Леди, которых не было - Мария Неверова

бы была в полном осознании ситуации. Размеренно я подошла к зеркалу, зная, что там увижу – бледное апатичное лицо. Я легла спать Эмилией Хайд, а проснулась той, кого называли Гвенет Джекил.

За утренним туалетом я отстранено размышляла о том, что положение моё было не так бедственно, как могло бы быть. Превращение произошло ночью и привело меня в форму, привычную для всех, кто мог бы меня увидеть. В куда более затруднительной ситуации я бы оказалась, случись подобная аномалия на глазах у всего ученого сообщества. В подобных раздумьях я вышла к завтраку и провела свой обычный день: помогла матери, скрасила ланч беседой с отцом, написала письма нескольким господам, что оказывали мне внимание на недавнем вечере, и после обеда, строго по расписанию, удалилась в свою комнату, где приняла смесь. Вместе с моим лицом и чувствами ко мне пришла паника. Я лихорадочно раздумывала о природе утреннего явления и о том, чем оно может мне грозить. Чем могла я объяснить этот случай? Я содрогнулась от ужаса, осознав, что больше не контролирую превращения в полной мере.

Серьезнее, чем когда бы то ни было, я задумалась о возможных превратностях моего двойственного существования. В итоге я пришла к выводу, что та часть моего «я», которая могла обособляться, очень часто существовала в своём отдельном состоянии, а потому сильно развилась. Как-то раз я слышала разговоры слуг о том, что наконец-то молодая госпожа начинает поправляться после той давней таинственной болезни, что полностью её истощила. В тот момент я не придала значения этой сплетне, но злополучное утро заставило меня вновь вспомнить этот разговор. Оболочка моей отделённой части крепла. Осознание этого напугало меня, но в тот день мне предстояло ещё больше страшных открытий. Я также вспомнила, что мой напиток не всегда действовал одинаково. Мне не раз приходилось удваивать дозу, а однажды даже утроить его количество, подвергнув свои жизнь и здоровье опасности. Если в самом начале мне требовались большие усилия, чтобы сбросить с себя оболочку своего истинного облика, то теперь мне стало гораздо труднее покидать новое тело, возвращая себе первоначальный облик. Все эти наблюдения ясно указывали на то, что я постепенно утрачивала своё прирожденное «я». Так впервые я испугалась того, что могу потерять возможность менять облик по своему желанию, и навсегда окажусь заперта в облике, лишенном высоких стремлений, бушующих чувств и самой моей сути.

Я осознала, что стою на распутье. Смена облика больше не была безопасной, а, значит, я должна была выбрать лишь одну судьбу. Обе мои натуры знали друг о друге, обладая общей памятью, но относились друг к другу совершенно различно. Хайд со всеми её сложными чувствами то сочувствовала пустоте жизни Джекил, то с удовольствием вспоминала проведенные ею вечера. Джекил же относилась к Хайд совершенно равнодушно, иногда испытывая легкую досаду от того, что абсолютно не понимала её идей и стремлений. Избрав судьбу Джекил, я заперла бы себя в её маленьком и спокойном мире, а, став Хайд, лишилась бы дома и семьи, была бы вынуждена вечно лгать о своем прошлом и избегать близких связей, но смогла бы

полностью приобщиться к тому миру, к которому рвалось моё сердце. Кроме того, меня тревожили другие возражения: Хайд бы мучилась в разлуке с близкими, а Джекил даже не сознавала бы того, что потеряла. Но как бы ни соблазнителен был отказ от волнений и мирная жизнь Джекил, я не смогла отказаться от своей истинной сути.

Да, я выбрала жизнь скрытной и одинокой особы, вся жизнь которой будет посвящена научным изысканиям и борьбе за признание их результатов. С болью и горем я простилась с устроенным будущим и спокойным настоящим. Я попрощалась с домом и всеми близкими, как бы жестоко это ни было по отношению к ним и ко мне самой. Газетные статьи о поисках пропавшей девушки разрывали мне сердце, но я твердо решила придерживаться выбранного пути. Почти все деньги, что я зарабатывала лекциями и публикациями, уходили на оплату жилья, одежды и еды, но эти несколько месяцев были самыми плодотворными в жизни Эмилии Хайд. Успехи дарили мне упоение, а постоянный труд позволял отвлечься от эмоциональных переживаний. Моё полное погружение в науку и благородное стремление принести пользу своими изысканиями стали моральной компенсацией того жестокого поступка, что я совершила по отношению к близким, вынужденных жить в тоске и страхе за мою жизнь.

Но со временем мои тревоги и сомнения поутихли. Словно несчастный пьяница или любитель морфия, я испытывала невыносимое желание снова погрузиться в забытье. Отрешенное и апатичное существование моей второй натуры всё чаще стало представляться мне спасительной гаванью, где можно было скрыться от презрения домовладельца, от постоянного изнуряющего подсчета денег и изнурительных самоограничений, от недоверия моих ученых коллег, от постоянных интриг и дрязг внутри, казалось бы, возвышенного сообщества, от уничижительных комментариев старожилов Академии, мечтательно поминающих былые времена, когда закон запрещал юным девушкам даже переступать порог лектория. И, вторя словам любого опустившегося пьяницы, я неоднократно спорила с собой, убеждая, что могу позволить себе один последний раз. Так в минуту особенного уныния я снова составила смесь. Мои волнения и амбиции исчезли, и я малодушно наслаждалась своим простым и понятным существованием. В тот тихий день я даже не выходила из своей комнаты, и если кто и мог заметить пропавшую Гвенет Джекил, то лишь как неясный силуэт в темном окне. Но этот внешне непримечательный день стал для меня роковым.

Конец моего рассказа уже близок. Короткая уступка, что я себе позволила, окончательно нарушила хрупкий баланс, позволявший мне остаться собой. Я больше не позволяла себе подобных слабостей, но расплата всё же не заставила себя ждать. Одним светлым и ясным январским днем, через пару недель после моего слабовольного поступка, я прогуливалась по Реджент-парку, надеясь без помощи

смеси достичь того опустошенного апатичного состояния, что так жаждала моя измотанная душа. В тот самый момент, когда я полностью погрузилась в грех уныния, мне стало дурно. Моё тело сотрясал страшный озноб, который перетек в ужасный припадок тошноты. Затем сознание покинуло меня. Когда я очнулась, то почувствовала, что моё сознание изменилось: меня больше не заботили открытия, не тревожила недооцененность моих работ, не обижала предвзятость. Мне было хорошо и спокойно, но вместе с тем пусто и бессмысленно. Я взглянула вниз: манжеты платья стали велики чересчур тонким, бледным запястьям. Я превратилась в Гвенет Джекил, хотя всеми силами старалась избежать этого.

Мой ум был затуманен внезапным