Мемуары M. L. C. D. R. - Гасьен Куртиль де Сандра

В те дни не сыскать было никого отчаяннее некоего сумасброда, женатого на моей родственнице, — из-за него я оказался причастен к одной истории. Он звался маркизом де Пранзаком и безмерно кичился своим происхождением, хотя род вел из новых дворян, да и дворянство получил лишь потому, что был сыном и внуком президентов парламента в Бордо. Впрочем, раз уж я неожиданно коснулся генеалогии, расскажу одну примечательную вещь о его прадеде и буду краток, чтобы не слишком этим наскучить. По роду занятий прадед был виноторговцем и жил столь скромно, что другие горожане сомневались, есть ли у него хоть две тысячи франков дохода. Действительно, домишко у него был крохотный, а сам он в большинстве сделок выступал под вымышленными именами. Больше всего на свете он гордился своим единственным сыном и, не желая, чтобы тот повторил его судьбу, послал его учиться философии. Будучи студентом, его сын случайно встретил дочь президента Парламента и, хотя видел ее лишь в церкви, так страстно влюбился, что даже слег с желтухой. Его отец, не имевший, как я уже говорил, других детей и на самом деле куда более богатый, нежели считали, пришел в отчаяние, видя его страдания, и расспрашивал его и так и сяк о причинах, пока не выведал тайну, — а затем сказал: раз дело только в этом, следует набраться смелости и добиваться девушки. Он тотчас отправился к ее отцу и попросил для сына ее руки. Президент решил, что этот жалкий человек бредит, и осведомился, кто он такой, если смеет заговаривать о подобных вещах, а оглядев его весьма небогатую одежду, уже собирался кликнуть слуг, чтобы приказать им выставить его за дверь. Тут-то его собеседник, ничуть не удивленный выказанным пренебрежением, сказал президенту: каково бы ни было приданое невесты, он даст за сыном втрое больше, причем наличными, не говоря уже о должности, такой же, как и у президента, которую он ему обеспечит, как только сын будет способен ее исполнять. Услыхав такое, президент вытаращил глаза, но, убедившись, что посетитель в своем уме, не только переменил тон на уважительный, но и стал расспрашивать его, каким образом тот сможет выполнить обещанное. Торговец заверил: что касается денег, он не обманет, — и тотчас пригласил президента к себе, показав тому денежный сундук, где хранилось свыше восьмисот тысяч франков.

Брак, о котором я говорю, состоялся очень скоро, и именно от него произошел отец нашего безумца. Судите сами, правильно ли я его называю, — но лишь после того, как расскажу историю до конца. Хотя он знал о своем происхождении лучше, чем кто-либо другой, но считал все же, что, какой бы представительной ни была карета, лучше еще украсить ее и пышным гербом; а посему, не собираясь носить тот герб, который некогда принял дед и которым довольствовался отец, он выбрал другой, понравившийся ему самому, и разделил его на шестнадцать частей — притом каждая из них свидетельствовала о родстве по меньшей мере с правящими фамилиями. Затем он завел великолепные ливреи, вскоре привлекшие внимание всего парижского света. Поскольку в большом городе всегда довольно проходимцев, стремящихся жить за счет чужой глупости, один из них, видя, что он одержим тщеславием, изобрел ему генеалогию, из коей следовало, что его род по прямой линии восходит к фамилии Дрё{198}, младшей ветви королевского дома, и поэтому он якобы имеет право носить в первой и четвертой четвертях своего фамильного герба гербы Франции, а во второй и третьей — Дрё. Узнав об этом, он возликовал, а поскольку я в то время гостил у него, то поинтересовался и моим мнением. Такая перспектива слишком нравилась ему, чтобы я позволил себе возразить; и, утвердив его в этой мысли, я окончательно свел его с ума. Он тут же, без всякого промедления, заказал каретнику богатый экипаж с пресловутыми гербами и новое столовое серебро, поместив на нем эти гербы; а еще в тот же самый вечер ради подтверждения высокого происхождения своего дома распорядился составить документы, в которых именовал себя «светлейшим князем А… де Дрё», добавив, впрочем, к этому титулу собственное имя «де Редон» (впоследствии он рассчитывал опустить его или же приписать некоему вымышленному наследованию, по примеру многих французских семейств, часто избегавших раскрывать всю правду, когда речь заходила об их происхождении). Как бы то ни было, маркиз де Пранзак вновь переменил свои ливреи, избрав цвета, принятые среди слуг мадемуазель де Монпансье, с той лишь разницей, что у тех подкладка была зеленая, а у его челяди — голубая;{199} свой выезд он увеличил до четырех пажей и нескольких лакеев, чем смутил даже некоторых принцев, никогда не окружавших себя такой большой свитой. Ему, упивавшемуся своим величием, недоставало разве что титула «высочества», чтобы совсем походить на принца, каковым он искренне себя считал, — и первым, кто в шутку назвал его именно так, был я. Выражая свою признательность, он захотел, чтобы я всегда столовался только у него; и если бы я этого хотел, то, кроме как к нему, никуда больше не ходил бы. Человек, выправивший ему документы на новый, княжеский, титул, тоже был щедро вознагражден и, стремясь превзойти меня, величал его «королевским высочеством», объяснив это так: если уж у маркиза де Пранзака в родне столько государей, с чего бы ему довольствоваться титулом «светлости»? Тот принимал все за чистую монету и выражал свое одобрение благосклонным кивком. Решив продолжить забаву, я, чтобы вызвать моего соперника на спор, начал возражать и сказал: возвышая свое происхождение, Пранзак присвоил титул, который ему не принадлежит, ибо только сыновья королей вправе называть себя «королевскими высочествами»{200}, те же, кто отстоит по родству дальше, именуются «светлейшими». Пусть-де убедится сам: так не называют себя ни господин принц Конде, ни его брат принц Конти, ни множество других аристократов, которых я даже не упоминаю, ибо и этих примеров достаточно. Доводы такого рода не слишком поколебали самомнение его высочества де Пранзака, но мой соперник, продолжая льстить ему, ответил: его королевское высочество носит свой титул на тех же основаниях, что и принц Оранский. Я возразил: того величают подобным образом разве что голландские газетчики — на самом же деле это достоинство принадлежит мадам принцессе Оранской, дочери и сестре английских королей, и нельзя сказать, будто оно перешло к ее супругу: английские принцессы крови, равно как и французские, никогда не уступают свой ранг, даже если выходят замуж за людей ниже себя по происхождению, — и мой визави, без сомнения, позволил себя обмануть, если приписывает мужу то, что по праву принадлежит исключительно жене.

