Семнадцать мгновений весны. Кривое зеркало Третьего рейха - Залесский Константин Александрович

Тем не менее у медсестер Красного Креста — а весь младший медперсонал в Германии числился в рядах именно этой организации — повязка при форменной одежде все же была. Правда, была она другой и на партийную похожа не была. На левом рукаве они носили белую нарукавную повязку с красным крестом; над крестом полукругом черными готическими буквами было написано слово «Deutsches», а под крестом — «Rotes Kreuz» (то есть «Германский Красный Крест»). Причем во время войны довольно часто медсестры носили упрощенный вариант белой повязки — только с Красным Крестом, без надписи. Но вот с униформой в фильме вышла ошибка. Дело в том, что Германия была, если так можно сказать, униформированным государством: все многочисленные организации — и партийные, и общественные, и государственные — имели свою собственную униформу и знаки различия. Не остался в стороне и Красный Крест, функционеры которого не могли согласиться для своих медсестер с примитивными белыми халатами. В результате младший медицинский персонал имел собственную форму, пусть и не очень яркую, но все же не такую банальную, как обычные белые халаты.

Стандартная форма медицинских сестер Германского Красного Креста в военное время включала в себя серую блузку (спереди на которой было множество плиссированных вертикальных складок) со сменным белым воротничком — его было удобно стирать. Вместе с блузкой серую же юбку с двумя передними складками и боковыми вертикальными врезными карманами. На правом рукаве медсестры носили черную треугольную матерчатую нашивку Германского Красного Креста (с национальной эмблемой в виде орла с опущенными крыльями, расположенного над названием района, где работала медсестра), а на левом — уже упоминавшуюся выше повязку. Воротничок застегивался на верхнюю пуговицу и носился вместе с эмалированной брошью Германского Красного Креста под самым горлом. На голове сестры носили накрахмаленные белые шапочки, по переднему краю которых пришивалась лента с изображением красных крестов и литер «RK». При работе в больнице медсестры надевали белый передник, обычно с прикрывающей грудь верхней частью и наплечными лямками, а также большим карманом впереди с правой стороны. Форму дополняли белые чулки и черные туфли со шнурками.

Обязательными для ношения были броши. В основном, медсестры носили круглую эмалированную брошь белого цвета с черным эмалированным орлом DRK, сжимающим в лапах красный крест (на груди орла — белая свастика). По краю броши проходила черная кайма с готической надписью «Deutsches Rotes Kreuz — Schwesternschaft». Более старшие чины — а в Красном Кресте существовала собственная иерархия[15] — носили особые броши, которые, таким образом, были некоторым дополнением к знакам различия, помещавшимся на воротничке. Кроме того, Красный Крест имел свои награды и знаки отличия, которыми награждались медсестры за долгую и беспорочную службу, — в фильме мы, конечно же, ничего подобного не увидели. (Вообще одетые в подобную форму санитарки в фильме смотрелись бы значительно выгоднее, и для того, чтобы они не напоминали наших медсестер, не пришлось бы выдумывать несуществующую повязку.)

Еще одна девушка в униформе появляется лишь на короткое мгновение в бомбоубежище, куда приходит Кэт с детьми (11-я серия), — она помогает оказавшимся здесь людям, приносит воду, пеленки и т. д. Судя по форме, она состоит в Союзе немецких девушек, молодежной женской организации в составе Гитлерюгенда, которая объединяла в своих рядах девушек в возрасте 14–21 года. В целом одетые на ней белая блузка, темная юбка и галстук (типа пионерского) вполне соответствуют действительности, хотя фильм черно-белый и поэтому цвета юбки и галстука определить сложно (у меня создалось впечатление, что цвета несколько не те, что надо, — но это исключительно личное впечатление). В то же время, если придираться, то покрой и ее формы напоминает положенный лишь отдаленно. При выполнении вспомогательных работ — то есть именно в нашем случае — девушки носили белую поплиновую блузку с длинными рукавами, застегивающуюся спереди на четыре пуговицы. На блузке было два нагрудных кармана, причем во время войны они стали застегиваться на небольшие перламутровые пуговицы. С блузкой носили темно-синюю юбку со шлейками для ремня на талии, складкой впереди по центру и застегивавшимся на пуговицы разрезом слева. Два внутренних передних кармана на юбке закрывались клапанами, застегивающимися на пуговицы. На шее же девушки носили не завязанный узлом галстук, а черный шарф скользящим узлом (или специальным кожаным кольцом — «воггле»). А вот пилотки, которую носит на голове эпизодический персонаж «Мгновений», девушкам из Союза положено не было.

