Начало неведомого века (Повесть о жизни - 3) - Константин Паустовский

Пожалуй, ночные дежурства были самым спокойным занятием в то бурное время. Я даже полюбил эти дежурства в нашем маленьком дворике около глухой железной калитки и таких же глухих чугунных ворот.

Почему-то в этом тесном дворике, где рос единственный развесистый каштан, я чувствовал себя по ночам в безопасности, как в неприступной крепости.

Никакого оружия у дежурных не было и быть не могло. За хранение даже детского ружья монтекристо просто расстреливали. Единственное, что требовалось от дежурного, это при малейшей тревоге будить жильцов, чтобы опасность не захватила их врасплох. Для этого во дворе висел медный таз и молоток.

Должно быть, я полюбил эти ночные дежурства за странное, совершенно ложное чувство безопасности, живущей рядом с опасностью. Она таилась, эта опасность, тут же, за железным листом калитки толщиной всего в два миллиметра.

Стоило открыть калитку и перешагнуть порог, чтобы очутиться с глазу на глаз с чем-то неведомым и страшным, что завладевало по черным ночам мертвыми улицами Киева, чтобы услышать, как кто-то крадется вдоль палисадника, и ощутить всеми нервами свинцовую пулю, раздирающую воздух и пущенную именно в тебя.

Во дворе этот страх исчезал. Нужно было только прислушиваться и сидеть очень тихо, чтобы ничем себя не выдать. Звериный инстинкт подсказывал, что единственное спасение - в полной тишине и темноте, в том, чтобы остаться незамеченным.

Со мной иногда дежурил пожилой учитель истории из бывшей женской гимназий Левандовской Авель Исидорович Стаковер.

Несмотря на то что Стаковер преподавал в женской гимназии, он был ярым женоненавистником. Низенький, с длинной растрепанной бородой и красными веками, неопрятный и вечно разгневанный, он не уставал посылать, как пророк Иеремия, проклятия на голову всех без исключения женщин.

Спокойно он мог говорить только о средних веках. Он утверждал, что это было самое милое время в жизни человечества. Для этого у Стаковера были свои основания, если исключить, конечно, из истории средних веков культ прекрасной дамы и мадонны. Все же остальное вполне устраивало Стаковера. Достоинства средних веков он перечислял по пальцам.

Во-первых, на земле было просторнее. Во-вторых, дремучие леса и воды подходили к самым порогам жилищ. Человек дышал живительным воздухом чащ и питался чистыми соками земли, а не керосиновым чадом и консервами. В-третьих, в те времена уже процветала великолепная поэзия и человеческая мысль была не менее острой, чем теперь. В-четвертых, сам человек был проще, яснее и привлекательнее, чем во времена расцвета цивилизации.

Стаковер пользовался всяким случаем, чтобы доказать мне красоту средних веков. Как будто он мог легко переселить меня в те отдаленные времена и как будто у меня была возможность свободно выбирать для существования любую эпоху. Он выступал как вербовщик, как вдохновенный приверженец, как представитель средних веков и говорил о них так, что казалось, он только что возвратился оттуда.

Даже гражданскую войну на Украине и наши ночные дежурства Стаковер использовал для прославления средних веков.

В ту ночь, когда красные части оставляли Киев и через город перекидным огнем била неведомо чья артиллерия, Стаковер сказал мне:

- Не знаю, как вы, мой юный друг, но я хотел бы жить только в средневековом замке. Только там в те опасные времена человек испытывал блаженный покой и безопасность. Из лесов, где на каждом шагу его поджидала возможность быть повешенным на первом же дубовом суку, он входил под вековую сень зубчатых стен. Подъемный мост подтягивали за ним к закрытым крепостным воротам, и человек вдруг ощущал не только радость спасения, но и всю полноту жизни. Ею сверкала солнечная тишина огромных дворов, вымощенных каменными плитами, ею был полон воздух, она звенела в песне рожка, созывавшего жителей замка на трапезу. Она была заключена в толстых фолиантах библиотеки, где ветер шуршал твердыми страницами. Человек был спокоен за свою жизнь. А только в этом состоянии он и может создавать бессмертные ценности, мой юный друг.

А днем Стаковер показывал мне планы и рисунки старых замков, с их мощными главными башнями - донжонами, с их бойницами, сторожевыми башенками, переходами, лабиринтом сумрачных комнат, стенами толщиною в два метра, каминами, внутренними садами и колодцами. Все замки стояли на вершинах гор, на неприступных скалах. Их со всех сторон обдували ветры Бургундии и Иль де Франса, Лотарингии и Савойи, Богемии и Апеннин. Высокое солнце, как пылающая корона, струило свой свет на башни, знамена и черепицу, покрытую мхом.

