Пляски с волками - Александр Александрович Бушков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сугубый профессионал, оценил я. Мы узнали кое-что новое о взаимоотношениях внутри разведшколы, но ничегошеньки о жизни самого Крамера. Понятно, почему он охотно пошел на вербовку: если бы начальником школы стал Биндер, положение Крамера только упрочилось бы.
– Теперь о главном, – продолжал Крамер. – Вы наверняка знаете, что «преподавательский состав» и курсантов эвакуировали за шестнадцать дней до того, как Косачи были оставлены? Исключительно из-за того, что школа оказалась в опасной близости от линии фронта. Знаете? Отлично. А подробности знаете? Нет? Ну что же, мое начальство правильно поступило, когда направило меня к вам, чтобы я эти подробности рассказал… Так вот, в школе, кроме Кольвейса, остались Гильферинг и Эльза. Со мной все понятно: меня под благовидным предлогом оставил Биндер, чтобы я для пущей надежности присмотрел за архивом. Почему вопреки недвусмысленному приказу об эвакуации остались те двое, так и непонятно. Санкцию на это мог дать только Кольвейс. Немецкий офицер не нарушит приказ без серьезнейших причин. У Кольвейса они безусловно имелись, но, как я тогда и мы все потом ни ломали головы, не смогли доискаться. Прямых вопросов я ему, понятно, задавать не мог… Случилось так, что мы с Гильферингом за день до оставления Косачей попали на машине под бомбежку на большом Косачинском тракте. Сами Косачи не бомбили, а вот тракт, по которому сплошным потоком шли отступавшие части, накрывали регулярно. Вот и тогда внезапно из-за горизонта вывалились штурмовики, пошли на бреющем… Мы с Гильферингом залегли на обочине, метрах в десяти друг от друга. Его и еще нескольких накрыло то ли снарядами, то ли бомбами. Мне повезло больше – подняло взрывной волной и шваркнуло о дерево. Обошлось без переломов, разве что были три сильных ушиба, остались здоровенные синяки и кровоподтеки. Но поскольку я приложился и головой, врачи подступили так, как всегда поступают при подозрении на сотрясение мозга – положили на койку и велели не вставать даже по нужде, просить судно. Я в тот же день отправил весточку моему постоянному связному. А на другой день в Косачах появились советские солдаты. Это было не отступление, а бегство, и госпиталь со всеми ранеными просто бросили. Связной быстренько сообщил кому следует, и меня забрали. Никакого сотрясения мозга не оказалось, и я с остальными поехал в школу. Школа стояла пустехонькая, только некормленые караульные овчарки скулили. В течение следующей недели кое-что прояснилось… и запуталось. Среди пленных отыскались трое солдат из взвода охраны школы. Допрашивали их, разумеется, порознь, и все трое показывали одно: утром того дня, когда красные вошли в Косачи во второй половине дня, Кольвейс приказал погрузить в грузовик архив, все двадцать три ящика, посадил четверых солдат, сам сел в кабину, и грузовик, неизвестно куда, укатил. Вернулся он быстро, менее чем через час, Кольвейс приказал солдатам в него погрузиться и прорываться на запад. Они подчинились с превеликой охотой – где-то вдали уже слышалась канонада, по тракту валили отступавшие, от них узнали, что русские совсем близко и нет ничего похожего на оборону. Грузовик наткнулся на советских танкистов, уже закрывших «котел», был короткий бой, погибли все, кроме тех трех, и все четверо ездивших с Кольвейсом – несомненно, прятать архив в заблаговременно присмотренном месте. Кольвейс с Эльзой исчезли бесследно. Из четырех легковушек школы остались только три… Что было дальше, вам лучше знать.
– Они были в форме? – спросил Радаев.
– Когда солдаты уезжали – да, а потом, вполне возможно, уехали в штатском. Я же не знаю, сколько всего у Кольвейса было мундиров и цивильных костюмов, а у Эльзы – гражданской одежды, никто не мог сказать, чего именно недостает. Гильферинг ей несколько раз покупал платья и другую одежду. Кое-что осталось, но что-то она безусловно забрала с собой… по неистребимому женскому инстинкту, я так полагаю. Вы их так и не нашли, мне сказали…
– Никаких следов, – развел руками Радаев. – У вас есть свои соображения на этот счет?
– Я думаю, они укрылись в Косачах. Вряд ди Кольвейс стал бы прятаться по лесам. И его, и Эльзу в Косачах практически никто не знал в лицо, а языком они оба владеют прекрасно, без труда могут прикинуться гражданскими беженцами, их в Косачах еще при мне появилось немало… Более-менее понятно, почему здесь остался Кольвейс – архив. Но вот зачем ему понадобились Гильферинг и Эльза, абсолютно непонятно. И в заключение… Я привез хорошую фотографию Эльзы. Обер-лейтенант Далецки у нас был фанатиком фотодела. В школе за неимением других объектов снимал даже служебных собак. А в Косачах нащелкал уйму старинных зданий. Этой его страстишкой я и воспользовался для пользы дела, частенько просил сфотографировать меня с сослуживцами. Никто ничего не заподозрил, немцы любят фотографии на память. В итоге у меня есть снимки почти всех офицеров, даже Биндера. Кольвейса, разумеется, нет – субординация, сами понимаете, не станешь же предлагать начальнику сняться с тобой на память… Вот, извольте. Я, Эльза и Гильферинг.
Он развязал тесемки тоненькой папочки и подал Радаеву большую фотографию. Тот изучил ее внимательно, но быстро передал мне.
Два обер-лейтенанта в залихватски сбитых на затылок фуражках беззаботно улыбаются в объектив. Справа, конечно, Крамер. Гильферинг повыше его ростом, симпатичный парень, но лицо, можно сказать, обыкновенное. Между ними – девушка в аккуратно подогнанном по фигурке немецком кительке без погон и пилотке без кокарды. Именно так ходили все курсанты. Тоже беззаботно улыбается, демонстрируя великолепные зубы. Гильферинг приобнял ее за плечи… Меня словно током тряхнуло.
Ни малейших сомнений – это была девушка, которую я знал как Оксану Камышевич. Племянница Липиньского… появившаяся у него после бегства немцев. Вот только на снимке волосы
