Путешествия с Геродотом - Рышард Капущинский

До Эфиопии я добрался, сделав крюк через Уганду, Танзанию[27] и Кению. Тамошнего водителя, с которым мне чаще всего приходилось ездить, звали Негуси. Щуплый, с непропорционально большой, но красивой головой на худой жилистой шее. Обращали на себя внимание его большие черные глаза: подернутые лучезарной поволокой, они казались глазами мечтательной девушки. Негуси был педантично аккуратен: на каждой стоянке он тщательно чистил одежду от пыли щеткой, с которой не расставался. Очень практично, потому что здесь в сухой сезон полно пыли и песка.

Мои путешествия с Негуси — а мы проехали с ним в трудных и рискованных условиях тысячи километров — подтвердили мне еще раз, какое богатство языков сокрыто в другом человеке. Надо только постараться заметить это и прочесть, расшифровать. Настроенные на то, что другие сообщают нам что-то словами — сказанными или написанными, — мы не задумываемся над тем, что это лишь один из многих способов передачи информации. Ибо говорит все: выражение лица и глаз, жесты рук и движения тела, волны, которые оно посылает, одежда и манера ее ношения, а также десятки других датчиков, передатчиков, усилителей и глушителей, которые составляют человека и его, как говорят англичане, химию.

Ограничив межчеловеческий контакт электронным сигналом, техника обедняет и глушит этот разнородный невербальный язык, на котором, будучи в непосредственной близости, мы постоянно общаемся, даже не отдавая себе в том отчета. Кроме того, этот язык без слов гораздо более искренний и правдивый, чем высказанное или написанное, — ведь на нем труднее соврать и скрыть ложь. Вот китайская культура, для того чтобы человек мог как следует скрыть свои мысли, выявление которых могло бы оказаться опасным, выработала искусство неподвижного лица, непроницаемой маски и пустого взгляда, и за этой завесой человек может спрятаться.

Негуси знал по-английски только два выражения: «problem» и «по problem». Однако с их помощью мы находили общий язык даже в самых трудных ситуациях. Этих выражений да еще того самого невербального языка, каким является каждый человек, если к нему внимательно присмотреться, хватало, чтобы не чувствовать себя чужими и потерянными и вместе колесить по стране.

Вот мы в горах Гоба, где нас останавливает военный патруль. Армия здесь безнаказанная, жадная и часто пьяная. Вокруг скалистые горы, мертвая пустота, ни души. Негуси вступает в переговоры. Вижу, как он что-то объясняет, прикладывая руку к сердцу. Те тоже что-то говорят, поправляют автоматы, шлемы, отчего выглядят еще грознее. «Негуси, — спрашиваю я, — problem?» Есть два варианта ответа. Он может как бы мимоходом ответить «по problem!» и, довольный, поехать дальше. Но может сказать серьезным и даже испуганным голосом: «problem!» Это означает, что я должен достать десять долларов, которые он передаст солдатам, чтобы те позволили нам ехать дальше.

Мы поехали дальше. Вдруг неизвестно почему — на дороге ничего особенного не заметно, а окрестности пусты и мертвы — Негуси начинает беспокоиться, вертится и оглядывается. «Негуси, — спрашиваю я его, — problem?» «No», — отвечает он, продолжая оглядываться по сторонам, а я вижу, что он взвинчен. Атмосфера становится напряженной, его страх начинает передаваться мне, неизвестно, что нас ожидает. Так проходит час, но вдруг, после какого-то поворота, Негуси расслабляется и, довольный, постукивает по баранке в такт какой-то амхарской песни. «Негуси, — спрашиваю я, — no problem?» «No problem!» — отвечает он обрадованно. Позже, в ближайшем городке я узнаю, что мы миновали участок дороги, на котором банды часто нападают, грабят и даже могут убить.

Здешние люди не знают большого мира, не знают Африки и даже собственной страны, но на своей малой родине, на земле своего племени им известно все о каждой тропинке, о каждом дереве и камне. У таких мест перед ними нет секретов, потому что люди с детства познавали их, часто по ночам пробираясь в темноте, касаясь руками стоящих у дороги каменных глыб и деревьев, нащупывая босыми ногами, куда поведет невидимая тропка.

Вот и я путешествую с Негуси по земле амхаров, как будто по его вотчине. И хотя он бедняк, но где-то в глубине сердца лелеет гордость за свою огромную страну, границы которой только он в состоянии охватить.

Мне хочется пить, Негуси останавливается у какого-то ручейка и приглашает меня зачерпнуть его кристальной холодной воды.

— No problem! — говорит он, заметив, что я сомневаюсь, достаточно ли чиста вода, и окунает в нее свою большую голову.

