Лёха - Николай Берг

Конвоиры покрикивали, ругались, наконец, из амбара, поторапливаясь, вышли последние военнопленные и туда шагнул, заранее морща нос, немец в каске. Грохнула пара выстрелов, и фриц тоже поспешно вышел, закидывая автомат на плечо. Слева от Лёхи оказался незнакомый долговязый парень, одетый в гражданскую одежду и почему‑то босой, справа встал Семёнов, Жанаев и Середа оказались в задней шеренге. Постояли недолго и тронулись.

Идти в самопальных опорках оказалось не слишком тяжело и потому первые километры отшагались незаметно. За вчерашний день Лёха вымотался, но то, что поспал, позволило восстановиться, только бока побаливали от спанья на голой земле. Колонна шла медленно и потому Лёха вертел головой, глядя на то, что было вокруг. Вокруг было на что посмотреть — видимо эта дорога была стратегически важной и потому в отличие от тех дорожек, где ходил попаданец до сегодняшнего дня, следов боев на ней хватало. Да еще каких следов! То колонна пленных шла довольно долго вдоль стоящих на обочине наших тракторов с тяжелыми пушками на прицепе. Почему эту технику так бросили в исправном виде — оставалось только гадать. А через пару километров потянуло гарью и Лёха увидел разломанную, перевернутую и частью сгоревшую немецкую технику, в гуще которой малозаметно стоял учинивший все это безобразие советский Т-26 с открытыми люками. Около раздолбанного гробообразного полугусеничного бронетранспортера «Ганомаг» возились несколько немцев, откровенно снимавших с него передние — резиновые колеса. Вид у них при этом был какой‑то вороватый, словно во дворе с чужого авто диски тырят. Лёха усмехнулся этой своей мысли, глядя на сброшенную в кювет длинноствольную противотанковую пушку, сильно помятую весом прошедшего по ней танка, на полусгоревший щеголеватый штабной автомобиль — спереди уже ржавый, а сзади совсем целый, причем на слегка запыленном никелированном бампере остро сверкал солнечный лучик. Под ногами шелестели какие‑то рваные бумаги, хрустело что‑то непонятно. А пахло опять тем же мерзким сладковатым запашком — хотя в поле видны были аккуратные березовые кресты с немецкими касками на них. Наших, видно, не похоронили — подумал Лёха. Прошли это побоище — и тут же в поле увидел ткнувшийся в землю немецкий самолет, сгоревший до состояния люминевой мятой фольги — и опять же могилку. Украшенную как‑то затейливо. Пока шаркали ногами мимо, Лёха понял — в виде оградки использовали ленты от крупнокалиберного пулемета. Потом на другой стороне заметил вроде как наших похоронку — свежую земляную насыпь, в которую было воткнуто с десяток наших винтовок и на них висели уже советские каски. И дальше — какое‑то чудовищное немецкое орудие на разбитом скособочившемся гусеничном транспортере. И опять могилы неподалеку.

— Видно, то самое ахт–кома–ахт — уважительно прикинул Лёха. И совсем не удивился, увидев вскоре на поле стоящие недвижимо зеленые советские танки. Они даже до дороги не доехали. Как шли рядком по полю, так и встали навсегда. Нет, пара доехала — с другой стороны стояли. И опять могилы, могилы. Могилы. И просто трупы — и беженцев и наших военнослужащих. И опять битая техника — и наша и немецкая и опять могилы. Скоро Лёха перестал даже смотреть — усталость брала свое. Разве что еще хватило сил обратить внимание на уделанный просто вдрызг немецкий танк, вокруг которого было щедро накидано отвалившегося от него металлического хлама, вроде как четверку даже — и особенно на то, что весь экипаж был аккуратно похоронен рядом — за оригинальной оградкой из сбитой гусеницы. И опять трупы в разных позах, техника битая и почти целая.

Колонна еле волочилась по дороге, один из конвойных даже взял палку и попытался подгонять уставших пленных, что‑то при этом покрикивая. Но остальные конвоиры это не поддержали, видно им было влом делать лишние движения. Потом и весельчак плюнул на свою забаву. Тем более что и дрын его поломался об спину какого‑то бедолаги. Да и конвоира чуть не сбил встречный грузовик, когда забавник шагнул назад для хорошего размаха, еле разминулись и шофер так знакомо облаял неуклюжего пешехода, а тот так же узнаваемо ответил, разве что на чужом языке брань была. Вообще к фронту перли и перли немцы — и танки и грузовики и мотоциклисты и даже куча велосипедистов попалась, чему Лёха сильно удивился, вид у этих байкеров был какой‑то нелепый. А вообще то, что ехало к фронту, было настолько разнообразным и удивительным, что не будь Лёха в таком уставшем состоянии — только бы и щелкал языком. Очень много было самой разной малокалиберной артиллерии, такое было впечатление, что немцы ставили крупнокалиберные пулеметы и мелкие пушки на все подряд. Особенно удивил автомобиль в виде корытца — у него к слову сзади тоже был винт. Как у покинутого Т-38. И даже в этом корытце стояла зенитка. Посреди всякой разношерстной техники тем не менее было и до черта гужевого транспорта — и мощные здоровенные лошадищи, которых Лёха видал в передаче про рыцарей — першероны вроде — и явно взятые у здешнего населения местные кобылешки, и пешие немецкие колонны попадались, причем не только марширующие, но и сидящие например на обочине, составив свои винтовки в козлы и явно наслаждаясь отдыхом.

