Звучит повсюду голос мой - Азиза Джафарзаде

Человек этот хитростью сбил меня с верной стези,

Словно дьявол Адама, речами меня совратил,

Из духана обманом меня за собою увел,

Вместе с ним поклониться Каабе меня убедил.

Сотни бед по дороге толпой обступили меня,

Заболела чахоткой душа - столько горя он мне причинил.

Он хотел одного: чтоб "гаджи" называли его.

Не по зову души на моленья он в храм приходил.

Сколько вытерпел я от него - он царил надо мной,

Как в Дамаске Марван над гаремом своим не царил.

Даже Шумр в Кербеле, что имама Гусейна казнил,

Меньше зла ему сделал, чем мне этот пес досадил.

Наконец, слава богу, вернулись на родину мы,

И, тебя увидав, я несчастья свои позабыл.

Короче, сорок дней отдавай салам там, где один день хлеб-соль ел!

Еще я хочу написать тебе о твоей несчастной матери. Изредка она заходит к нам, справиться о нашем житье-бытье. Она, слава аллаху, здорова. И отец твой на своем месте и так же тверд в своих убеждениях.

Когда в годы ученичества я получал письма с родины, они прибавляли света моим глазам, словно снадобье. Мне хотелось, чтобы мое сегодняшнее письмо стало таким же для тебя. С этой целью я писал так длинно. Целую тебя в тоскующие по родине глаза, брат.

Прошу тебя не запаздывать с ответом. Все.

Твой доброжелатель Сеид Азим Сеид Мухаммед or л у.

Двадцать пятого числа десятого месяца... года".

Сеид Азим, отвечая на письмо друга, решил обязательно поехать в Арабчелтыкчи и увидеть Сону. Надо заручиться согласием и письмом Махмуда-аги к Алияр-беку.

Когда поэт вошел в Базар, на маленькой площадке перед лавками Гаджи Асада и Гаджи Кадыра он увидел толпу. Образовав круг, зрители наблюдали за чем-то. По поведению толпы Сеид Азим определил, что это не петушиный и не перепелиный бой: любители подобных сцен кричат от восторга или спорят, что есть мочи о возможном победителе. Он протиснулся сквозь толпу, кое-кто из знакомых уважительно пропустил его почти внутрь круга.

На свободном пространстве друг против друга стояли два дервиша странствующие нищие монахи. Сеид Азим пока не мог определить, попал ли он к началу выступления или дервиши устроили небольшой перерыв. Одеты дервиши были одинаково, но сами они резко отличались один от другого. Правый немолодой, статный, в островерхой войлочной папахе и в длиннополом халате из черной плотной ткани, подвязанном поясом из разноцветных грубошерстных ниток, - держал в руках топорик, украшенный мистическими надписями. Стоящий слева молодой дервиш был по пояс правому, его длиннополая одежда, похожая на одеяние высокого дервиша, касалась земли. Свой топорик он высоко поднял над головой. На опоясывающей его одежду толстой веревке висели четки. Сеид Азим перевел ззгляд на первого дервиша, четки были и у того. Маленький дервиш приподнялся на цыпочки, готовясь к выступлению, но начал петь старший. Приятным голосом, четко выговаривая слова, он пел оду в честь первого мусульманского халифа - имама Али. Видно было, что пение доставляет ему истинное наслаждение. После секундной паузы гасиду-оду продолжил маленький дервиш. Сеид Азим подумал, что гасида - одна из древнейших форм восточной поэзии, созданная специально для восхваления какого-нибудь героя, святого или исторического лица. Интересно, что заставило великого Физули написать эту гасиду, возвышающую имама Али? Семейные нужды, трудности жизни? Желание заставить людей плакать? А может, подлинная вера в то, что Али "благородства венец", "луна небес", "высок, как небесный свод", чист и милосерден, утешитель всех, "кто болью и тоскою огорчен". Физули характеризует Али - двоюродного брата и зятя пророка Мухаммеда, духовного вождя шиитов - как "льва ислама", чья душа прекрасней души самого аллаха... "Ты только взгляни, великий мастер слова, как твои несчастные соотечественники бьют себя по голове и плачут. От могучей ли силы твоего пера они плачут? Или их заставляет плакать твоя вера?"

Дервиши пели, а толпа самозабвенно повторяла за ними конец фразы. Среди собравшихся раздавались голоса:

- Да буду я жертвой твоего имени...

- Да будут тебе в жертву мои дети...

- Джан! В день страшного суда, хранитель райского источника, не оставь нас...

А дервиши заливались еще больше:

- ... Найдет желаемое тот, чьим заступником в мире будет Али... Святая вода рая тоже находится под его властью, поэтому все дети Адама будут его гостями...

- О Али, о святой Али! - Джан Али! - подхватывали окружающие.

