Судный день - Александр Александрович Тамоников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Надеюсь, ты меня просветишь.
– Чтобы не упустить наследство дяди, – объявил Шилкин. – Его дядя – тот еще фрукт. Объявил родственникам, что перед смертью хочет выяснить, кто из них больше уважает его волю. Вот они, как тараканы, со всех концов Северной Африки к нему и съехались.
– Он что, настолько богат? – удивился Казанец. – Судя по хибаре, за душой у дяди нет ни гроша.
– Богат, и еще как! Он владеет какими-то дорогими акциями, я не вдавался в подробности. Тот, кому достанется хотя бы часть этих акций, будет обеспечен до конца жизни.
– Почему же он тогда живет в такой халупе?
– Кто его знает? Может, каприз такой, а может, ностальгия по прошлому. Ведь и он когда-то был молод, – философски заметил Шилкин и добавил: – Все, пора отчаливать. Скоро начнет народ собираться.
– Не боишься, что Авад расскажет о нас своим родственникам и те пустятся по нашему следу? – спросил Казанец, которого эта мысль не покидала с тех пор, как он, повинуясь инстинкту, закинул Авада себе на плечи.
– Нет, об этом я совсем не думаю. Уверен, Авад никому и словом не обмолвится о нашем визите, – уверенно заявил Шилкин. – После таких бесед арабы предпочитают помалкивать, сохраняя свой позор втайне от родственников. Странный народ, но нам их странности на руку. Пойдем, Юра, пора выбираться отсюда.
Через час они уже двигались по дороге прочь от Айн-Зара к тому месту, где их ждал «Виллис». К половине восьмого были уже у отеля на Омар-эль-Мухтар. Времени на то, чтобы заехать в лазарет, было предостаточно, но Шилкин велел Сергею ехать сразу к отелю. Казанцу показалось, что Шилкин просто не хочет встречаться с членами группы в свободной обстановке, чтобы не объяснять, что произошло в Айн-Зара. Казанец все же предложил Шилкину поменять маршрут и заехать сначала в палаточный лагерь, но тот грубо оборвал его попытку:
– Мы и так слишком много времени потеряли, и все из-за того, что ваш бывший командир до сих пор считает себя главным, – заявил он. – Не хватало еще упустить настоящего агента. Все, Казанец, больше мы к этой теме не возвращаемся. Махфуз Авад – не наш клиент, и точка!
Казанец спорить не стал, вспомнив, что у отеля сейчас дежурит подполковник Богданов, и уж с ним Шилкину придется поговорить. Но, приехав к отелю, Шилкин отправил к Богданову прапорщика, сам же объявил, что должен проверить подготовку самолета, который доставит их в Париж и, забрав машину, уехал. Пришлось Казанцу одному разыскивать Богданова и держать перед ним отчет.
– В дорожной сумке Авада точно никакого пакета не было, – рассказав в общих чертах, как они попали в дом дяди Авада, подытожил Казанец. – То, что его пришлось забрать из дома, – вынужденная мера. Если бы мы оставили его там, он наверняка поднял бы шум.
– Вы допросили его? – был первый вопрос Богданова.
– Дальше Шилкин действовал сам, – нехотя признался Казанец. – Я охранял периметр.
– В этом действительно была нужда? – спросил Богданов, вспоминая двор заброшенного дома, который они с Казанцом обнаружили в первый свой приезд. – Насколько я помню, забор там глухой и от дома больного дяди, и от дороги.
– Осторожность никогда не помешает, – неуверенно произнес Казанец. – Родственники больного могли вернуться в любой момент. К тому же рядом соседи, которые тоже могли пожелать проведать больного.
– Что сказал Шилкин, когда вернулся?
– Что Авад точно не тот, кого мы ищем, – повторил слова полковника Казанец. – Я поинтересовался, не сдаст ли он нас своим родственникам, когда те вернутся. Шилкин заявил, что тот и рта не раскроет. Наверное, уверен, что как следует его припугнул.
– Одним словом, ты понятия не имеешь, что говорил Авад и что с ним делал Шилкин, – подытожил Богданов. – Сам же он сообщить мне об этом не посчитал нужным.
– Выходит, так, – согласился Казанец. – Прости, командир, но в той ситуации мне казалось, что все логично.
– Ладно, Юра, разберемся. Дуй к южному выходу, там у них площадка для арендованных авто. Туда же подъезжают таксисты, когда вызов приходит не на реальное время, а на более поздний срок. Следи за выходом, наши клиенты запросто могут покинуть отель и через те двери.
Казанец направился туда, куда велел командир. Пройдя метров тридцать, вдруг вернулся.
– Что ты думаешь о Шилкине и его методах? – в лоб спросил он Богданова.
– Думаю, с ним придется разбираться, – не стал юлить Богданов. – Его постоянные отлучки мне не нравятся. Также меня не устраивают его недомолвки. Фраза «Всему свое время» стала ключевой во всех случаях, когда от Шилкина требуют объяснений. Это не есть хорошо.
– Я тоже так думаю, – согласился Казанец. – И еще одна странность: он еще ни разу не ел вместе с нами. Тебя это не настораживает?
– Хочешь сказать, он вообще не ест? – усмехнувшись, спросил Богданов.
– Нет, конечно, – Казанец слегка обиделся. – Я думаю, он не ест с нами за одним столом, опасаясь, что мы можем его отравить.
– Да брось ты! С чего это нам его травить? – рассмеялся Богданов, но тут же осекся.
– Вот-вот! Быть может, мы его травить и не станем, но вот он…
Казанец недоговорил, впрочем, в этом не было нужды. Богданов понял, на что намекал прапорщик. Понял и задумался.
Поведение Шилкина с первого дня не вписывалось в привычные рамки, сейчас же оно с каждым днем становилось все более странным. И если вдруг, по каким-то причинам, он решит расправиться со всей группой одновременно, добавить смертельно ядовитое вещество в пищу бойцов спецгруппы не составит никакого труда. «Надо обсудить это со всей группой, – подумал Богданов. – Возможно, скоро придет время воспользоваться белой карточкой, приготовленной полковником Старцевым».
Развить тему Богданов не успел – из центрального входа отеля рука об руку вышли Марван и Хамруш и сели в поданный автомобиль.
Глава 7
Тель-Авив, бульвар Шауль Ха-Мелех, главный офис Моссада, 1 октября 1973 года.
В комнате с массивной мебелью, дорогими, не пропускающими солнечный свет портьерами и обшитыми деревянными панелями стенами пахло пылью. На столе размером с футбольное поле стояла лампа на медной подставке под прозрачным абажуром – на настоящий момент единственный источник освещения. Стрелки солидных напольных часов показывали без четверти двенадцать. Зашторенные окна создавали в комнате ощущение полной изоляции, не позволяя определить,
