Благородный дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

— И ты можешь слышать. Так что же, черт возьми, случилось? Боже, это как тогда, на Иводзиме[367].

Он лег на спину, чтобы сохранить силы. «Если вас завалило при земляных работах или взрыве бомбы, — наставлял их пожилой старший сержант, — вы должны лечь на спину и подумать своей чертовой башкой. Перво-наперво убедитесь, что можете свободно дышать. Потом проделайте дыру, все, что угодно, чтобы дышать. Это первое. Затем проверьте, целы ли руки и ноги, не отказал ли слух, а насчет зрения сразу, черт возьми, поймете. Ну а после ложитесь на спину, соберите мозги в кучку и не паникуйте. Будешь паниковать — ты покойник. Я откапывал ребят через четыре дня, и они были измазаны, как свинья в дерьме. Пока вы способны дышать, видеть и слышать, неделю продержитесь только так. Ну, а дня четыре — это вообще раз плюнуть. Но были и другие. Мы добирались до них через час, а они успевали захлебнуться в грязи, дерьме или собственной рвоте от страха либо разбить голову о какую-нибудь чертову железяку, когда мы были всего в нескольких футах от этих болванов, а если бы лежали, как я вам сказал, смирненько, не напрягаясь, тихонько, они бы нас услышали и могли бы крикнуть. Черт! Если кто-нибудь из вас, ублюдков, запаникует, случись вам попасть в завал, можете считать, что вы покойники. Это уж как пить дать. Меня самого заваливало полсотни раз. Никакой паники!»

— Никакой паники. Никак нет, сэр, — вслух проговорил Бартлетт и почувствовал себя лучше, с благодарностью вспомнив этого человека.

Однажды на Иводзиме пришлось круто: ангар, который он строил, подвергся бомбардировке, и от разрывов бомб его завалило. Когда он прочистил глаза, рот и уши от земли, его охватила паника, он начал метаться по завалу, но потом вспомнил это «никакой паники» и заставил себя остановиться. Он дрожал, как перепуганная собака при виде плети, но все же пересилил свой страх. Взяв себя в руки, он тщательно осмотрелся. Бомбили днем, так что видимость была неплохой, и он отыскал место, откуда можно было начать выбираться. Но осторожности ради он решил подождать, помня о наставлениях. И очень скоро услышал голоса. И стал кричать, стараясь беречь связки.

«Это ещё одна очевидная вещь, черт возьми! Старайтесь не сорвать голос, понятно? Не надо орать до хрипоты, когда в первый раз услышите, что вас откапывают. Запаситесь терпением. Черт, некоторые умники докрикивались до того, что не могли слова промолвить, когда помощь была совсем близко, и мы их теряли. Забейте это в свои дурацкие головы: чтобы вас нашли, нужно помогать спасателям. Никакой паники! Если не можете кричать, стучите, воспользуйтесь чем угодно, чтобы произвести шум, но дайте нам знак, и мы вас вытащим, если вы ещё дышите — через неделю запросто, как нечего делать. Все равно вас, ублюдков, следовало бы на диету посадить...»

Теперь Бартлетт призвал на помощь все свои способности. Поскрипывали развалины, где-то неподалеку капала вода, но людей слышно не было. Потом донесся приглушенный вой полицейской сирены и затих вдали. Ободренный тем, что помощь идет, Бартлетт стал ждать. Сердце билось ровно. Он лежал на спине и благословлял того пожилого старшего сержанта. Его звали Спэрджэн, Спэрджэн Роуч, и он был черный.

«Должно быть, это землетрясение, — думал Бартлетт. — Все ли здание рухнуло или только наш этаж и тот, что выше? Может, самолёт врезался... Черт, нет, я услышал бы приближающийся рев. Здание не может просто так рухнуть, если оно построено с соблюдением норм и правил, но, постой, это же Гонконг, и я слышал, что некоторые здешние подрядчики иногда обходят требования норм, жульничают понемногу, используют второсортную сталь или дешевые марки бетона. Господи, если я выберусь, нет, когда я выберусь...»

Это было ещё одно неукоснительное правило старикана. «Пока вы можете дышать, не забывайте об одном: вы выберетесь, вы обязательно выберетесь...»

«Точно. Когда выберусь, найду старика Спэрджэна и отблагодарю как следует, а ещё подам на кое-кого в суд. Кейси обязательно... ах, Кейси, я уверен, черт возьми, что она не попала в это дерьмо, ни она, ни Орланда. Они обе... Господи, не могло же ведь Орланду завалить, ко...»

Обломки снова стали оседать. Он подождал, сердце колотилось. Теперь глаза лучше разбирали очертания окружающих предметов. Над головой нависала скрученная масса стальных балок и труб, наполовину торчавших из обломков бетона с рваными краями, кастрюль, сковородок и ломаной мебели. Поверхность, на которой он лежал, была такой же неровной. Свободным оставалось небольшое пространство, позволявшее встать и выпрямиться во весь рост. Он вытянул вверх здоровую руку, но достать до того, что было сейчас потолком, не смог. Снова попробовал дотянуться до него, встав на колени, потом, ощупью отыскивая опору для рук, поднялся, и осознание мизерности этого замкнутого пространства вызвало страх.