Впрочем, чем дольше шла колонна, тем больше было Лёхе наплевать на все эти виды и агрегаты. И ноги уже гудели и устал он сильно. А горелым железом и трупниной пахло так часто, что и внимание обращать прекратил. Потому он не сразу понял, что толкает его в бок Семёнов и удивленно глянув на дояра Лёха совсем не врубился в сказанное вполголоса Семёновым:

— Вишь, дорвался этот, как его, Козлевич, до своей мечты.

Посмотрел туда, куда глядел его спутник, потом дошло. Сдвинутый, даже скорее оттащенный с дороги на обочину к подступившему тут вплотную лесу, потому как остались борозды от колес на земле, стоял маленький танк. И не то коза, не то корова на башне была видна. На изрешеченной вдрызг башне. Даже в корове этой, которая символизировала собой некую антилопу Гну и то зияла дыра парой сантиметров в диаметре. И в воздухе густо висел тяжелый запах — бензиновая вонь, гарь, смрад смерти и еще что‑то паскудное. И тут же — совсем рядом от погибшего плавающего танка было густо намешано по обочинам чего‑то странного. Косматый от черной сажи громадный цилиндр, в который этот танчик мог бы вполне спрятаться, что‑то еще знакомое, но изуродованное до непонятности, вздутые лошадиные трупы, кучи обгоревших тряпок и еще чего‑то. И что странно — под ногами стала чвакать грязь, словно дорога была мокрой. До Лёхи наконец доперло, что этот странный жбан — цистерна и наверное от бензозаправщика, распоротая взрывом по швам. И кругляки металлические с неряшливо намотанной на них тонкой проволокой — это колеса без сгоревших начисто покрышек. Мотор, выброшенный в сторону. И корявая железяка — сплющенная кабина. И там — еще одна, но смятая иначе и потому не узнаваемая сразу. И с другой стороны — тоже явно грузовик — как раз за задранными в небо врастопыр лошадиными ногами. И бочки вздутые вокруг валяются. И ошметья от кожаной упряжи. И еще какой‑то хлам, который не очень‑то и поймешь. Россыпь хрустящих под ногами аккуратных коричневых коробочек, из которых высыпался устлавший дорогу белый порошок.

— Жалко пацанов! — подавленно отозвался Лёха.

— Это каких пацанов? — удивился дояр.

— Ну, этого, Козлевича и второго — пояснил, озираясь на этой свежесделанной помойке, потомок.

— Какие же они пацаны? Нормальные мужики. Вполне матерые. Ты себя пожалей лучше, недотепа. Решил, наверное, что сидят они оба дырявые в своей барабайке? — ехидно спросил Семёнов. Сзади, услышав разговор, вплотную приблизились Жанаев с Середой, стараясь идти так, чтобы не наступать Лёхе на просторные чуни.

— А то ж! Живого места нет, не уцелеть им было! — уверенно и печально сказал Лёха. Ему действительно было неприятно видеть этот хоть и нелепый, но все‑таки ставший своим танчик. И пацаны там были клевые, чего уж. А сейчас их нет больше, осталась вместо хороших людей смердящая трупнина.

— Городской! — с нескрываемым презрением выговорил дояр.

— Че городской‑то? — ощетинился Лёха. Вот еще не хватало, чтобы его деревенщина презирала, и так тошно.

— Пулмет угы! — негромко подсказал сзади Жанаев.

— Точно! — согласился Семёнов с подсказкой и добавил: «И люки дырявые».

— Ну и что? Он весь дырявый, как решето! — возразил потомок.

— То‑то и оно — кивнул боец и потом снизошел:

— Смотреть, как человек смотришь, а ничерта не видишь. Пулемета в башне нет. Люки открыты и простреляны густо. Что получается?

— Слушай, Шерлок Холмс, ты давай, говори уже! — возмутился, но тихо Лёха.

— Раз люки раскрыты до того, как танк расстреляли — значит, оттуда кто‑то успел вылезти. И пулемет при этом снять. Вот и догадайся — кто б это был?

— Ну, могли и немцы — отозвался мрачно Лёха.