Женщины Вены в европейской культуре - Беатрикс Шиферер

Поэтому предисловие автора к этой книге имеет очень личное звучание:

«…Это первый опыт истории культуры с точки зрения роли и места в ней женщины. Исследование тяготеет к предельной односторонности, а именно высвечивает ту сторону предметного описания, которой до сих пор не было. Другая же сторона в достаточной мере известна всякому, кто хоть немного интересуется духовными материями, ибо все снова и снова подробно описываются те фазы культурного развития, которые наиболее ярко отражают сугубо мужской взгляд на мир. Что же касается женского, то он либо отсутствует вовсе, либо представлен косвенно, через посредство все той же мужской картины мира. Сознательно или невольно, ученые избирают мужчин любимыми персонажами исторической сцены».[136]

Матриархат, портреты женщин, ставших поистине историческими личностями, путевые картины, исследование по истории шелка и многие другие труды, помимо уже упомянутого автобиографического романа, образуют основной творческий фонд Сэра Галаада.

После смерти — Берта умерла 20 февраля 1948 года от травм, полученных при падении, — имя автора бестселлеров все больше забывается. В некрологе, напечатанном в «Берлинер Тагесшпигель», есть такие слова:

«…Ныне она почти забыта читающей публикой. Но те, кому довелось некогда погрузиться в мир ее книг, до сих пор хранят признательность их автору и берегут ее произведения как часть души, их создавшей…»[137]

Быть может, творчеству Берты суждено пережить свой ренессанс — биография, написанная Мюло-Дери, могла бы положить этому начало, — поскольку современный читатель в состоянии разглядеть здоровое зерно в ее книгах вопреки ее наносным элитарным амбициям в сочетании с антисемитизмом.

Насколько амбивалентно восприятие творчества писательницы, убеждает нас Дора Цееман в своем отправленном в прошлое письме Берте Экштайн-Динер:

«Сэр Галаад! При взгляде на твой портрет и при чтении твоих остры фраз я испытываю что-то вроде романтического разлада: ведь ты, в сущности, мне не по душе, ведь отчуждение между нами непреодолимо. Будь ты живой или мертвой… Для меня ты была стимулом роста…»[138]

Лу Андреас-Саломе

(1861–1937)

Лу Андреас-Саломе, 1897.

В отличие от большинства персонажей этой книги Лу Андреас-Саломе родилась и выросла за пределами австро-венгерской монархии. Она, можно сказать, само воплощение европейской мысли, фигура, знаменующая размывание духовных границ между нациями. Сфера ее деятельности объемлет всю Европу, а вклад в культуру Австрии и, в частности, Вены составляет при этом одну из существенных сторон ее творческих деяний. Ее часто именовали «femme fatale[139] против воли», подразумевая бурную жизнь и характер отношений со многими знаменитыми мужчинами.

Лу, а правильнее Луиза Саломе, родилась 12 февраля 1861 года в Санкт-Петербурге, она была единственной дочерью и младшим ребенком в семье, где уже росли пятеро ее братьев. Отцу, генералу Густаву фон Саломе, дворянину гугенотско-прусско-балтийского происхождения, в момент рождения любимой дочери было уже пятьдесят семь лет. Мать, Луиза, урожденная Вильм, имела своими предками немцев и датчан.

Детство маленькой Лёли, как ее звали в большом родительском доме со множеством домочадцев самых разных национальностей, протекала вполне счастливо. Она знала немецкий французский, русский и английский. Знания приобретала сначала самостоятельным путем, позднее училась в Цюрихском университете, постоянно общаясь с замечательными людьми, не исключая и женщин.

С детства Лу привыкла видеть в мужчине — образцом служили отец и три оставшихся в живых брата — прежде всего защитника и покровителя. В семье царил дух глубокой религиозности. Но, повзрослев, Лу с ужасом и смятением почувствовала, что утратила веру. Тем не менее она всю жизнь питала уважение и интерес к «набожным людям».

В шестнадцать лет она стала посещать занятия для конфирмандов при евангелическо-реформатской церкви. Ей претил суровый догматизм этого вероучения, воплощением которого был консервативный пастор (Дальтон), и на занятия она ходила из любви и уважения к больному отцу. От конфирмации она все-таки отказалась. Но, чтобы не огорчать отца, с церковью не порывала. В другом приходе ей довелось услышать проповедь голландского пастора Хендрика Гиллота. Проповеди этого весьма светского человека и рационалиста были известны всему Петербургу, на девочку они производили очень сильное впечатление. Личность поистине блестящая, он покорил Лу своим обаянием, хотя был на двадцать пять лет старше ее и имел двух дочерей ее возраста. В мае 1878 года она отправляет ему письмо.

«…Вам пишет, господин пастор, семнадцатилетняя девушка, чувствующая себя одинокой в семье и ближайшем окружении, одинокой в том смысле, что никто не разделяет ее взглядов, не говоря уже о том, что не помышляет о серьезных широких знаниях. Быть может, весь строй моих мыслей ставит преграду между мной и моими сверстницами, всем кругом общения. А для девушки нет ничего хуже, чем отступление от общего правила касательно симпатий и антипатий и даже инородности всего ее существа. Но как это горько — замыкаться в самой себе, поскольку ты обречена на горькое одиночество, поскольку в тебе уже нет той легкости и теплоты, которые завоевывают любовь и расположение людей. Буду ли я конфирмоваться в будущем году у пастора Дальтона и признаю ли его кредо, я, право, не знаю, но знаю только, что никогда, никогда не буду разделять тщеславных представлений о выверенной по линейке праведности, против которой восстает все существо мое. Вы сумеете, господин пастор, вообразить себе ту отчаянную энергию, с какой человек устремляется к малейшему проблеску света, и всю настоятельность моей просьбы, изложенной в начале письма…»[140]

Поначалу пастор учил девушку тайком. После смерти отца она рассказала матери о встречах с пастором и порвала с церковью. Мать вызвала к себе Гиллота, и ему удалось убедить ее в необходимости продолжить обучение одаренной ученицы. Он высоко ценил интеллект Лу и развивал его самым рациональным методом. Занималась она чуть ли не до изнеможения. Иногда ей даже приходилось писать за него проповеди. Вскоре учитель признался Лу — это имя дал ей он, так как не мог выговорить слова «Лёля», — в любви и намерении оставить семью, чтобы жениться на девушке. Это ошеломило и напугало ее, она хотела оставаться лишь ученицей. Но поскольку при сложившихся обстоятельствах такой возможности не было, она решила продолжить образование за границей. Нельзя, однако, отрицать тот факт, что пастор и отец явились для нее людьми, оказавшими глубокое влияние на ее личность и судьбу.