Особенно любила слушать Стаковера мама. Когда я дежурил, она вставала ночью и, накинув теплый платок, выходила во двор. Мы садились за выступом дома и разговаривали шепотом, часто замолкая, чтобы прислушаться к какому-нибудь непонятному звуку.

Мама, считавшая, как все матери, и Галю и меня совсем еще малыми детьми, простодушно советовала мне почаще беседовать со Стаковером.

- Это кладезь всяких познаний,-говорила мама.- Ходячий университет. Тебе очень полезно почаще встречаться с ним, Костик. Ты не пренебрегай такими людьми.

Нет, я никогда не пренебрегал такими людьми. Наоборот, я мог слушать их часами. Я был благодарен им за их обширные познания и ту щедрость, с какой они делились ими со мной.

Меня удивляло, что они в свою очередь были благодарны мне за то, что я внимательно их слушаю. Они, очевидно, не были избалованы вниманием, и я объяснял это только тем обстоятельством, что, по точному выражению Пушкина, мы, русские, "ленивы и не любопытны". Ни гимназия, ни университет не дали мне таких познаний - глубоких и захватывающе интересных, как книги и встречи с людьми. И я, человек чрезмерно стеснительный, всегда завидовал тем людям, что легко сходились со всеми окружающими и тотчас же заводили с ними оживленные разговоры. Мне же для этого нужно было долгое время.

Снаряды всю ночь свистели над городом. Они взрывались на Подоле с таким звуком, будто кто-то с размаху сбрасывал на землю связки листового железа.

К рассвету советские части отошли вверх по Днепру, и стало тихо.

Рано утром мама, отличавшаяся необыкновенной любознательностью и полным пренебрежением к опасности, ушла в город, как она говорила, "на разведку". Вскоре она вернулась и рассказала, что город пуст, что деникинцы еще не вошли, но кое-где на домах предусмотрительные горожане уже вывесили бело-сине-красные царские флаги.

Когда мы пили на кухне морковный чай, на Фундуклеевской улице раздались знакомые крики "слава!". Мы вышли на балкон. По улице шли не деникинцы, а петлюровцы, с желто-голубыми знаменами. Шли уверенно и спокойно, рисуясь своим австрийским обмундированием.

И те же, недавно еще намозолившие нам глаза "щирые украинцы" в вышитых рубахах кричали им "слава!" и снова бросали в воздух свои смушковые, траченные молью шапки.

Город недоумевал. Вместо деникинцев вошли петлюровцы.

Они дошли до Крещатика, заняли его, расположились на нем бивуаком и вывесили на балконе Городской думы свой флаг. Флаг на этом балконе был своего рода заявочным столбом. Его вывешивала каждая новая власть в знак того, что она не сдастся без боя.

Тотчас же поползли слухи, что Деникин уступил Киев Петлюре, а белые части, подходившие к городу с юга, перебрасываются на Орловское направление.

Замотанному до дурноты неожиданными переменами и "переворотами" населению было уже почти все равно, кто будет владеть городом, лишь бы новые пришельцы не расстреливали, не грабили и не выбрасывали из домов. Поэтому приход петлюровцев был встречен с полным равнодушием.

Но в час дня с Печерска, со стороны Лавры, в город вошли первые кавалерийские отряды Деникина, а за ними - полк донских казаков.

Деникинцы дошли до занятого петлюровцами Крещатика, очень удивились этому обстоятельству - не меньше, чем горожане - и начали выяснять, в чем же, в сущности, дело.

Оказалось, что к западу от города долго скрывалась по деревням и ждала своего часа петлюровская дивизия. Никто об этом не знал. Воспользовавшись отходом советских частей, петлюровская дивизия решила опередить деникинцев, рванулась на Киев и после двухдневного боя заняла город.

Деникинцам это, естественно, не понравилось. Между ними и петлюровцами начались какие-то таинственные и сложные переговоры. После них на балконе Городской думы рядом с петлюровским появился бело-сине-красный флаг, свидетельствовавший о двоевластии.

Киевляне окончательно запутались. Трудно было попять, кто же будет владеть городом.

Но все эти сомнения окончились к вечеру, когда к деникинцам подошли подкрепления. Два казачьих полка вдруг обрушились лавой с крутых Печерских гор на ничего не подозревавших петлюровцев.

Казачьи полки неслись карьером с опущенными пиками, гикая, стреляя в воздух и сверкая обнаженными шашками. Никакие нервы не могли выдержать этой дикой и внезапной атаки.