Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка - Доминик Ногез

— Вот тварь! Хрена лысого тебе, а не «Берлутти»!

Второй, еще более сильный удар ноги отшвырнул собаку в сторону. Консьержка, вбежавшая в подъезд следом за нами, к счастью, этого не видела. Между тем как собака лаяла все громче и громче, консьержка принялась возмущенно восклицать: «Мюге! Мюге!» — впрочем, не столько для собаки, сколько для молодого человека, который теперь, судя по всему, собирался обрушить прямо на голову животному ящик шабли. Я попытался разрядить обстановку, спросив у несчастной распустехи, что с ее внуками.

— Они нашлись, — тут же ответила она, — вчера в полицейский участок Оксерра пришло письмо от отца близнецов, к которому прилагалась записка от них самих. Они живы, здоровы и… — Тут консьержка запнулась, словно поперхнувшись словами, которые никак не могла выговорить, — оказывается, маленькие мерзавцы обвиняли свою мать и ее, их бабушку, в том, что те плохо с ними обращались!

Эглантина ждала меня, наблюдая по кабельному каналу за дискуссией сторонников и противников школьной формы. Она чувствовала себя лучше. Но когда я сообщил ей, что мы напрасно заезжали в Понтиньи, она побледнела и тут же, без единого слова, принялась звонить родителям. Тем понадобилось какое-то время, чтобы уяснить, о чем речь: они смотрели по телевизору ту же самую передачу. Оказывается, Прюн еще не вернулась домой, они думали, что она с нами! Я потер лоб обеими руками и глубоко вздохнул: опять проблема! Однако, зная Филибера, я не слишком беспокоился. Было маловероятно, что Прюн вернется под родительский кров в точности такой же, какой оставила его, но, по крайней мере, она вернется живой, без сомнения, более зрелой и — кто знает? — возможно, даже более счастливой. Однако я не осмелился сказать об этом Эглантине.

— Кстати, сколько там ей лет? — спросил я с нарочито небрежным видом.

На самом деле я знал, сколько — семнадцать с половиной. Но я хотел помочь Эглантине понять, что ее сестра больше не маленькая девочка — или, говоря метафорическим языком «Красной Шапочки», она уже в том возрасте, когда на пути к бабушке вполне можно встретиться с волком.

Этого только не хватало — тревога в семействе Дюперрон вновь вспыхнула с прежней силой. Дело в том, что на следующий четверг у Прюн был билет на поезд до Парижа, а оттуда — на самолет до Ливерпуля, где она должна была усиленно совершенствоваться в английском (эту поездку устроила ей мать).

В течение какого-то времени я мало виделся с Бальзамировщиком. Из-за удушающей жары он был перегружен работой и возвращался домой поздно. Пару раз Квентин приезжал раньше него, настежь распахивал все окна в квартире и расхаживал по комнатам голый, врубив на полную мощность музыкальный центр. Однажды я застал Эглантину за подглядыванием. Она заявила, что он вызывает у нее антипатию, и добавила: «Но фигура у этого мерзавца классная!», — чтобы быть «объективной».

Впрочем, в дальнейшем ей нечасто предоставлялся случай поупражняться в такого рода объективности. Молодой человек стал приезжать реже. Зато как-то утром имел место еще один «собачий» случай — кажется, я разобрал «подпись автора» под этим действием, (почти действом, в артистическом смысле), которое привело в отчаяние консьержку и заставило хохотать весь дом. Пес Мюге ночью перемазался в какой-то красной жидкости, весь, от ушей и до хвоста, — только острая морда, как огромный белый нос, торчала из красной шерсти. Похоже — и это еще больше смешило зубоскалов, — жидкость оказалась несмываемой. Консьержка не осмеливалась никого обвинить, но красные следы на садовой траве, как раз под окном ванной комнаты мсье Леонара, почти не оставляли сомнения в том, кто «окрестил» несчастного пса.

Красный пес — которого насмешники тут же переименовали в Пиона — чуть было не вызвал два дня спустя серьезного дипломатического инцидента между нашим домом и соседним. Все началось в нижней части улицы, где мадам Делажуа, психоаналитик, прогуливала своего дога, куря длинную тонкую сигарету. Погруженная в свои мысли, она стояла спиной к собаке, когда та наконец нашла подходящий телеграфный столб. Вдруг — так она рассказывала после — она услышала собачье ворчанье (что не слишком ее удивило), а потом — слабое потявкивание (что было уже более необычно). Обернувшись, она пришла в ужас: красный пес, выскочивший со двора дома номер восемь, радостно совокуплялся со своей соседкой из дома номер три с риском дать жизнь какому-нибудь невероятному ублюдку.

— Пошел вон, зараза! — завопила мадам Делажуа, между тем как мамаша Дельгадо на всех парах неслась к ним со своей стороны двора, патетически восклицая: «Мюге! Мюге!»

