Из ворон в страусы и обратно - Анна Яковлева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не совсем. Если бы Вадим использовал всегда и всех только в профессии – это одно. Он действительно талантливый скаут, нюх у него – как у ищейки, безошибочно выбирает девушек самых перспективных, самых интересных. Без усилий окучивает и скармливает крылатую фразу про весы: лучшие друзья девушек и все такое.
Чувство острого стыда заставило Нилку опустить глаза: вместо того чтобы стать звездой подиумов, она стала звездой на фюзеляже!
Тамара продолжала с беспощадностью прокурора:
– Исхудавшие модели – это авторский знак Валежанина, его личное клеймо, он использует худобу в собственных интересах – не только профессиональных. Штука в том, что у Вадима мать – врач-эндокринолог и он знает о гормональной недостаточности почти все. Дефицит веса работает как противозачаточное средство – Вадим это и использует.
Слова жалили Нилку, как рой слепней. Не выдержав, она сорвалась в крик:
– Этого не может быть! Ты все врешь!
Желание сбежать и спрятаться заслонило боль, но что-то внутри говорило: все правда. Этот ужасающий цинизм Вадима – все правда.
Вот откуда такое блестящее владение предметом! Вот почему Вадим перестал предохраняться – он уже поставил ей диагноз, хотя она сама еще понятия не имела, что не может залететь!
– Это правда, – мягко сказала Томка. Она полистала журнал, вынула заложенную между страниц фотографию. – Вот смотри.
С фотографии на Нилку смотрело изможденное безволосое существо неопределенной половой принадлежности с ввалившимися щеками, тусклым взглядом запавших глаз.
Нилка вцепилась в изображение, отвергая сходство и в то же время с ужасом ловя в нем свои черты.
– Кто это?
– Это Ираида Вершинина, одна наша модель, с которой у Вадима был роман. Вы с ней одного типа. Умерла два месяца назад.
– Может, Вадим тут совсем ни при чем? – протолкнув ком в горле, выкрикнула Нилка. Глаза заволокло слезами, окружающие предметы расплылись.
– Ираида умерла, а еще две девушки на инвалидности и могли бы, если хочешь, рассказать тебе, как оказались в этом положении. Дать тебе телефоны? – Тамара загоняла в угол, не оставляла ни малейшей надежды.
– Нет, – сдавленным голосом отозвалась Нилка, – не нужно. Я тебе верю.
– Думаю, у него что-то не в порядке с психикой, – завершила обличительную речь Тома.
Это был шах и мат.
Они больше не говорили о Вадиме – подчиняясь призыву бабы Кати, все потянулись на кухню.
– К такому столу, – потирая руки, заявил Веня, – нужны сто граммов.
– Можно и сто граммов, – сдержанно отозва лась Катерина Мироновна и выставила на стол бутылку с чем-то, по виду напоминающим коньяк.
– Что это? – осторожно спросил Рене.
– Настойка на грецких орехах, – туманно объяснила баба Катя.
– Русский самогон, – внесла ясность Тамара.
– О, – рот у Рене округлился, – самогон?
По-домашнему жаренная картошка с луком и соленья тоже были встречены неоднозначно: Веня наворачивал за двоих, Рене отрезал гомеопатическими дозами, осторожно клал в рот и долго жевал, прежде чем проглотить, а Тамара сдержанно улыбалась и клевала без хлеба консервированный болгарский перец, от чего у Катерины Мироновны сделался ищущий взгляд и она каждые две минуты предлагала девушке:
– Может огурчиков?
– Нет, спасибо, – отнекивалась гостья. От самогонки на пару с Нилкой она отказалась наотрез.
– Может, помидорчиков?
– Нет-нет, спасибо.
– Тогда вот – икра из баклажанов.
– Ну, если только ложечку.
От Томкиных откровений в горло Нилке ничего не лезло, она с отсутствующим выражением лица ковыряла вилкой картошку. Видя состояние внучки, баба Катя все больше и больше нервничала.
– Эх, девки-девки. Да разве ж так можно есть? – не выдержала она. – Сознательно себя доводить до дистрофии – разве ж это по-божески?
– Что делать, – пожала плечами Тамара, – если дизайнеры хотят видеть свои вещи на стройных моделях. Никто, кроме местной фабричонки, не шьет на тучных дам.
– Так они все голубые, эти ваши дизайнеры, – сыто икнул Веня, – вот и доводят девушек до дистрофии. Чтоб те на пацанов были похожи.
Какое это было бы счастье, с горечью подумала Нилка, если бы Вадим оказался голубым. Это бы все объяснило. Тогда его жестокость имела бы хоть какое-то оправдание.
– Женщины-дизайнеры тоже не шьют на полных дам, – спокойно возразил Рене, глядя на Нилку. – Красота – это пропорции, кажется, так говорила мадам Шанель.
Хмурый взгляд из-под насупленных редких бровей был ему ответом. «Что-то быстро вы, господин Дюбрэ, отступили от принципов, – можно было прочитать в этом взгляде, – еще недавно вы предпочитали моделей повышенной стройности».
– Брехня, – рубанул Веня, очевидно поддавшись голосу крови, – женщина должна быть женщиной. Берешь в руки – маешь вещь.
Тут Нилкин кавалер сообразил, что ляпнул что-то не то и покосился на далекую от его идеала пунцовеющую Нилку.
– Вот я и предлагаю тебе жениться на Тоньке, – отомстила своему кавалеру Нилка, – у нее все места круглые.
– Я сам разберусь, на ком мне жениться, – огрызнулся Веня.
Мужчины на несколько секунд скрестили взгляды, после чего Рене печально усмехнулся.
– А че смешного-то? – взбеленился Веня, задетый за живое. – Не, че смешного-то?
– Абсолютно ничего, – спокойно согласился Рене.
– Вот и нечего держать меня за идиота, – налегал на голос Веня, – думаешь, я не вижу, как ты пялишься на Нилку? Думаешь, не понимаю, почему ты сюда таскаешься? Сам на нее глаз положил и лыбится! – Затылок у Вени покраснел, кулаки сжались, красноречиво свидетельствуя о Венином желании съездить лягушатнику по гладкой физиономии.
– Вениамин, – примирительно начал Рене, – я вам не соперник. Не переживайте.
– Ну-ну. С таким-то баблом не соперник? – зло ухмыльнулся Скрипников-младший.
Рене неприязненно посмотрел на молодого человека:
– Настоящую любовь нельзя купить.
Все дружно уставились на Нилку – она стала кумачовой.
– Нельзя, как же. У тебя устаревшие сведения, – наплевав на Нилкино состояние, гнул свое Веня, – все, кому не лень, покупают.
– Если вы намекаете на меня, то я слишком уважаю Ненилу, чтобы предложить ей подобный адюльтер.
– А ты попробуй, – неожиданно высказалась Нилка. В ее голосе слышались отзвуки перегоревшей страсти, боль и надежда.
Рене снял очки, достал из кармана джинсов платок и принялся с особенным усердием протирать стекла.
– Боюсь, мне, как старому кентавру, любовь не принесет ничего, кроме беды. – Он поднял на Нилку беспомощный взгляд, полный нежности и грусти.
Неожиданно близорукий француз вызвал живое сочувствие во всех без исключения женских сердцах. Тамара с Нилкой почти одновременно огорченно воскликнули: