Последний барьер - Андрей Дрипе

- А чего девчонке еще делать? И потом, разве она от этого умнее? Рунгис безнадежно машет рукой. - Старшая сестра моя десять классов отходила, а все одно померла. В Югле утонула. А я сел. Это был плохой год.

- Значит, тебе теперь быть главной опорой в семье.

Задумывался ли ты об этом всерьез?

- Там посмотрим, - степенно и уклончиво говорит Рунгис. - О себе о самом тоже надо подумать.

Пока отец был жив, до тех пор еще был порядок, а потом... - Он поджимает губы и крутит головой. - Мать только ругалась на меня, а что она могла мне сделать? Не стану же я женщину слушаться.

Это звучит подчеркнуто, дабы понятно было, что Рунгис и сам знает, что к чему.

Автобус останавливается на вокзальной площади.

Они выходят, и Киршкалн достает деньги на билет.

- А может, на прощанье нам с вами винца выпить? - несмело предлагает Рунгис.

- Ты насчет винца думай поменьше! - отклоняет предложение воспитатель. - Из-за винца ты и загремел сюда, а я тебя второй раз в колонии видеть не хочу.

- Нет так нет. Но без него все равно не обойтись.

И если по-честному, так я ведь сел ни за что. В парке старикан один спрашивает, не хочу ли я часы купить, а сам сильно под газом. Я говорю, мол, за трешку возьму. Он мою трешку взял, а часы не отдает. Ну, мы вдвоем дали ему в морду, а часы забрали. Вот Рунгис и сел. Разве правильно?

- Конечно, правильно. За трешницу ни один нормальный человек часы не продаст. Ты хотел воспользоваться глупостью пьянчужки и сам тоже был пьян.

А если он тебе не отдавал деньги, надо было позвать милиционера, а не лезть с кулаками.

- Милиционера? Вы чего - смеетесь? Из-за трех рублей никто милицию не зовет. Тут надо самим разбираться. Да и где она, милиция? Пока отыщешь, старик смоется. Нет, милиция мне ни к чему.

- Но, как видишь, Рунгис, на тебя ведь милиция нашлась. Кстати, ты сидел не только за это.

- Ну да, но через это все началось.

- С чего-нибудь всегда начинается, особенно если в голове винцо.

Рунгис молчит. Чего спорить, когда и так все ясно.

Вдали слышен низкий гудок дизель-электровоза.

- На прощанье, может, скажешь, кто тебе велел избить Мейкулиса?

- Никто не велел.

- Значит, до того тебя застращали, что даже на свободе и то врешь? А корчишь из себя самостоятельного.

- Чего мне врать... - глядит в сторону Рунгнс.

Подходит поезд. Воспитатель и воспитанник расстаются. Киршкалн советует Рунгису все-таки призадуматься над жизнью как следует, поскольку она сложнее, чем кажется.

Вагон трогается. Рунгис стоит в дверях и машет рукой. Итак, уезжает. Срок отбыл и возвращается в свой узкий мирок, к винцу и старым дружкам, к матери, которую в семье ни во что не ставят, возвращается в глубоком убеждении, что получил чуть ли не высшее образование. Пожелания и наставления Киршкална он уже позабыл, и нет в том ничего удивительного. Поучениями перевоспитать трудно, в особенности если времени так мало, а самомнения у паренька хоть отбавляй, несмотря на всю незрелость и скудность умственных способностей.

Старый Рунгис был, наверно, закоренелый деспот и такой же великий мыслитель, как и его отпрыск.

Все держалось на его кулаке и предрассудках. И как только отец умер, семья распалась. А не умер бы, так все равно было бы то же самое, только на несколько лет позже. В такой семье все друг другу чужие, каждый поступает по-своему и скрывает это от остальных, чтобы не услышать насмешку. Единственно, что привязывало Рунгиса к дому, это его сестра-близнец.

Киршкалн помнит эту девушку, - невысокого роста, невзрачная и тихая, она приезжала к брату на свидание, привозила в узелке передачу. Но и сестра в глазах Рунгиса тоже не более чем "девчонка", нечто второсортное. Отца он не любил, но взгляды его усвоил, чем и гордился.

* * *

Двадцать пятый курильщик записан за четыре дня до истечения срока уговора. Предсказание Озолниека сбылось, и колонисты "сами" запретили курение в колонии.

В кабинете начальника опять собирается на совещание Большой совет. Ребята приуныли, нервничают, но факт есть факт. О записанных нарушителях дежурный воспитатель каждый вечер сообщал на линейке, и никакой подтасовки тут нет. Председатель Большого совета самолично перелистал конкурсный журнал и убедился, что уговор нарушили ровно двадцать пять человек - ни больше ни меньше.

Незадолго до начала заседания Озолниека встречает руководитель физподготовки, молодой, спортивного вида парень, в тренировочных брюках.