— Не паниковать, — произнес он вслух. Шаря руками и натыкаясь на острые выступы, Бартлетт обошел свое узилище кругом. — Примерно шесть на пять футов[368], — заключил он и приободрился от звука собственного голоса. «Не бойтесь говорить вслух», — учил Спэрджэн Роуч.

Внимание снова привлек отблеск света на плите. «Если она рядом, значит, я по-прежнему в кухне. Ну и где там стояла плита?» Сев, он попытался восстановить в памяти планировку квартиры. «Плита была встроена в стену напротив большого разделочного стола, напротив окна и около двери, а ещё возле двери стоял большой холодильник, и за сто... Черт, если я на кухне, здесь должна быть еда и пиво, и я легко могу протянуть целую неделю! Господи, ещё бы немного света. Был ли на кухне фонарик? Или спички? Спички и свеча? Постой, минуточку... Точно, на стене рядом с холодильником висел фонарик! Орланда ещё говорила, что у них вечно вышибает пробки, а иногда отключают электричество и... и, точно, спички были в ящике стола на кухне, много спичек, когда она зажигала газ. Газ...»

Бартлетт остановился и потянул носом воздух. Нос был ушиблен и заложен, он попытался прочистить его. Потом снова принюхался. Запаха газа не ощущалось. «Хорошо, хорошо», — приободрился он. Ориентируясь по плите, он обшарил все вокруг дюйм за дюймом, но ничего не нашел. Ещё через полчаса поисков пальцы наткнулись на какие-то консервные банки, а потом на банки с пивом. Вскоре он обнаружил их целых четыре. Они ещё были холодные. Он открыл одну, попивая понемногу, из экономии — возможно, придется ждать не один день, — и ему стало намного лучше, потому что, откровенно говоря, сидеть здесь внизу во мраке было жутковато: развалины поскрипывают, ты замурован черт-те где, то и дело падают обломки, время от времени доносится вой сирен, капает вода, и отовсюду слышатся странные, леденящие душу звуки. Рядом вдруг заскрипела балка, на которую сверху давили тысячи тонн. Она опустилась на дюйм. Бартлетт затаил дыхание. Движение прекратилось. Он снова прихлебнул пива.

«Ну и что делать — ждать или пытаться выбраться? — заволновался он. — Помнишь, старик Спэрджэн всегда уходил от этого вопроса. „Смотря по обстоятельствам, дружище, — говорил он. — Смотря по обстоятельствам"».

Сверху снова донесся скрежет. Изнутри поднимался панический страх, но Бартлетт загнал его обратно.

— Давай подведем небольшой итог, — начал он вслух, чтобы почувствовать себя увереннее. — Провизии у меня дня на два-три точно хватит. Я в хорошей форме и могу спокойно продержаться дня три-четыре, но вот вы, сволочи, — обратился он к нависшим над головой обломкам, — что собираетесь делать вы?

Гробница молчала.

Снова скрежет, от которого по спине пробежал холодок. Потом слабый голос, далеко наверху, справа. Бартлетт лег на спину и сложил ладони рупором у рта.

— Помоги-ите! — осторожно крикнул он и прислушался: опять голоса, там же. — Помоги-ите!

Он подождал, но теперь ответом была всеобъемлющая пустота. Он подождал ещё. Ничего. Его охватило разочарование. «Наберись терпения и жди!» Минута тянулась за минутой. Вода закапала чаще, гораздо чаще, чем раньше. «Должно быть, снова дождь. Боже! Могу поспорить, это был оползень. Точно, помнишь трещины на дорогах? Проклятый оползень, сукин ты сын! Кого ещё могло завалить? Господи, ну и влип же я, черт возьми!»

Оторвав полосу ткани от рубашки, он завязал на ней узел. Теперь можно отмечать дни. Один узел — один день. Когда голова впервые прояснилась, на часах было 23:41. Сейчас — 23:58.

Внимание вновь сосредоточилось. Еле слышные голоса, но теперь ближе. Китайцы.

— Помоги-ите!

Голоса умолкли. Потом донеслось еле слышное:

— Где вы, хейя?

— Здесь, внизу! Вы меня слышите-е-е? Тишина, потом ещё тише:

— Где вы-ы-ы?

Выругавшись, Бартлетт поднял пустую банку из-под пива и стал колотить ею по балке. Остановился и прислушался. Ничего. Он откинулся назад.

— Может, пошли звать на помощь? — Пальцы потянулись и нащупали ещё одну банку пива. Пришлось побороть неодолимое желание открыть её. «Не паникуй и сохраняй терпение. Помощь близка. Лучшее, что можно сделать, это ждать и...»