Его высочество де Пранзак нашел мои возражения справедливыми и, удовлетворившись покамест прежним титулом, заключил, исполненный надежды, но еще более — самомнения, что время расставит все на свои места. В сяк дивился, видя, как он разъезжает в роскошном экипаже с красивыми гербами; не имея достаточно средств для содержания такого выезда, он вскоре порядком поиздержался и время от времени вынужден был ограничивать себя. Иногда ему даже приходилось наведываться в деревню и привозить оттуда средства, чтобы вызывать восхищение горожан. Его причуды длились, покуда шла война. Но вот Король восстановил мир в государстве, женившись на испанской инфанте{201}, и велел генеральному прокурору Парламента узнать, с какой стати маркиз де Пранзак захотел быть принцем крови. Выполняя приказ, генеральный прокурор явился к нему домой с судебными приставами; те сломали карету с королевскими лилиями на дверцах, перебили гербовую посуду, а самого хозяина призвали к ответу перед Парламентом. Никогда его высочество не переживал таких ударов судьбы; он бросился разыскивать человека, втянувшего его в это милое дельце, но тот, пока не поздно, сбежал, не желая показываться ему на глаза. Пранзак послал и за мной, и я явился полюбопытствовать, как же он станет выкручиваться. Впрочем, бедняга заслуживал скорее жалости и по-прежнему был столь ослеплен, что требовал от меня величать его высочеством; стремясь держаться твердо, он заявил с неподражаемой важностью: я, дескать, не должен отказывать ему в почтении, ибо дело отнюдь не проиграно, и он еще всем покажет, как оскорблять принца крови. Но вскоре ему пришлось умерить гордость: генеральный прокурор, взявшийся за него не на шутку, потребовал взыскать с него штраф в сумме не менее пятидесяти тысяч экю, лишить, вместе с наследниками, дворянских привилегий, приговорить к публичному покаянию и ко многим другим, столь же унизительным вещам. Адвокаты советовали ему отказаться от притязаний, дабы не усугублять дело, и, наконец, он с великой неохотой уступил. Тем не менее ему пришлось защищаться в одиночку, поскольку никто из юристов не захотел участвовать в таком неприятном процессе, на котором он показал, что это я и еще один человек убедили его в том, будто он — принц крови; якобы искренне поверить тому, чего в действительности никогда не было, его заставило только прямодушие; он раскаивается перед Королем, ибо и не думал оскорблять его, умоляет проявить милость и не назначать слишком сурового наказания. Я тоже был вызван для дачи показаний, и мои друзья подумали даже, что меня собираются арестовать; но, будучи допрошенным, я поведал суду, что отнюдь не поощрял сумасбродства Пранзака, а лишь подсмеивался над ним и не виноват, что он настолько глуп, раз принимал мои шутки всерьез, — мне слишком хорошо известно, к какому роду он принадлежит, чтобы приписывать ему высокое происхождение; в конце концов, невозможно сделать из безумцев мудрецов. Мои слова о его слабом разуме помогли ему больше, нежели я думал: Парламент обошелся с ним мягко, обязал его принести извинения двору и присудил к уплате тысячи экю штрафа.