Потом мне захотелось присесть на выступающих неподалеку скалах, но Негуси возражает:

— Problem! — предостерегает и показывает зигзагообразным жестом, что там могут быть змеи.

Каждая поездка в глубь Эфиопии — для журналиста, конечно, роскошь. Обычный день проходит в сборе информации, написании сообщений, походах на почту, откуда дежурный телеграфист высылает их в лондонское бюро ПАП (получается дешевле, чем посылать непосредственно в Варшаву). Сбор информации — дело трудоемкое и рассчитанное на удачу, это охота, с которой редко возвращаешься с трофеем. Здесь выходит только одна газета, в ней четыре полосы, и называется она «Ethiopian Herald». (Несколько раз я сам видел в провинции, как приезжает из Аддис-Абебы автобус и привозит вместе с пассажирами один экземпляр газеты; люди собираются на площади, а городской голова или местный учитель читает вслух те статьи, что написаны по-амхарски, либо передает содержание тех, что написаны по-английски. Все стоят и слушают, настроение почти праздничное: из столицы привезли газету!)

В Эфиопии правит император, там нет политических партий, профсоюзов или парламентской оппозиции. Есть, правда, эритрейские партизаны, но они далеко на севере, в недоступных горах. Есть также сомалийское движение сопротивления, но и оно — в недоступной пустыне Огаден. Конечно, можно и туда добраться, только на это уйдут месяцы, а я — единственный польский корреспондент на всю Африку, не имею права замолчать и пропасть где-то в глуши континента.

Откуда же брать информацию? Коллеги из богатых агентств — «Рейтер», «Ассошиэйтед пресс» или «Франс-пресс» — привлекали переводчиков, но у меня на это нет денег. Вдобавок у каждого из них в бюро стоит мощный радиоприемник. Это американский «Зенит», трансокеанический, из которого можно услышать весь мир. Но он стоит целое состояние, так что я о таком могу только мечтать. Остается одно: ходить, расспрашивать, слушать и копить, собирать, нанизывать информацию, мнения и истории. Я не жалуюсь, потому что благодаря этому знакомлюсь с людьми и узнаю много таких вещей, о которых не прочтешь в газетах и не услышишь по радио.

Когда на континенте становится тише, я договариваюсь с Негуси съездить в провинцию. Слишком далеко не уедешь, потому что здесь легко застрять на целые дни, а то и на недели. Но за сто-двести километров, прежде чем начнутся большие горы? К тому же приближается Рождество, и вся Африка, даже мусульманская, ощутимо успокаивается, что уж говорить об Эфиопии, стране вот уже шестнадцать веков христианской? Поезжай в Арба Минч! — советуют знающие люди, причем с такой убежденностью, что это название начинает приобретать для меня магический смысл.

Место оказалось воистину необыкновенное. На плоской и пустой равнине, на низком перешейке между двумя озерами — Абая и Чамо — стоит деревянный, покрашенный белым барак «Бекеле Моле Отель». Каждая комната выходит на длинную открытую веранду, порог которой соприкасается с берегом озера; отсюда можно прыгать прямо в изумрудную воду, которая, впрочем, в зависимости от того, как падают солнечные лучи, становится то голубой, то зеленоватой, то погружается в фиолет, а вечерами — в густую синеву и черноту.

Утром крестьянка в белой шамме ставит на веранду деревянное кресло и массивный резной деревянный стол. Тишина, вода, несколько акаций, а далеко на горизонте — высокие темно-зеленые горы Амаро. Человек действительно чувствует себя здесь хозяином жизни.

Я взял с собой пачку журналов со статьями об Африке, но время от времени заглядываю и в Геродота, который всегда выручал меня, становясь моим отдохновением, спасением, переходом от мира нервной гонки за информацией к спокойствию, равновесию и тишине, струящимся из времени давно прошедшего, от персонажей, давно не существующих, а то и с самого начала бывших лишь плодом нашей фантазии, фикцией, чьей-то легкокрылой тенью. Но сейчас моя надежда на передышку оказывается иллюзией. Потому что я вижу, какие серьезные и страшные дела творятся в мире нашего грека, и чувствую, как поднимается и надвигается историческая буря, зловещий ураган истории.

До сих пор я совершал с Геродотом дальние путешествия — к границам его мира, к египтянам и массагетам, к скифам и эфиопам. Теперь мы должны закончить эти походы и оставить далекие рубежи земли, ибо события переносятся в восточную часть Средиземного моря, туда, где Персия соприкасается с Грецией, а если взять шире, Азия — с Европой, то есть туда, где находится самый центр мира.