Закон вселенской подлости - Елена Логунова

Руки у Эда были заняты, и он постучал в дверь ногой.

Нога была грязной.

Дверь содрогнулась от отвращения и почти сразу же распахнулась.

– А где Юля? – одновременно вопросили Эд и открывшая ему я.

Эдик нахмурился, а я воссияла улыбкой – был повод:

– Не знаю, где Юля, но маньяк уже за решеткой! Его задержали!

– Опять?

Эдик поплясал в прихожей (не выражая радость по поводу поимки маньяка, а сбрасывая мокрую обувь), прошел в кухню и водрузил на стол пакеты с покупками.

Я вовремя выдернула из-под опускающейся ноши записку Гавросича и показала ее Эду:

– Вот. Только дед знает, где Юля!

– Спрятал девку, стало быть? – Эдик хмыкнул. – Так что с маньяком-то?

– Ты не поверишь, он пытался подобраться к нашему балкону по водосточной трубе, а она отломилась и упала, и тут они ка-ак налетели! – возбужденно поведала я.

– Кто?

– Три мужика и собака!

– Кино и немцы! – восхитился Эд. – И что?

– И все! Скрутили маньяка и увели!

– А это точно был маньяк?

– Он со своей фатой пришел!

– Тогда точно, маньяк, – согласился Эд. – Нормальные мужики свадебной фаты боятся и избегают.

– В отличие от нормальных баб, – сказала я с прозрачным намеком. – Так вот, кстати, насчет Юли… Раз маньяк нейтрализован, можно было бы выпустить ее из убежища, только непонятно, где оно?

– А где он? В смысле, где наш единственный хранитель сакрального знания?

– Гавросич-то? – Я приступила к распаковке покупок. – А он на дежурство ушел, вернется только завтра. И позвонить ему не получится, у него в подвале мобильник не работает.

– И что, мы всю ночь будем терзаться, не зная, где Юля? – нахмурился Эд.

Хотела я ему сказать, что у меня это будет не в первый раз, ведь мне уже доводилось терзаться, не ведая, куда унеслась авантюристка Юлия Юрьевна. Но решила, что это будет не по-товарищески.

Вроде Эдик серьезно интересуется моей подружкой, вон, даже ее любимые орешки кешью купил, так зачем же я буду цинично рушить выстраивающиеся отношения?

– Ты можешь сбегать к Гавросичу, – предложила я решение. – Это недалеко, минут пятнадцать быстрым шагом.

«По лужам и в потемках», – чистосердечно добавил мой внутренний голос, оставшись, к счастью, неуслышанным.

– А я пока ужином займусь, – пообещала я.

И Эдик согласился:

– Ладно, давай адрес, я сбегаю к коварному старцу.

На обороте записки Гавросича я начертила план-схему короткого пути к той стройке, которую охраняет наш дед, и отправила Эдика добывать информацию.

Путь к знаниям обещал быть тернистым: через пустырь, сквозь дырку в заборной сетке, мимо будки со злой собакой, в обход осыпающегося котлована.

Я не думала, что Эд вернется быстро, поэтому не спешила с приготовлением ужина. Однако кастрюля с водой для варки пельменей едва успела встать на плиту, как дверь опять содрогнулась:

– Бум! Бум!

– Что забыл?

С этими словами я распахнула дверь так широко и свободно, как делала это всегда, пока в нашей жизни не появился маньяк.

– Ой!

Оказывается, на этот раз в дверь стучал не Эдик и не ногой. Стучала незнакомая гражданочка – скалкой.

– Где он?!

Грозно сведенные брови незнакомки встопорщились на переносице смешным хохолком.

– Кто? – спросила я, не зная, что и думать.

Гражданочка со скалкой выглядела как типичная разгневанная супружница, но в этом качестве была слишком молода для Гавросича. А Эдик вроде бы холостяк…

«Или брехун! – тут же вставил свои пять копеек мой внутренний голос. – Наврал, что свободен от семейных уз, а у самого законная мегера имеется!»

– Петрушка! – рявкнула мегера.

Я оглядела ее фартук в мучной присыпке и робко предположила:

– Вы за зеленью пришли?

Баба Вера, царство ей небесное, бывало, заходила к Гавросичу за солью, что, впрочем, неизменно было всего лишь благовидным предлогом для разведдеятельности. У бабы Веры в шкафах, на антресолях и под кроватью такие запасы продуктов длительного хранения, какими не каждый армейский склад может похвастаться.

– Я за парнем своим пришла! Петр, ты здесь?! – вскричала незнакомая мегера.

– Петр? Вы Петьку, соседа нашего, ищете? – сообразила я и выдохнула. – Фу-у-у, а я уж думала, это еврейский погром! Петьку я минут пятнадцать назад на лестнице видела, он бежал вниз по лестнице с ракеткой.

