Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь - Марина Райкина

Когда все выяснилось, меня забрали.

— Подождите, подождите, что-то я совсем запуталась. Выходит, что вы пострадали за Гражданскую войну?

— «Гражданскую войну» я украл. Плюс лампочки. Да еще мне пытались пришить политическую статью, так как свой роман «Золотой гроб» я писал на обратной стороне плаката с изображением товарища Сталина. Но я был малолеток тринадцать или четырнадцать лет — поэтому посадили за хулиганство. Мне махорки дали. Тогда я курил.

— И выпивал, наверное?

— Нет, пить начал в сорок три года, когда в Москву приехал. В тюрьме я встретил шофера своего дяди (дядя был ректором Академии общественных наук при ЦК партии). «По блату» шофер устроил меня на трактор прицепщиком. Очень простая работа была: за веревку дернул — плуг поднялся. Однако работали по двадцать часов. И начальник был строгий, с хлыстом надо мной стоял. Но потом пожалел и сменщика прислал (до сих пор помню этого Сашку с бельмом на глазу). Он попросил воды. Я пошел за водой и уснул в борозде. От усталости уснул. А он, когда начал работу, раздавил меня трактором.

— То есть как?

— Если бы я спал на спине, то мне бы отрезало голову и ноги. Я же повернулся на живот и лежал в борозде головой вперед. Когда трактор поехал (дифер — задний мост — у него низко опустился) меня, значит, туда затянуло и начало ломать. Прицепщик увидел, что меня, как крем-брюле, выдавило из-под трактора, заорал нечеловеческим голосом и убежал. Меня отвезли в больницу.

Хирурги там были очень хорошие, ленинградские, по пятьдесят восьмой статье сидели. Они пытались обнаружить во мне хоть какие-нибудь признаки жизни ничего не вышло. Даже на зеркало дыхание пробовали — ноль. Ну меня и снесли в морг.

— А сколько же вам годков было, Спартак Васильевич?

— Четырнадцать, что ли, не помню точно. А в это время один заключенный съел на спор шапку сушеного гороха. У него заворот кишок получился. Он умер, и его отправили туда же, куда и меня. И в тот самый момент, когда этого несчастного внесли в мертвецкую, я перевернулся на бок…

На восемнадцатый день я очнулся. В общем, выходили меня. Слушай дальше, смешно было, когда я вернулся на лагерный пункт. «Мишулин умер», — сказал охранник. «Да нет, я жив». Ну меня и взяли. И, как покалеченного, назначили начальником пожарного отделения на мельницу. Должность важная: у меня в подчинении — тройка, бочка и ручной насос. Чтобы поддержать ребят, которые пухли с голодухи, я придумал в бочку, в воду, насыпать муки и привозить им к концу дня. Они эту болтушку как суп заваривали, чтоб не умереть. И вот однажды какой-то начальник попросил воды. Что я мог достать ему из бочки? Муку? В общем, влепили еще полтора года за воровство.

Когда я освобождался, один заключенный позвал меня в Брусово (это в Тверской области), у него жена работала там директором Дома культуры.

— Все-таки загадка — почему вы не вернулись в Москву, к влиятельному дяде?

— Я боялся. Я всего боялся. Не хотел компрометировать своих родных. Дядька был при власти, мама у меня работала замнаркома золотопромышленности. А мною занималась тетя Дуся, жена дяди, который, кстати, и назвал меня Спартаком, защищая диссертацию по Древнему Риму. Отца я не знал. Но поговаривают, что будто бы им был Фадеев. Может, поэтому я пишу?

— Хотя Фадеев был блондином…

— Ты лучше слушай. Я тогда руководил художественной самодеятельностью в Брусово, потом в Удомле, где меня и нашел дядя.

— Кем хочешь быть? — спросил он меня.

— Артистом.

— Будешь!

Слово дяди — и специально для меня в ГИТИСе собрали комиссию в середине учебного года. Я пришел — сидят народные и заслуженные, все мои кумиры. Читаю — ноль эмоций. Делаю этюды — хохочут. Но так как у меня не было десяти классов, меня в ГИТИС не взяли. Тогда я попросил направить меня в Калининский драмтеатр во вспомогательный состав. И так началась моя карьера артиста.

— Тайна на тайне — а как вы в Москву попали?

— Калининский театр поехал на гастроли в Москву и выступал в Пушкинском театре. Играли «Хрустальный ключ». Дыховичный и Слободской, авторы модной тогда комедии «Свадебное путешествие» — она шла в нашем театре, — начали сватать меня в Москву. Провожая в столицу, артисты мне говорили: «Спартак, раз ты нужен, потребуй сразу квартиру и зарплату приличную». Я потребовал — и благополучно вернулся.

Между прочим, в двадцать два года меня выдвигали на звание при условии, если поеду работать в Армению или Азербайджан. Но я поехал в Омск, за своим режиссером. Там судьба сложилась удачно. Я сыграл Тузенбаха в «Трех сестрах» (Юрский тогда играл эту роль в Питере). Сыграл Сергея в «Иркутской истории» (Ульянов гремел с этой ролью в Москве). Кто бы мне дал в Москве играть героев?

После очередных гастролей в Москву Плучек, в то время главный режиссер в «Сатире», сказал, что «нужно показываться». Хотя до него меня приглашали к себе работать Гончаров, Талмазов в «Ленком», Попов в Театр Советской Армии. Но я выбрал «Сатиру». А надо тебе сказать, что у меня тогда была высшая категория. И я решил, что не вправе иметь ее, когда в «Сатире» работает такой артист, как Анатолий Папанов. И я пошел в Управление культуры и попросил снизить мне категорию. Только дурак мог так сделать. Просьбу уважили: дали первую категорию — сто двадцать рублей, но зато повысили концертную ставку одиннадцать рублей пятьдесят копеек. И на сто двадцать рублей я приехал в Москву.

— Фантастическое прошлое, роман писать можно.

— Пиши.

— Но вернемся к настоящему. Ваша популярность, Спартак Васильевич, строилась на трех «китах» — пан Директор из «Кабачка», Саид из «Белого солнца пустыни» и обаяшка толстяк Карлсон. Но почему неизвестны ваши другие театральные работы? Их не было или они были неудачными?

— Я на концертах так и говорю: «Разрешите от нашего немногочисленного коллектива — Саида, Карлсона и пана Директора — поприветствовать вас». Но Карлсон… Мне ведь его не сразу дали. Сначала его репетировал Высоковский, потом Далинский и только за восемнадцать дней до премьеры мне сказали: «Возьми его».

Вот мы и пришли к теме, от которой ушли вначале. А именно: я ощущаю себя чужим в своем театре. Я десять лет ничего не делал. Вышли в свое время спектакли — «Слон», «Свадьба Кречинского»… Но главный режиссер почему-то их закрыл. Мой бенефис прошел восемь-десять раз, имел хорошую прессу, но тоже был закрыт. Были, были работы, и я не верю, что они были плохие.

— Простой у актера — дело дрянь. Чем заполняете паузу? Говорят, что у вас одна из лучших в Москве коллекция значков?

— Значки-то есть… Но паузу, как и пустоту, заполняет только работа. Я читаю. Люблю Платонова, особенно «Котлован». Хотел бы его поставить. Хожу в театр. А где, скажи, заполнять паузу? Ходить по улицам? В рестораны? Так я лучше в театре посижу: плохой ли, хороший спектакль, но я соучаствую, переживаю как актер.

В пьесах копаюсь. Три сезона ставил американский мюзикл «Тряпичная кукла», но его почему-то не выпустили, хотя у меня все было готово. Я ждал и до сих пор жду, как поезд зеленого света.

— Я посчитала: вы играете Карлсона лет двадцать пять, если не больше. Не надоело?

— Двадцать шесть лет. Я с удовольствием играю. Двигаюсь нормально, без костылей. Бегаю, прыгаю, как и раньше, хотя иногда что-то болит.

— Спартак Васильевич, а сколько вам лет?

— Мне много. Этого никто не знает. Когда меня зовут на телевидение по случаю даты, я им говорю: «У меня нет дня рождения. И даже года. Придумайте сами какую-нибудь цифру!»

— Почему скрываете возраст: боитесь потерять работу? Жена-то знает?

— Жена знает. Но дело вот тут в чем. Я говорил, что в молодости писал роман. И однажды в Калинине до того дописался, что под утро, где-то часов в пять, мне видение было: из-за шкафа вышла женщина в черном. Лица ее не было видно, но я ясно услышал ее слова: «Если десять человек узнают, когда ты родился, если хоть одно твое большое произведение будет напечатано, ты умрешь». Клянусь Богом. И я с тех пор все изменил. По паспорту все не так. Я никогда не праздную дня рождения, веришь?

— С трудом. Выходит, вы всех обманули.

— Я же Бога не обманывал. А так — кого я обманул? Тех людей, которые меня каждый день обманывают? Это бартер.

— А может быть, вы, мой собеседник, с которым осенним вечером после спектакля пьем шампанское, вовсе не Спартак Мишулин?

— Нет. Я Спартак Мишулин.

— Шампанское пьем, разговоры разговариваем, а как-то грустно выходит… Это, признаюсь, несколько непривычно для любимого образа пана Директора. Может, веселую историю расскажете?

— А почему? Пусть грустно. Я же в жизни грустный, ты же знаешь меня. Вот ты про Карлсона спросила — не надоел ли? А я счастлив, что выхожу на сцену в его широких клетчатых штанах и рыжем парике. Детишки его безумно любят. На сцену приносят булочки, шоколадки, варенье, яблоки. Так что в голодуху я проживу.