Парижские тайны. Том 1 - Эжен Сю
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Человек, которого вы ранили, не нападал на вас, он был безоружен. Я предложил вам совершить эту кражу… не отрекаюсь. Немного погодя я объясню, зачем мне это понадобилось. Накануне вы обобрали мужчину и женщину в Сите (вот взятый у них бумажник) и предложили им убить меня за тысячу франков!..
– Я слышал это! – воскликнул Поножовщик.
Грамотей взглянул на него с лютой ненавистью.
– Вы сами видите, что толкать вас на преступление не требовалось, – заметил Родольф.
– Вы не следователь, я больше не буду вам отвечать…
– Вот почему я предложил вам совершить это ограбление. Мне было известно, что вы беглый каторжник… вы знали родителей одной несчастной девушки, во многих бедах которой виновата Сычиха, ваша сообщница… Я решил заманить вас сюда под предлогом крупной поживы, единственной приманки, способной вас соблазнить. Как только вы оказались бы в моей власти, я предложил бы вам на выбор, либо передать вас в руки правосудия, и тогда вы головой заплатили бы за убийство торговца скотом…
– Ложь! Я не совершал этого преступления…
– …либо тайно выслать вас из Франции в место вечного заточения, где ваша судьба была бы менее тяжелой, чем на каторге; однако в обмен на смягчение вашей участи я потребовал бы от вас сведений, которые мне необходимы. Вы были осуждены на пожизненные каторжные работы и бежали с каторги. Лишая вас возможности вредить себе подобным, я оказал бы услугу обществу, а ваши признания помогли бы мне вернуть в лоно семьи бедную девушку, вся вина которой заключается в неудачно сложившейся жизни. Таков был сначала мой план, план нелегальный, но ваш побег и ваши новые злодеяния поставили вас вне закона… Вчера благодаря откровению свыше я узнал ваше подлинное имя.
– Это ложь! Я не Ансельм Дюренель.
Родольф взял со стола цепочку Сычихи и показал Грамотею маленькую скульптурку из лазурита.
– Святотатство! – грозно воскликнул он. – Подарив ее бесчестной женщине, вы осквернили эту реликвию, реликвию, трижды священную, ибо она перешла к вашему сыну от его матери и бабушки.
Грамотей, изумленный этим открытием, молча опустил голову.
– Вчера я узнал, что пятнадцать лет назад вы похитили вашего сына у его матери, вашей бывшей жены, и что вам одному известно, как сложилась судьба ребенка. Когда я понял, кто вы такой, у меня появилась еще одна причина для того, чтобы захватить вас. Я не хочу мстить вам за себя лично! Этой ночью вы опять пролили кровь ни в чем не повинного человека. Тот, кого вы серьезно ранили, доверчиво вышел к вам, не подозревая о ваших гнусных намерениях. Он спросил у вас, что вам здесь надобно… «Твои деньги и твоя жизнь!» – ответили вы и ударили его кинжалом.
– Все это поведал мне господин Мэрф, когда я оказывал ему первую помощь, – подтвердил врач.
– Это неправда, он солгал.
– Мэрф никогда не лжет, – холодно заметил Родольф. – Ваши преступления вопиют о мщении. Вы проникли в этот сад незаконным путем, вы ударили кинжалом человека, чтобы обокрасть его, и таким образом совершили еще одно убийство… Вы умрете здесь… Из жалости, из уважения к вашей жене и к вашему сыну мы спасем вас от позора смертной казни… Скажем, что вы погибли во время вооруженного нападения… Подготовьтесь… Ружья заряжены.
Лицо Родольфа было неумолимо.
Грамотей заметил в соседней комнате двоих мужчин, вооруженных карабинами… Его имя было известно, он подумал, что от него хотят избавиться, чтобы предать забвению последние совершенные им злодеяния и спасти от нового позора его семью. Как и все люди, подобные ему, этот человек был столь же труслив, сколь и свиреп. Полагая, что его последний час пробил, он задрожал с головы до ног и крикнул:
– Пощадите!..
– Нет для вас пощады, – сказал Родольф. – Если вас не пристрелят здесь, эшафота вам не миновать…
– Я предпочитаю эшафот… Я проживу, по крайней мере, еще два или три месяца… Не все ли вам равно, раз я буду наказан? Пощадите меня! Пощадите!
– Но подумайте, ваша жена… ваш сын… носят ваше имя…
– Мое имя уже давно обесчещено… Прожить хотя бы еще неделю… Пощадите!..
– У него нет даже того презрения к жизни, какое встречается у крупных злодеев! – сказал с отвращением Родольф.
– К тому же такая самовольная расправа запрещена законом, – уверенно проговорил Грамотей.
– Законом! – вскричал Родольф. – Законом!.. И вы смеете ссылаться на закон, вы, который уже двадцать лет живете с оружием в руках, открыто восставая против общества?..
Не отвечая, злодей опустил голову.
– Оставьте мне жизнь, хотя бы из жалости! – проговорил он наконец униженно.
– Вы скажете, где находится ваш сын?
– Да… да… Я скажу вам все, что знаю.
– Вы скажете мне, кто родители этой девушки, детство которой было искалечено Сычихой?
– В моем бумажнике имеются документы, которые наведут вас на их следы.
