Дамы плаща и кинжала (новеллы) - Елена Арсеньева

Наверху сочли вредной для интересов страны женитьбу крупного советского поэта на белоэмигрантке. Боялись, что Маяковский возьмет да и останется в Париже. И Агранов по просьбе семьи Брик, не желавшей терять кормильца, затормозил выдачу визы.

Маяковский об этом не догадывался, все надеялся, что визу дадут. Наконец 11 октября 1929 года в Гендриков переулок пришло письмо от Эльзы.

«Володя ждал машину, он ехал в Ленинград на множество выступлений, — потом описывала все это Лиля Брик. — Я разорвала конверт и стала, как всегда, читать письмо вслух. Вслед за разными новостями Эльза писала, что Т. Яковлева, с которой Володя познакомился в Париже и в которую еще был по инерции влюблен, выходит замуж за какого-то, кажется, виконта, что венчается с ним в Париже, в белом платье, с флердоранжем, что она вне себя от беспокойства, как бы Володя не узнал об этом и не учинил бы скандала, который ей может навредить и даже расстроить брак. В конце письма Эльза просит по всему этому ничего не говорить Володе. Но письмо уже прочитано…»

А между тем Татьяна тогда еще не венчалась с виконтом. И она отправила письмо Маяковскому, где спрашивала, что ей делать. Письмо пропало, Маяковский не ответил…

Куда пропало столь важное для него письмо?

Не Лилечка ли его заиграла?

Она по-прежнему пребывала в состоянии жуткой ярости из-за открывшегося непослушания верного Щена. Точно так же лютовал на нее Ося, на которого, в свою очередь, топал ногами товарищ Агранов.

Щен срывался с поводка, и нужно было показать ему, что он — всего лишь пес при хозяевах.

И показали…

Теперь все публикации Маяковского встречала неистовая злоба.

И. Эренбург утверждал, что в стихах поэта «слышатся одни, конечно, перворазрядные барабаны». К. Чуковский уверял, будто «его пафос — не из сердца, и нет у него чувства родины».

После публикации стихотворения «Прозаседавшиеся» и особенно поэмы о Ленине на Маяковского навалилась целая толпа партийных критиков, возглавляемая Л. Троцким.

Л. Сосновский начал кампанию под лозунгом: «Довольно Маяковского». Н. Коган заявил: «Он чужд нашей революции». А. Лежнев называл поэта «холодным ритором и резонером». А. Воронский писал: «Социализм Маяковского — не наш марксистский социализм, это скорее социализм литературной богемы».

Модным стало повторять вслед за Троцким о «кризисе Маяковского». К. Зелинский опубликовал статью «Идти ли нам с Маяковским», где писал: «Безвкусным, опустошенным и утомительным выходит мир из-под пера Маяковского… к новому пониманию революции можно прийти, уже перешагнув через поэта».

Его стихи называли «рифмованной лапшой» и «кумачевой халтурой», «перо Маяковского совсем не штык, а просто швабра какая-то…». В травле участвовали Носимович-Чужак, Гросман-Рощин, А. Горфельд, Л. Авербах, М. Янковский, В. Ермилов, В. Перцев, С. Дрейден, поэт Семен Кирсанов…

Свою выставку-отчет «20 лет работы» Маяковский готовил почти в одиночестве. Лиля вспоминала, что в «этой затее ему помогала какая-то Зина Свешникова и какие-то неизвестные «мальчики».

А Брики где же были? Они уехали за границу, истомленные отчаянием «кормильца». То ли дали ему время прийти в себя, то ли… То ли Лилечка, как жена Цезаря, должна была остаться вне подозрений?

17 апреля 1930 года, в день похорон Маяковского, в выпусках «Литературной газеты» и «Московской правды» появилась статья все того же Михаила Кольцова, в которой было сказано: «Нельзя с настоящего, полноценного Маяковского спрашивать за самоубийство. Стрелял кто-то другой, случайный, временно завладевший ослабленной психикой поэта-общественника и революционера. Мы, современники, друзья Маяковского, требуем зарегистрировать это показание».

Овладели его сознанием… Писатель Анатолий Виноградов рассказывал, как однажды Агранов зло, издевательски подшучивал над Маяковским: «Вот ты там в «Флейте-позвоночнике» говоришь, но ведь вы, поэты, любите похвастаться словцом, а на деле вы трусы». Маяковский что-то буркнул обиженно в ответ. Агранов продолжал подначивать его. Потом вынул револьвер и подал Маяковскому со словами:

— На вот, посмотрим, какой ты храбрый, хватит ли у тебя смелости поставить пулю в своем конце.

Маяковский взял револьвер и ушел с ним.

Поэт Николай Асеев, друг Маяковского (он даже носил в литературных кругах прозвище Соратник за преданность поэту), вспоминал, что, приехав на квартиру Маяковского в день его гибели, встретил там Агранова, который отвел его в другую комнату и прочел предсмертное письмо, не дав его в руки.

Странно, что письмо было написано за два дня до рокового выстрела.

Вот оно:

«Москва. 12 апреля 1930 года.

Всем.

В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.

Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет.

Лиля, — люби меня.

Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская.

Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо.

Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.

Как говорят -

«инцидент исперчен».

Любовная лодка разбилась о быт.

Я с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид.

Счастливо оставаться.

Владимир Маяковский».

Дальше следовало несколько приписок. Маяковский сводил счеты с литературными противниками и отдавал денежные распоряжения.

С Вероникой Полонской его познакомили Брики — это был противовес парижской любви. Женившись на Веронике (ее чаще называли Нора), он остался бы управляем Лилей, как прежде. Он сам хотел жениться, хотел покоя. Однако Нора была замужем…

Вот что писала она о последней встрече с измученным поэтом:

«Маяковский хотел, чтобы я была счастлива, но с ним и только с ним. Или ни с кем больше. Никак он не заботился о сохранении приличий, о сохранении моего семейного быта. Наоборот, он хотел все взорвать, разгромить, перевернуть, изничтожить».

Она твердила свое: ей надо поговорить с мужем. На том и расстались в тот роковой день. Маяковский поцеловал Нору, попросил не беспокоиться и сунул двадцать рублей на такси.

Полонская вышла, однако не успела дойти до парадного, как раздался выстрел. «У меня подкосились ноги, я закричала и металась по коридору: не могла заставить себя войти…

Владимир Владимирович лежал на ковре, раскинув руки. На груди было крошечное кровавое пятнышко».

На следующий день его предсмертное письмо опубликовала главная газета страны «Правда».