Заканчивая разговор о появляющихся в фильме женщинах, остановимся и еще на одном аспекте. Отрицательный образ Барбары подчеркивают и ее рассуждения о любви и сексе, которые явно должны были вызвать неприязнь у советского зрителя. Однако, вкладывая в уста Барбары якобы квинтессенцию нацистского представления о женщине и браке, Юлиан Семенов, по-моему, сам запутался, создав некий коктейль из противоречащих друг другу фраз. Итак, разговор за столом (отмечается день рождения Барбары на радиоквартире) между Барбарой, Гельмутом и Кэт в 7-й серии идет следующим образом:

«Барбара: Рожать и кормить — вот задача женщины. Все остальное — химера. Люди должны стать здоровыми и сильными. Нет ничего чище животных инстинктов. Я не боюсь говорить об этом открыто.

Гельмут: Это как? Сегодня с одним, завтра с другим, а послезавтра с третьим?

Барбара: Это гнусность. Семья свята и незыблема. Но разве в постели с мужем, с главой дома, я не могу также наслаждаться силой любви, как если бы он был и вторым, и третьим, и четвертым? Надо освободить себя от стыдливости — это тоже химера…»

Если вчитаться в эти слова, невольно возникают противоречивые чувства — в фильме это не так заметно: фраза сказана, точно слова не запомнились, но осталось некое неприятное чувство — поставленная автором цель достигнута. А между тем большая часть экзерсисов Барбары — то, что касается «свободной любви», — больше подходит не фанатичной нацистке, а, скорее, Александре Михайловне Коллонтай, которая в начале XX века была в России одной из главных проповедниц «свободной любви» (и, кстати, сама ее совсем не чуралась). «Надо освободить себя от стыдливости» — это как раз из ее репертуара (авторы в очередной раз приписали «заслуги» советского режима нацистам). А вот постулат «рожать и кормить детей — вот задача женщины» хотя и, огрубленной форме, но все же напоминает нацистский лозунг: «Женщина — это продолжательница рода, носительница домашних добродетелей и хранительница домашнего очага». Хотя дать возможность сказать подобные слова Барбаре было совершенно нельзя — подобный лозунг вряд ли бы вызвал бы отвращение у советского зрителя.

Особенностью нацистской женской политики было полное отрицание феминизма и женской эмансипации. Гитлер так выразил сущность положения женщин при нацизме: «Мир мужчины — это государство, это борьба за общность, то есть, можно сказать, что мир женщины меньше. Ее мир — это семья, муж, дети и дом. Но где был бы большой мир, если бы не было малого? Большой мир строится на малом: мужчина проявляет мужество на поле боя, женщина же самоутверждается в самоотдаче, в страдании и работе. Каждый ребенок, которого она производит на свет, — это ее битва, выигранная за существование своего народа» (это его слова, сказанные на Партийном съезде в Нюрнберге в 1934 году).[16]

При этом очень значительное место нацисты отводили семье: незамужние женщины, холостые мужчины, также как и бездетные женщины, были объявлены ненормальным явлением, и государство делало все возможное, чтобы исправить положение (гомосексуализм здесь вообще не стоит упоминать — это было просто преступление против рейха, приравненное к абортам). Идеализируя женщину-мать, нацисты одновременно ставили ее в положение, полностью зависимое от мужчины. Но вот для половой распущенности, которая сквозит в словах Барбары (вступая в противоречие с другими ее же заявлениями), там места не было.