минут. А мы пока с Алексеем Дмитричем письмецо соорудим для начальства.
Шаньшин почти выбежал из комнаты. Гаврила поднялся следом, но Иван погрозил ему пальцем:
— Но, но! Сиди где велено, пока батя не вернется! И не вздыхай! Мешаешь нам писать!
Гаврила пересел на лавку к окну и вперился тоскливым взглядом в носки своих сапог, а сыщики, склонившись голова к голове, принялись что-то обсуждать, затем писать, после опять обсуждать и даже, судя по слегка повышенным тонам, ссориться. Но как Гаврила ни прислушивался, так ничего и не понял. Он все же сделал вывод, что для него самого встреча с коровьей лепешкой может оказаться более плачевной, чем для сапога, который в нее угодил ненароком.
Глава 17
— Ты, Никита Матвеич, словно дите малое! — Иван уставился на атамана усталым взглядом. — Неужто не понимаешь, что чем больше запираешься, тем больше у меня к тебе вопросов? Я ведь понял, почему ты молчишь. Думаешь, короткий язык — залог спокойствия и тишины? Нет, шалишь, брат! Я все равно до всего докопаюсь, только дружбе нашей тогда конец, и коль попадешь в заварушку, на помощь мою не рассчитывай.
Атаман сидел на лавке у окна, расставив ноги, и смолил одну цигарку за другой. На Ивана он почти не смотрел, на вопросы отвечал неохотно, устремив хмурый взгляд в пол. Гаврила дожидался своей очереди в канцелярии.
— Учти, — продолжал Иван, — мы ведь не уедем отсюда, пока не узнаем, кто убил Голдовского, кому и по какой причине он помешал? Ты ведь понимаешь, что мы обязаны будем доложить начальству о творимых здесь безобразиях. А оно непременно спустит отчет генерал-губернатору. А тот вызовет на ковер войскового атамана. «А что там у тебя творится в станице Пожарской? — спросит у него генерал-губернатор. — Почему станичники службу не справляют должным образом?
Или станичный атаман слаб? Захворал? Перестарался на государевой службе? Значит, пора ему на покой! — Иван вдруг вскочил на ноги и, перегнувшись через стол, ухватил Шаньшина за грудки. — Говори, кому служишь, Никита, государю или темным людишкам, что в тайге хоронятся? Не замечал я раньше, чтобы ты труса праздновал! Говори как на духу!
Атаман оторвал его руку от чекменя, поднял на Вавилова тяжелый взгляд.
— Никто в роду Шаньшиных труса не праздновал, заруби это на носу, Иван Лександрыч! И государю я, почитай, тридцать годков верой и правдой… И здесь пекусь не о собственной заднице, а о тех, кто за моей спиной… Бабах, ребятишках… Мы все здесь тайгой живем, поэтому ее законов не нарушаем. — Он перекрестился на образа и как-то обреченно произнес:
— Ладно, отвечу я вам, но только то, что знаю.
Многое мне неведомо, это уж как перед господом… — Он опять перекрестился. — Мне теперь все едино…
Иван помолчал некоторое время, рассматривая атамана.
Лицо у того потемнело и осунулось, а глаза утратили былую озорную живинку. Даже усы поникли. Алексею стало его даже жалко, но он вспомнил, что непомерное упрямство Шаньшина уже сослужило всем плохую службу, и перевел взгляд на бумаги: Иван поручил ему записывать показания атамана.
— Во-первых, объясни нам, наконец, что это за ратники такие? Откуда они здесь взялись? И почему все их так боятся?
— Почему боятся? — усмехнулся атаман. — А потому и боятся… — Он кивнул на темное пятно на полу. Там полчаса назад еще лежал труп Голдовского. — Они разрешения не спрашивают. Раз — и готово!
— Я одного не понимаю, неужто с ними невозможно справиться? — удивился Иван. — У тебя ж такая сила, контрабанде хвосты крутите, хунхузов бьете, а доморощенных разбойников к ногтю прижать не можете. Или мне летучий отряд из губернии вызывать? Они ребята резвые, живо этих жуликов в бахотне переловят!
— Они не жулики, — посмотрел исподлобья атаман, — и себя называют ратниками веры. За Шиханом, говорят, у них скит, вернее, чуть ли не крепость выстроена. Еще при бате. моем туда военную команду посылали, но они человек десять солдат потеряли и вернулись ни с чем. К крепости не подойти.
Ловушки, западни… Да и сами ратники — люди отчаянные.
Один против пяти дерется и побеждает.
Алексей и Иван переглянулись. Уж они-то видели, как эти ратники сражаются. Вернее, ратница, а что тогда говорить о мужиках?
— Выходит, они здесь давно появились?
— Дед рассказывал, еще в прошлом веке. Оне тоже из старообрядцев. Якобы пришли то ли с Урала, то ли с Тобола.
Старцем у них был Никодим Галанин. А до него Паисий-Сибиряк. Его Екатерина и Священный Синод вне закона объявили.
Велено было травить, как волка. Поначалу оне на Тоболе да в Тюменском уезде скрывались. Там лесов и болот тоже немерено. Народу в скитах да на заимках много собралось из тех, кто за веру Христову гореть готовы были. Тогда много гарей полыхало. Целыми деревнями в огонь шли. Военные команды так и шныряли вокруг, все пытались главного «лаятеля»
Паисия изловить. Дед сказывал, что старец Паисий человеком был отчаянным, а Никодим и того больше, самого тобольского митрополита халдеем обозвал. Тот и взъярился.
— Из-за слова взъярился? — поразился Иван. — Оно, что ж, срамное для них?
Атаман пожал плечами, и тогда Алексей счел своим долгом объяснить гнев митрополита.
— Усвятов, секретарь Чурбанова, рассказывал мне про этого Галанина и как раз упомянул этот случай, за который старца чуть было не повесили за язык в тобольском каземате.
Оказывается, «халдей» — самое позорное слово для тех, кто чтит Ветхий Завет.
— Выходит, они здесь скрывались от гонений? — уточнил Иван. — И насколько я понимаю, гореть за веру теперь не желают, а предпочитают сражаться с теми, кто пытается влезть в их дела? С чего вдруг они так осмелели? — Он покачал головой:
— Распустил ты, смотрю, Никита, староверов.
Везде они тише воды ниже травы…
— Никого я не распускал, — возразил угрюмо Никита. — Только ратники — дело особое! Оне никого к себе не подпускают, даже из других скитов. Никто не знает, сколько их.
Может, тыща, может, сотня, а может, десяток всего… Да и с остальными староверами они только по редким случаям общаются…
— По каким случаям? — быстро спросил Иван.
— Это нам неведомо, — произнес уже в который раз атаман, и Алексей заметил, как по-недоброму сверкнули глаза Вавилова, а его рука, лежащая на столешнице, сжалась в кулак.
Алексей усмехнулся про себя. Ванюша едва сдержался, чтобы не запузырить атаману в ухо. Честно сказать, кулаки у него самого тоже чесались, а последняя фраза Шаньшина, повторенная уже не единожды за этот день, очень к подобным действиям располагала.