- У меня к вам просьба, товарищ начальник. На совещании ребята тоже поведут об этом разговор, и потому мне хотелось бы заранее высказать свои соображения.

Кое-что Озолниек уже слышал и знает, о чем пойдет речь.

- Это насчет игры с юношеской сборной города?

- Да. Очень было бы желательно.

- Но выводить колонистов за пределы зоны по такому поводу не предусмотрено. Пусть они играют у нас.

- Вообще-то вы могли бы под свою ответственность. Городские у нас играть не станут. Понимаете, размеры нашего поля не соответствуют правилам, и потом, они боятся, что им будет не по себе в наших условиях. Короче, сюда идти не хотят, а на стадионесогласны.

- А у наших ребят какие перспективы?

- Хорошие. Можем у них выиграть. В особенности сейчас. Ребята в форме.

- Подумаем. Но тогда надо и болельщиков с собой прихватить хоть немного, иначе нашим будет совсеи тоскливо, когда городских будут подбадривать тысячи глоток.

- Конечно! Я и сам думал, но боялся заикнуться.

И еще знаете что... хочется показать товарищам, что и я тут кое-каких результатов добился. А то они все ухмыляются, дескать, в колонии одна видимость, а не работа. Ковыряемся тут за оградой, как кроты в норе.

Физкультурник уходит, и Озолниек направляется в кабинет. Не впервой приходится слышать о подобном отношении к работе в колонии.

Каждому охота расти, видеть плоды своего труда, показать его другим, но сделать это в условиях колонии трудновато. И начальнику понятна досада физрука. Другие команды разъезжают по соревнованиям, имена тренеров появляются на страницах газет, есть возможность выдвинуться, а он здесь в полной безвестности, вроде бы ничего и не делает, хотя зачастую вкладывает в свою работу больше труда, нежели ктонибудь в другом месте. Нынешний физкультурник парень славный, и не хотелось бы его потерять.

В кабинете начальника встречает растерянное перешептывание.

- Итак, друзья, месяц прошел. С завтрашнего дня курение прекращаем, радостно сообщает для начала бзолниек. - Вот и будет у вас одной бедой меньше.

- Вообще-то радоваться нечему, - говорит председатель. - Сами себя подвели. Вы на это и рассчитывали.

- Вот как? - притворно удивляется Озолниек. - Все было в ваших руках. Курили бы в отведенных местах, все осталось бы по-прежнему.

- Так не нас же записали, а за всеми разве углядишь.

- Неправда. Среди записанных есть и три члена совета.

Виновные опускают головы, и в их затылки впиваются осуждающие взгляды.

- Да хотя бы и так, но получилось некрасиво.

- Вы можете нас в чем-нибудь упрекнуть? - спрашивает Озолниек. - С нашей стороны допущена какая-нибудь несправедливость?

Наступает тягостное молчание.

- Несправедливости нет. Обе стороны вели игру по-честному. На этот раз победу одержали мы, а если быть точным, то - все, потому что проигрыш пойдет вам только на пользу. И, чтобы не было обидно, могу доложить, что я сам курить тоже не буду, так же как и воспитатели. Раз вы, то и мы. Чистый воздух и здоровые легкие!

Ребята недоверчиво переглядываются.

- Так прямо возьмете и бросите? Небось тоже будете потягивать втихаря. Вам хорошо - заперлись в кабинете и сигарету в зубы!

- Хорошо, заключим новое соглашение. Пишите в протокол! - обращается Озолниек к секретарю. - Воспитанник, заметивший начальника курящим, получает полкилограмма конфет за счет личных средств начальника.

- Разоритесь! - Атмосфера разряжается. - На хлебушек денег не хватит.

- А какие конфеты? Леденцы, да?

- Как так леденцы! Настоящие шоколадные конфеты! - Озолниек олицетворение серьезности.

- А как остальные воспитатели?

- Насчет остальных не знаю. Договаривайтесь сами! Что же касается меня, тут ясно. Запротоколировали?

- Печатными буквами, - отзывается секретарь.

- Так, - продолжает Озолниек. - Стало быть, с завтрашнего дня наступает новый период в истории колонии. Я понимаю, будет нелегко, но - что решено, то решено. Не курить так не курить! И от вас я ожидаю максимальной поддержки. Если через какую-нибудь щель в зоне будет проникать курево, то вы должны разоблачать и тех, кто приносит, и тех, кто берет. За курение тайком буду взыскивать по всей строгости.

А вы меня, надо полагать, знаете. Итак, с первым вопросом покончено. Затем могу сообщить, что мы исполнили вашу просьбу насчет духового оркестра.

Деньги на инструменты уже перечислены. Достать было нелегко, но тем не менее удалось. Можно приступать к подбору музыкантов по всем отделениям. Возможно даже, придется устроить конкурс, желающих будет много. Вопросы или другие предложения есть?