Подбадриваемые криками толпы и собственным исступленным криком, дервиши пришли в страшное возбуждение. У старшего дервиша показалась пена на губах, он размахивал над головой топориком с таким неистовством, точно бился с врагами ислама. Младший вначале старался не отставать от него, но, поняв всю бессмысленность соревнования с таким мастером, остановился и с восхищением следил за своим старшим братом по странствиям.

Но вот и высокий дервиш кончил гасиду. Маленький подтолкнул мальчишку, стоявшего рядом с ним с чашей из скорлупы кокосового ореха. Мальчишка тотчас стал обходить присутствующих по рядам, кругами.

- Во имя любви к халифу Али, во имя любви... - гнусавил он.

Когда раздался звон монет, падающих в чашу, поэт с грустью в душе покинул дервишей. Вслед ему громкий голос Закрытого пророкотал:

- Некоторые воображают себя поэтами, а написать гасиду в честь имама Али, своего собственного предка, даже не стараются!

Закрытого поддержал кто-то другой:

- Пусть накажет его предок! Хотя бы во имя Али вытащил монетку из кармана. Стихи и оды пусть ему останутся...

Поэт не услышал, что ему кричали вослед другие защитники имама Али: он уже был в другом ряду Базара.

... Он с радостью оглянулся по сторонам, когда ноги привели его во Фруктовый ряд. Горы овощей и фруктов, аккуратно разложенные на мешковине, привлекли его внимание: белая и розовая черешня, зеленая алыча, белая крупная медовая шелковица, величиной с мизинец. А вот и зелень, и огурцы, и редис. "Годы идут, а мое восхищение и удивление этим чудом не уменьшается, а растет день ото дня. Распускается первый лист, и я говорю: "О аллах! Как прекрасно, что так рано пришла весна!" Сердце мое наполняется радостью. Но вот появились тархун и кинза, я знаю, что так происходит ежегодно, но я не могу скрыть, удержать свой восторг. А потом друзья начнут одаривать друг друга первыми фруктами на пробу, чтобы урожай был богатый, чтобы во рту у каждого сохранился вкус первого плода, говоря при этом: "Пусть в жизни твоей будет много таких первых плодов!"

Поэт совсем уже забыл о дервишах, улыбка блуждала на его губах, когда он подошел к книжной лавке Мешади Гулама, Он чуть не столкнулся с учеником чайханщика Алимухтара:

- Салам, Рази, детка, рад тебя видеть, - мягко растягивая слова, как это свойственно шемахинцам, улыбнулся Сеид Азии.

- Алейкум салам, Ага, да будут добрыми твои дни.

- Мешади Гулам у себя?

- Да, я только что отнес ему чай.

- И мне тоже принеси, будь добр.

- Пожалуйста, сейчас, Ага... Мешади и сам бы обязательно заказал...

Сеид улыбнулся:

- Знаю, поэтому я и не позволил себе беспокоить Мешади, сам себе заказал.

Рази помчался во весь дух за чаем для Аги. Сеид Азим открыл дверь книжной лавки:

- Приветствую тебя, о господин поэтов, о свет очей знатоков литературы...

- Да буду я жертвой твоего предка, дорогой Ага, каждый твой приход в этот дом я ценю... Чтобы ты всегда приходил по воле аллаха... Эй, Рази, один чай!

Сеид обменялся с Мешади Гуламом рукопожатием и улыбаясь остановил его:

- Не трудись, друг, я встретил Рази и заказал от твоего имени чай для себя.

- Вот и хорошо! Проходи, садись, Ага!

Мешади Гулам пододвинул к Сеиду один из тюфячков, разложенных на паласе, застилавшем весь пол. Аккуратно подобрав полы чухи, поэт опустился на колени.

- Спасибо, брат... Что нового в мире? Какие книги получил?

Мешади Гулам никогда сразу не выкладывал самые ценные свои находки и покупки, получая особенное удовольствие к завершению беседы преподнести сюрприз: редкостную рукопись или коран.

- Зачем торопишь события, Ага? Я для того и тружусь, чтобы всегда находить что-нибудь новенькое.

- А все же?

- Э-э, Ага, пусть Рази принесет сперва чайник, мы выпьем чай, немного побеседуем об аллахе, его слугах... - Мешади Гулам ставил перед гостем тарелки со сладостями.

- Кстати, о слугах аллаха, только что на площади пели дервиши, и должен сказать тебе, совсем неплохо. Почему тебя там не было? Ты ведь любитель таких представлений?

- Знаешь, Ага, я и сам вроде дервиша. Они любят выступать, и я не отстаю от них, только, некоторым образом, в другом роде...

- Клянусь пророком, Мешади, ты - целый мир, ты сам - неоткрытая рукопись! Каждый раз, заходя сюда, я узнаю что-нибудь новое из истории или литературы.

Мешади Гуламу была приятна похвала Аги, но, как человек скромный, он воспротивился чрезмерному восхвалению своих достоинств: