Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По воспоминаниям А. Вырубовой, Николай II «выражал желание, чтобы полки гвардии поочередно приходили в Царское Село на отдых, думаю, чтобы в случае нужды предохранить от грозящих беспорядков». Но попытки Николая II вызвать гвардию в Царское Село и Петроград под разными предлогами отклонялись, назначенным на время отдыха М. Алексеева на его место, ген. В. Гурко[616]. И в решающий момент «каким-то странным и таинственным образом, — вспоминал вл. кн. Александр Михайлович, — приказ об их (гвардейцев) отправке в Петербург был отменен»[617]. Мало того генералом С. Хабаловым из Петрограда на фронт было отправлено несколько тысяч городовых и нижних чинов полиции.
Все это вызывало немало подозрений у современников: «Генералы не могли места найти для запасных батальонов на всем пространстве империи. Или места в столице империи для тысяч двадцати фронтовых гвардейцев. Это, конечно, можно объяснить и глупостью; это объяснение наталкивается, однако, на тот факт, — утверждал И. Солоневич, — что все в мире ограничено, даже человеческая глупость…»[618].
Однако эти надежды на гвардию были сильно преувеличены, отвечал А. Гучков: «Мы крепко верили, что гвардейские офицеры, усвоившие отрицательное, критическое отношение к правительственной политике, к правительственной власти гораздо более болезненное и острое, чем в каких-нибудь армейских частях, мы думали, что среди них мы в состоянии будем найти единомышленников»[619]. И эти надежды не были пустыми мечтаниями, например, когда в декабре 1916 года 1-я гвардейская кавалерийская дивизия получила приказ двигаться на Петроград «офицеры кавалергардского полка, — по словам А. Нокса, — серьезно обсуждали целесообразность… осуществления заговора с целью ареста императора и принуждения его к принятию Конституции»[620].
«По собственному опыту, приобретенному в результате частого общения с офицерским составом во время войны, я знаю, — писал А. Нокс 2 марта 1917 г., — что практически все они выступали за политические реформы»[621]. «Ваше Императорское Величество, я должен подтвердить…, — подтверждал, при подписании отречения, главком Северного фронта ген. Н. Рузский, — нет такой части, которая была бы настолько надежна, чтобы я мог послать ее в Петербург»[622].
Тем не менее, для изоляции Николая II и фронтовых воинских частей были специально приняты предупредительные меры, о чем вполне откровенно признавался П. Милюков: «В Петербург для усмирения восстания царем были посланы войска. Генерал Иванов назначен диктатором с объявлением военного положения в Петербурге, сам царь выехал 1 марта из Ставки в Царское. Но в то же время наши инженеры Некрасов и (прогрессист) Бубликов вместе с левыми вошли в связь с железнодорожным союзом и оказались хозяевами движения по всей железнодорожной сети»[623]. «Я приказал не пускать царя в Петербург», подтверждал видный представитель либеральных деловых кругов А. Бубликов, «разбирая рельсы и стрелки, если он вздумает проезжать насильно. Одновременно я воспретил всякое движение воинских поездов ближе 250 верст от Петербурга»[624].
Но для того чтобы остановить армию этого недостаточно. Не случайно А. Гучков вскоре после переворота добавлял: «Нужно признать, что тому положению, которое создалось теперь, когда власть все-таки в руках благомыслящих людей (Временного правительства), мы обязаны, между прочим, тем, что нашлась группа офицеров Генерального штаба, которая взяла на себя ответственность в трудную минуту и организовала отпор правительственным войскам, надвигавшимся на Питер, — она-то и помогла Государственной Думе овладеть положением»[625]. Отпор правительственным войскам дал высший командный состав русской армии. «Вожди армии фактически уже решили свергнуть царя, — приходил к выводу Д. Ллойд-Джордж, — По видимому все генералы были участниками заговора. Начальник штаба (Ставки) генерал Алексеев был безусловно одним из заговорщиков»[626].
Еще в первоначальном варианте А. Гучкова, предложение об отречении должен был передать царю один из великих князей. «Если бы царь ответил отказом то, — по словам Деникина, — ожидалось «его физическое устранение». Генералов Алексеева, Рузского и Брусилова попросили ответить, согласились бы они участвовать в таком заговоре. Решительным «нет» ответил только первый из них»[627].
Однако с началом революции настроения М. Алексеева полностью изменились, об этом свидетельствуют его письма начальнику штаба Кавказской армии Н. Юденичу. В одном из них говорилось: «потеря каждой минуты может стать роковой, для существования России… между высшими начальниками армии нужно установить единство мысли и целей и спасти армию от колебаний и возможных случаев измены…»[628]. М. Алексеев просил вл. кн. Николая Николаевича и М. Юденича поддержать его мнение, что спасение отечества возможно лишь в случае отречения Николая II[629].
В своем обращении к Николаю II начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего М. Алексеев, от лица высшего командного состава армии, писал: «умоляю безотлагательно принять решение, которое Господь внушит Вам; промедление грозит гибелью России. Пока армию удается спасти от проникновения болезни, охватившей Петроград, Москву, Кронштадт и другие города, но ручаться за дальнейшее сохранение воинской дисциплины нельзя. Прикосновение же армии к делу внутренней политики будет знаменовать неизбежный конец войны, позор России и развал ее…»[630].
1 марта М. Алексеев телеграфировал Николаю II: «Ежеминутно растущая опасность распространения анархии по всей стране, дальнейшего разложения армии и невозможность продолжения войны при создавшейся обстановке настоятельно требуют немедленного издания Высочайшего акта, могущего еще успокоить умы, что возможно только путем призвания ответственного министерства и поручения составления его председателю Государственной думы…»[631].
В ответ царь телеграфировал ген. Н. Иванову, чтобы тот не предпринимал никаких мер до получения его личного приказа. Николай согласился вернуть части на фронт и разрешил генералу Рузскому начать телеграфные переговоры с Родзянко[632]. Одновременно, в ночь на 2 марта, по предложению Н. Рузского, Николай II подписал указ об «ответственном министерстве» хотя, как вспоминал сам командующий Северным фронтом, «я знал, что этот компромисс запоздал»[633]. Этот факт подтверждал и ответ председателя исполнительного комитета Государственной думы М. Родзянко, и 2 марта Николай II подписал отречение, первой из причин вынудивших его пойти на этот шаг он поставил «желание избежать в России гражданской войны»[634].
Современники событий восприняли революцию, как неизбежное и давно ожидаемое событие: «К 1917 г. в атмосфере неудачной войны все созрело для революции, — писал Н. Бердяев, — Старый режим сгнил и не имел приличных защитников. Пала священная русская империя, которую отрицала и с которой боролась целое столетие русская интеллигенция»[635]. «Революция, — подтверждал Деникин, — была неизбежна. Ее называют всенародной.
