Царь Алексей Михайлович - Александр Боханов

Главная идея государственного устроения, сформулированная Иоанном Златоустом, гласила: «Священство есть власть более почетная и великая, чем самое Царство. Не говори мне о багрянице, ни о диадеме, ни о золотых плащах. Все это тени, скоропреходящее весенних цветов. Всякая слава человеческая — цветок полевой (Ис. 40.6)»[187]. «Священство важнее самой Царской власти и есть самая высшая власть»[188].

Однако Никон не хотел принимать к сведению, что Святой говорил о деле спасения христианской души, а совсем не о государственном управлении; Иоанн Златоуст отстаивал нравственный приоритет священства, преимущество чести его, а не земной власти носителей священнического сана. Потому, когда иногда называют Никона «Русским Златоустом», имея в виду некоторую отдаленную схожесть их первосвятительских биографий, то иначе как натяжной подобные аналогии и назвать невозможно.

Никон не стал «русским Златоустом» по ясным и бесспорным причинам, которые усиленно обходят стороной все церковные и светские почитатели неистового Патриарха Никона. Великий Иоанн Златоуст никогда не помышлял стать водителем Второго Рима. И потом, он добровольно, по своему суетному «хотению» никогда не оставлял пастырского служения, в отличие от Никона, который бросил патриаршее Первосвятительство и с гневным раздражением удалился с патриаршего престола. Даже авторы, испытывающие большое расположение к шестому Патриарху, признавали: «Бывали на Руси и раньше случаи оставления престола иерархами. Но такого принародного ухода (и сохранения за собой патриаршего звания без управления делами) не случалось»[189].

Совершенно точно заметил один из исследователей, что «известный всему Московскому государству мягкий христианский характер Царя Алексея Михайловича, конечно, всего более воспрепятствовал Никону стяжать славу второго Златоуста»[190].

И последнее, что уместно в этой связи заметить. Никон в зрелые лета в земном мире, в мире людей никогда и никого не любил. Не сохранилось ни одного свидетельства, говорящего об обратном. Его любили, почитали, перед ним преклонялись, но он не то что не испытывал любви, но даже и особого уважения к человеку не выказывал. Историк С. Ф. Платонов обоснованно назвал Никона «энергичной, но черствой натурой»[191].

Когда он вошел в большую силу, то мог походя обидеть, оскорбить, унизить, а то и наказать самым строгим образом вплоть до бессрочного заточения в подземелье за самый невинный поступок, казавшийся ему актом «неповиновения». Нельзя не согласиться с его другом, ставшим одним из самых ярых обличителей поведения Патриарха Иоанном Нероновым, когда тот писал: «Какая тебе честь (т. е. Никону), что ты страшен всякому. Кто ты? Зверь лютый (т. е. тигр), или медведь, или рысь? Дал тебе благочестивый Государь волю, и ты, зазнавшись, творишь всякие поругания, а ему, Государю, сказываешь: я-де делаю по Евангелию и отеческим преданиям»[192].

Никогда Никон не переменял своих решений, не прощал своих «врагов» и не признавал собственной неправоты. Он самым милостивым образом относился к льстецам, хотя, как человек умный, не мог не понимать порочности лести. Очевидно, оскорбления, унижения, «скорби», пережитые Никоном в детстве и молодости, развили в шестом Патриархе какое-то поразительное самомнение. Это был своего рода приступ католической папской «непогрешимости» на русской почве; вещь совершенно недопустимая в истории Православия. Как образно и вполне обосновано выразился известный историк и философ Ю. Ф. Самарин (1819–1876), «за великою тенью Никона затаился призрак папизма»[193].

«Бурная и опрометчивая натура» Никона (выражение Г. В. Флоровского) требовала решительных действий; он всегда стремился идти «прямо и несгибаемо», по той дороге, которая ему казалась верной. Его стремление огречить Русскую Церковь во всем ее быту и укладе как можно быстрее не могло не вызвать реакцию отторжения всех и вся. В итоге он оказался в полном одиночестве и был повержен со всех своих общественных высот. Это была человеческая трагедия Никона, которая в известном смысле стала и трагедией России…

Никон в роли настоятеля Новоспасской обители стал влиятельным и популярным. Царь смотрел на него глазами влюбленного отрока; речи Никона о несчастьях, нестроениях и беспорядках русской жизни падали на благодатную почву в царской душе. Алексей Михайлович мечтал все в стране «благоустроить», привести в порядок и всегда старался делать для этого все, что возможно. Никон знал темные стороны действительности как никто и смело говорил о них и в кругу собеседников из числа «ревнителей», и с глазу на глаз с Царем. Смелость речей и нелукавость мыслей подкупали и располагали к Новоспасскому игумену.

Когда Новгородский Митрополит Аффоний по старческой немощи отказался в январе 1649 года от своей кафедры и отошел на покой, то по желанию Царя на эту высшую после патриаршей кафедру был назначен Новоспасский архимандрит Никон. 11 марта того года в Успенском соборе Московского Кремля Никон был посвящен в Митрополиты святейшим Патриархом Московским и все Руси Иосифом. В это время в Москве находился Иерусалимский Патриарх Паисий, который уже знал и высоко ценил Никона. В письме на имя Государя Патриарх свидетельствовал: «Находясь в прошедшие дни у Вашей милости, я говорил с преподобным архимандритом Спасским Никоном, и полюбилась мне его беседа. Он муж благоговейный, и досужий, и преданный Вашему Царскому Величеству. Прошу, да будет он иметь свободу приходить к нам для собеседований на досуге, без запрещения Вашего Величества».

После поставления Никона на Новгородскую кафедру, Паисий в самых восторженных выражениях одобрял подобный выбор. «Прославляю благодать Божию, которую просветил Вас Дух Святой, чтобы избрать и возвести на святой престол Митрополии Новгородской такого честного мужа и преподобного священноинока господина архимандрита Никона. Он достоин утверждать Церковь Христову и пасти Христовы овцы»[194].

Насколько известно, именно Паисий в беседах с Никоном «зазирал его» за «разные церковные вины» и, в том числе, за неправильное двуперстное крестное знамение, настаивая на троеперстии[195]. Позже этот обрядовый пункт стал доминантным в споре «староверов» и «нововеров». Именно Паисий явился в этом деле тем авторитетом, сторону которого безропотно принял Никон.

Никон демонстрировал такой пиетет перед заезжими греками, что с их стороны вызывало неизменно душевное расположение к иерарху Русской Церкви. Патриарх Паисий, покинув Русь, отправил туда своего доверенного человека — Митрополита Назаретского Гавриила, специально «для убеждения» Никона, потом прибыли из Константинополя и Иерусалима и другие уполномоченные. После поражения греков в «прениях о Вере» со старцем Арсением, задача «просвещения» русских, намерение сделать себя наставниками и судьями русских порядков, делалось для греческого клира не только желанной, но и возможной. Никон, да и Царь Алексей Михайлович, смотрели на греческих посланцев, как на носителей «правильной традиции веры».