Кажется, ничего непоправимого не случилось, впрочем, от случки двух настолько разных пород вряд ли могло бы что-то зародиться. Однако позже выяснилось, что одна непоправимая вещь все же произошла, насколько я мог судить по хлестко-обидному замечанию, брошенному последовательницей Фрейда в адрес заместительницы Цербера (его услышала Эглантина и передала, когда поднялась ко мне):

— Если уж за своим псом не можешь уследить, то ничего удивительного, что теряешь и своих мелких паршивцев!

Эглантина приехала от родителей. Оказывается, Прюн нашлась! Час назад она со своими пожитками была оставлена возле родительского дома загадочным «преподавателем». Прюн похудела и выглядела еще лучше, чем раньше. Она почти ничего не рассказывала о своих приключениях, сказала только, что вернулась из Везлэ, где провела два дня «с одним человеком, у которого там знакомые». Но больше ничего нельзя было из нее вытянуть — ни с кем она ездила, ни чем питалась, ни где ночевала.

Итак, Прюн отыскалась, а Квентин, наоборот, пропал. Окна квартиры Бальзамировщика были приоткрыты, и иногда я слышал, как он включает запись на автоответчике — в полном отчаянии, кажется, просто для того, чтобы услышать чей-то голос… «У вас нет сообщений» — неизменно говорил автоответчик между двумя короткими пронзительными сигналами, похожими на звуки сирены «скорой помощи».

Прюн нашлась, но в тот же вечер вдруг одновременно исчезли оба героя сегодняшнего скандала: благодушная Жозефина и выкрашенный в красный цвет пес консьержки. Таким образом, в нашем квартале исчезло три домашних животных — поскольку я забыл упомянуть кота Клемансо, который, к величайшему горю Эглантины, вот уже месяц как не появлялся дома.

ГЛАВА 7

Вечер Соллера-Анго-Уэльбека был одним из наиболее примечательных и волнующих событий, происшедших в нашем городе за последние несколько лет. Было решено, что он состоится под открытым небом, на стадионе Аббе-Дешан, там, где футбольная команда Оксерра столько раз одерживала победы. Несмотря на свой оптимизм (если не сказать легкомыслие) и на широкую известность приглашенных, организаторы встречи in extremis[86] все же слегка сомневались, что культурной публики в городе наберется достаточно, чтобы заполнить стадион на двадцать три тысячи мест (даже с учетом того, что по соображениям сценографии предполагалось использовать три трибуны из четырех). Поэтому по договоренности с дирекцией клуба было решено, что члены АМО (Ассоциации молодежи Оксерра) пройдут на встречу бесплатно. Дурацкая идея, подумал я сразу же, хотя и смелая, но все равно дурацкая. Дальнейшие события показали, что я был прав.

Итак, за пятнадцать минут до начала вечера, когда мы с Эглантиной и мсье Леонаром с билетами в руках подошли к входу, я увидел, как мимо нас, шумя и размахивая клубными карточками, с теннисных кортов и беговых дорожек соседнего оксеррского стадиона стекаются целые толпы подростков в шортах, некоторые даже обнаженные по пояс, теннисистки в коротких юбчонках, а также профессиональные спортсмены в акриловых спортивных костюмах — среди них даже легендарный клубный тренер Ги Ру собственной персоной, похожий на хитроватого крестьянина, которого скорее можно было представить себе за чтением «Альманаха» Вермо, чем «Бесконечности», — хотя это было бы ошибкой.

Выражение лица мсье Леонара было довольно кислым — я почти силой притащил его сюда, во имя того интереса, который он испытывал к книгам, а также для того, чтобы он немного развеялся и забыл о своих проблемах. В тот период, в сентябре 2003 года, он еще не порвал с Квентином (впрочем, я не уверен, что он вообще когда-либо порывал с ним), но он страдал так, как только можно страдать. Квентин, надо признать, становился все более капризным и увертливым — мы с Эглантиной в общих чертах представляли себе хронику событий, будучи несколько раз разбужены по ночам криками или звуками записи на автоответчике, которую мсье Леонар в безнадежном отчаянии прокручивал по двадцать раз кряду.

Благодаря Эглантине нам достались очень хорошие билеты — в десятом ряду на трибуне, недалеко от почетных гостей, а также местных культурных знаменитостей (которых ожидалось множество со всей Бургундии). Когда мы заняли места, никого из них еще не было, но вскоре они появились — прямо напротив нас: сначала Тиньозо, глава культурного отдела мэрии, который помахал рукой Эглантине, потом сам мэр с супругой, префект, также с супругой и с дочерью-инвалидом, потом еще одна чиновница из мэрии, глава отдела образования, причесанная кое-как, зато в бирюзовой кашемировой шали, вероятно на случай (маловероятный), если вдруг похолодает. Кроме них, были еще мэры окрестных городков, Шульц, директор лицея Жака Амьо, директриса Управления по туризму, глава коллегии адвокатов, жена председателя суда высшей инстанции. Последним прибыл нынешний президент регионального совета — бывший мэр, бывший министр и что-то еще, чей пурпурный цвет лица заставлял предположить, что он уже выпил пару коктейлей из тех, что предназначались для нескольких избранных в ресторане Барнабе после творческой встречи.