– Где ваш сын?
– Вы не отнимете у меня жизни?
– Прежде всего признайтесь…
– Видите ли, когда вы узнаете… – нерешительно проговорил Грамотей.
– Ты убил его?
– Нет… нет… Я поручил сына одному из моих сообщников, которому удалось бежать, когда я был арестован.
– Что же он сделал с ним?
– Он воспитал его; дал ему знания, необходимые для коммерции, чтобы мы могли воспользоваться… Но я скажу вам всю правду только в том случае, если вы пообещаете не убивать меня.
– И ты еще ставишь условия, мерзавец!
– Нет, нет! Пожалейте меня; прикажите арестовать лишь за сегодняшнее преступление; не говорите о другом. Дайте мне возможность спасти свою голову.
– Итак, ты хочешь жить?
– О да, да! Никогда не знаешь, что может случиться, – невольно вырвалось у злодея.
Он уже думал о возможности нового побега.
– Ты хочешь жить, жить во что бы то ни стало…
– Да, жить… Пусть даже в цепях! Хотя бы еще месяц, неделю… О, только бы не умереть сию минуту…
– Признайся во всех своих преступлениях, и ты будешь жить.
– Буду жить! Правда, правда? Буду жить?
– Послушай, из жалости к твоей жене, к твоему сыну я дам тебе совет: согласись умереть сегодня…
– О нет, нет, вы отказываетесь от своего обещания, не убивайте меня, жизнь, самая мерзкая, самая ужасная, ничто по сравнению со смертью.
– Ты так решил?
– О да, да…
– Ты так решил?
– Да, и никогда не пожалуюсь на свою участь.
– Что ты сделал со своим сыном?
– Тот друг, о котором я вам говорил, дал ему знания по бухгалтерии, необходимые, чтобы поступить в банк; таким образом, сын держал бы нас в курсе некоторых финансовых операций. Так было договорено между нами. Тогда я еще был в Рошфоре и, готовясь к побегу, руководил этим планом посредством зашифрованных записок.
– Этот человек ужасает меня! – воскликнул Родольф, содрогаясь. – Оказывается, существуют преступления, о которых я и не подозревал. Признайся… Признайся же… Зачем ты хотел устроить сына в банк?
– Для того… вы понимаете… чтобы в согласии с нами незаметно войти в доверие к банкиру… помогать нам… и…
– О боже! На что он обрек сына, своего родного сына! – скорбно воскликнул Родольф, с гадливостью закрывая лицо руками.
– Речь шла всего-навсего о фальшивых деньгах! – воскликнул разбойник. – Да и кроме того, когда мой сын узнал, чего мы ждем от него, он возмутился… После бурной сцены с человеком, воспитавшим его для выполнения наших замыслов, он исчез… С тех пор прошло полтора года… Никому не известно, что с ним сталось… Вы найдете в моем бумажнике перечень шагов, предпринятых воспитателем сына, который во что бы то ни стало хотел разыскать его, из боязни, что тот выдаст наше содружество; но след его в Париже был потерян. Последнее местожительство сына – дом номер четырнадцать на улице Тампль, где он известен под именем Франсуа Жермена; адрес тоже находится в моем бумажнике. Как видите, я все сказал, решительно все… Выполните теперь свое обещание и велите арестовать меня только за попытку сегодняшнего ограбления.
– Ну а торговец скотом из Пуасси?
– Доказать это невозможно за отсутствием улик. Я признался только вам, чтобы подтвердить свою добрую волю; на следствии я все буду отрицать.
– Итак, ты признаешься?
– Я был в нищете, не знал, как жить дальше… Совет этот мне дала Сычиха… Теперь я раскаиваюсь… Сами видите, ведь я во всем признался… Ах, если бы у вас хватило великодушия не предавать меня правосудию, я дал бы вам честное слово, что не вернусь к прежней жизни.
– Ты будешь жить, и я не предам тебя правосудию.
– Так вы прощаете меня? – вскричал Грамотей, не веря своим ушам. – Прощаете?
– Я вершу суд над тобой… и выношу тебе приговор! – воскликнул Родольф громовым голосом. – Я не отдам тебя в руки правосудия, потому что ты попадешь либо на каторгу, либо на эшафот, а этого не должно быть… Нет, не должно… На каторгу? Чтобы ты снова господствовал над тамошним сбродом благодаря своей силе и подлости! Чтобы ты снова мог удовлетворить свою жажду грубого угнетения!.. Чтобы все тебя ненавидели и боялись, ибо у преступников есть своя, особая гордость, и тебе будет льстить сама исключительность твоей низости!.. На каторгу? Нет, нет: твоему железному здоровью нипочем каторжные работы и палка надсмотрщика. Да и, кроме того, цепи можно перепилить, стены пробуравить, через крепостной вал перелезть; и придет день, когда ты снова пустишься в бега, чтобы снова нападать на кого попало, как взбесившийся дикий зверь, отмечая свой путь грабежами и убийствами… ибо никто не застрахован от твоей геркулесовой силы и от твоего ножа; а этого не должно быть, нет, не должно! Но если на каторге ты можешь разбить свои цепи, как же быть, чтобы уберечь общество от твоих злодеяний? Отдать тебя в руки палача?