Последняя цивилизация. Политэкономия XXI века - Василий Галин

Проблема гипернеравенства не представляла бы серьезной угрозы, если бы существующая модель обеспечивала экономическое и социальное развитие страны и давала надежды на будущее. Самым страшным является то, что российская экономика, начиная с 2000-х гг., внешне демонстрируя рост, на деле не развивается, а наоборот деградирует [522]. Наглядным, хотя и далеко не всеобъемлющим, индикатором этого процесса является рост ее зависимости от сырьевого экспорта: так, если в 1985 г. — на пике поступлений от экспорта нефти и газа, их доля в ВВП составляла ~4 % ВВП [523], а в доходах бюджета СССР ~9 %, то в 2012 г., по словам замминистра экономики РФ А. Клепача, роль нефтегазовых поступлений в экономическом росте страны оказалась практически исчерпана: «они составляют ~25 % от нашего ВВП, ~30 % доходов бюджетной системы [524]. Темпы роста российской экономики сегодня уже на 80 % зависят от нефтегазовой отрасли » [525] .

С 2008 г. Россия занимает первое место в мире по экспорту нефти и газа [526] , и это можно было бы считать достижением. Проблема в том, что в отличие от западных конкурентов Россия экспортирует в основном не конечный продукт, а сырье [527], [528]. Отличие от восточных состоит в том, что при существующих объемах добычи, советского нефтяного наследства России хватит всего на 15–20 лет [529], а, например, странам ОПЕК — на 100–150 лет. Зато Россия еще имеет самые большие в мире запасы газа. При существующих темпах добычи его хватит более, чем на 70 лет, но в случае, если за счет газа придется компенсировать снижение добычи нефти, срок сократится — до 30–40 лет.

Есть, правда, у России еще недоказанные запасы нефти и газа (хватит еще лет на 50), но они преимущественно находятся в Арктике, и их добыча потребует таких инвестиций и технологий, которыми сегодня Россия не располагает. Снижение цен на нефть, вследствие кризиса или успеха сланцевых технологий, сделает инвестиции в арктический шельф нерентабельными, чему может служить пример с отсрочкой освоения Штокмановского месторождения. Видимо, средств уже не хватает даже на освоение разведанных месторождений «в ближайшие 10–20 лет, — предупреждает министр энергетики А. Новак (2012 г.), — может произойти снижение объемов добычи нефти в России… с 500 до 370 млн тонн» [530]. У Газпрома, очевидно, также есть серьезные проблемы, на что указывает падение стоимости его акций за 2008–2012 гг. более, чем в 3,5 раза, даже несмотря на то, что в 2011 г. Газпром стал самой прибыльной компанией мира [531].

Но главную проблему представляет замедление роста мировых цен на энергоносители. Итог влияния этих тенденции на Россию 06.2012 подвел министр экономики А. Белоусов, по словам которого, «экономический рост за счет экспорта нефти уже позади » [532]. Эту данность еще раз подчеркнет в начале 2013 г. президент В. Путин: «Возврат к докризисной модели развития экономики невозможен» [533].

Пример с нефтью наглядно демонстрирует продолжение начавшихся в 1990-х гг. процессов деиндустриализации страны. Критик скажет, что подобные тенденции наблюдаются и в других развитых странах. Да, доля промышленности в них сокращается, но совершенно не в той мере, как в России. На эту данность обращает внимание А. Привалов, научный редактор журнала «Эксперт», в своей реплике «Российская экономика: возврат в темное прошлое» (11.2012): «По абсолютному размеру обрабатывающих отраслей (точнее, по объёму добавленной стоимости в этих отраслях), Россия 17-я в мире — между Турцией и Таиландом. А если считать на душу населения, мы оказываемся уже 55-ми, уступая Японии в 16 раз». При этом «в обновлённой Стратегии-2020, в этом компендиуме российской экономической мысли, на четырехстах с лишним страницах нет ни одного упоминания о государственной промышленной политике» [534].

Деиндустриализация не имела бы столь принципиального значения, если бы одновременно Россия смогла перейти на постиндустриальный уровень развития. Но и этого не произошло. Мало того, ее способность сделать этот многократно обещанный переход вызывает все большие и большие сомнения.

Например, Нобелевский лауреат А. Гейм в ответ на приглашение поработать в Сколково заявил, что «не верит в проект российского правительства создать в стране аналог Кремниевой долины» [535]. Не вселяет оптимизма и заявление главы гордости отечественной науки — Роскосмоса В. Поповкина (2012): «Мы станем в ближайшие три-четыре года, если не принять экстренных мер, неконкурентоспособными» [536]. И председателя Научно-технического совета «Роснано», академика РАН М. Алфимова, по словам которого, «Роснано» реализовал уже готовые проекты, к сегодняшнему дню сливки сняты, т. е. глубоко проработанные проекты практически все выбраны [537].

Почему же у нас нет новых проектов? По мнению замминистра экономики А. Клепача (2012 г.), из-за того, что в России «те, кто работает в отраслях, связанных с интеллектом: образованием, наукой… не попадают в средний класс » [538]. Другими словами, так же, как и в индустриальной сфере, в области модернизации конкурентоспособный уровень до последнего времени поддерживался за счет проедания советского наследства и ресурсов будущих поколений.

Очевидно, не случайно, что оценка эффективности научной деятельности на основе количества статей, опубликованных в международных рецензируемых журналах, демонстрирует снижение активности российских ученых.

Количество статей, опубликованных в международных рецензируемых журналах, S&E Indicator [539]

Перспективы диверсификации и либерализации российской экономики наглядно демонстрирует сравнение величины и структуры расходов на НИОКР, т. е. в будущие поколения, в России, с ее основными конкурентами. Согласно данным OECD, Россия имеет не только самые низкие расходы на НИОКР, но и доля расходов на исследования частного капитала в России в среднем в 3–5 раз ниже, чем у основных конкурентов.

Расходы на НИОКР 2009, OECD [540]

Негосударственные инвестиции в НИОКР в США только на 10 % покрываются за счет средств корпораций, 55 % — это средства пенсионных и страховых фондов, прочие — 35 %. В России такая ситуация невозможна. Сумма пенсионных накоплений в России на начало 2012 г. составляла всего 3,5 % ВВП, в то время как в среднем по миру — 75 % ВВП, а в англосаксонских странах, таких как США, Англия, Австралия — 100 % ВВП [541].

Однако для России и 3,5 % оказалось слишком много. Проблема в том, что доходность частных пенсионных накоплений за время существования системы составила в среднем всего 7 %, что ниже уровня инфляции — 10 %, в два раза ниже индексации государством страховой части пенсии — 15 % и почти в три раза ниже темпов роста экономики и средней заработной платы. Другими словами, финансовые посредники работают в убыток не только для своих доверителей, но и экономики в целом [542], [543].