– С какой еще ракеткой?

Мегера озадачилась, потянулась почесать в затылке и непременно огрела бы себя по голове, если бы я не придержала сердобольно ее руку со скалкой.

– Ну, не с космической же! – мне уже было смешно. – С теннисной!

Кажется, странный Петя нашел себе подходящую пару.

– Зачем ему понадобилась теннисная ракетка? – Недоумевающая мегера сунула скалку в карман фартука и почесала-таки голову. – Я же его ужинать позвала! Сказала: «Сними, Петя, тюль с балкона и иди к столу», а его куда понесло?

– Тюль с балкона, – повторила я, и внутренний голос ахнул вдруг:

«Твою мать! ТЮЛЬ С БАЛКОНА?!»

– О боже!

Я закрыла глаза, и в темноте под веками, как на экране, ускоренно прокрутилось кино про маньяка с одной особо длинной рукой.

Причем в кадре присутствовали и балкон, и тюль… подозрительно похожий на фату…

– Так это был Петька! – простонала я. – Бли-и-и-н…

– Где был Петька? – требовательно спросила мегера.

– На водосточной трубе, – сказала я честно. – А потом в кустах на клумбе. А теперь, по всей видимости, в камере предварительного заключения… Так, вы кто ему?

– Подруга. Маша.

– Так, подруга Маша, переодевайтесь, берите паспорт и прочие верительные грамоты Петра, поедем спасать вашего чокнутого инсектоида! – скомандовала я и заметалась по прихожей, срочно собираясь выручать Лжеманьяка Второго.

– Почему инсектоида? – успела еще спросить подруга Маша, пока я разворачивала ее к двери.

– Потому что нельзя быть таким идиотом! – выдала я неизменно актуальное.

– Но я не одета! – воспротивилась Маша.

– Так одевайтесь, только быстро! – Я вытолкала ее за дверь. – Одна нога здесь, другая там!

«Сама тоже нормально оденься, вдруг там Ромашкин будет, а ты чучело чучелом!» – велел мне внутренний голос.

Я посмотрела на себя в зеркало и поспешно стянула пиджак, надетый наизнанку, и кухонное полотенце, намотанное вместо шарфа. И домашние шерстяные носки с оленями тоже сняла, потому что они подошли бы только к дедовым галошам, а это не та обувь, в которой мои ноги смотрятся выигрышно.

«Юбку надень! И чулки!» – оживился мой внутренний кутюрье.

– В дождь? Ага, щас! – фыркнула я. – Нет уж, в джинсах пойду, разве что обувь поприличнее подберу…

И тут я задумалась, потому что моя самая приличная обувь под джинсы – это кроссовки.

«А Юля упоминала какие-то новые ботиночки на меху», – вкрадчиво молвил внутренний голос.

– У Юли нога на четыре размера больше! – напомнила я.

«А то ты Юлю не знаешь, она наверняка взяла тесные ботинки, чтобы нога казалась по-изящнее».

– Не исключено, – согласилась я и, болевым приемом скрутив в бараний рог просыпающуюся совесть, пошла в светелку примерять чужие черевички.

И о том, что забыла запереть дверь за Машей, вспомнила только тогда, когда услышала шаги в прихожей.

– Ты уже оделась? Подожди секунду, я сейчас! – покричала я, торопливо шнуруя ботинки.

Конечно, они оказались мне изрядно не по размеру, зато выглядели куда дороже и элегантнее, чем кроссовки. Опять же в великоватой обуви я ступала плавно и степенно, а не как обычно – несерьезными воробьиными прыжками.

«Красота!» – оценил мое преображение внут-ренний голос.

– Ну, привет, красавица, – мурлыкнул незнакомый мужской голос.

– Спасибо, – ответила я машинально.

«Стоп, а это кто сказал «Привет»?» – с подозрением спросил внутренний голос.

А и в самом деле, кто?!

Я разогнулась так резко, что в глазах потемнело.

А просветление, увы, не наступило.

Темная фигура резко приблизилась, мутный воздух взвихрился, слепящий шар потолочного светильника растянулся в ленту, пол вздыбился и коварно ударил меня в спину.

Я упала и отключилась.

Ненавижу, когда трогают волосы, если только речь не идет о санкционированной мною лично работе парикмахера в салоне.

Был у меня в детстве котик Васька, полностью – Васисуалий, и имелась у этого Васьки отвратительная привычка спать, свернувшись подобием меховой шапки, на моей голове. Летом в ночном чепце типа «Васька» мне было дико жарко и во все времена года без исключения – неудобно. Тяжелый же, гад! В смысле, кот.

Перед сном Васька на моей бедной головушке топтался, а после пробуждения – потягивался, запутываясь сабельными когтями в том, что служило ему мягкой подстилкой, нещадно дергая меня за волосы.