Сойди, Моисей - Уильям Фолкнер

— Пантера способна повалить лань и запросто поймает олененка после. Но напасть на жеребенка, когда матка тут же рядом, не отважится никакая пантера. Это Старый Бен, — продолжал де Спейн. — Я был о нем лучшего мнения. Он нарушил правила. Не ожидал я от него. Одно дело вышибать дух из собак моих и маккаслиновских. Собаки — наша ставка против него, и обе стороны предупреждены. Но вламываться в мои владения, резать мой скот, да еще летом — такое уж против правил. Это дело Старого Бена, Сэм.

Сэм по-прежнему молча стоял, ждал, когда де Спейн кончит.

— Завтра пройдем по следу и удостоверимся, — заключил майор де Спейн.

Сэм ушел. Он не захотел поселиться в самом лагере, выстроил себе в четверти мили отсюда, у затона, хижину вроде той, что была у Джо Бейкера, но сбитую попрочней и поплотней, и сложил из бревен крепкий сарайчик, где хранился запасец кукурузы для откармливаемого ежегодно поросенка. Наутро Сэм явился, когда все еще спали. Он уже нашел жеребенка. Не дожидаясь завтрака, отправились на место. Оно оказалось поблизости, шагах в шестистах от конюшни — трехмесячный жеребенок лежал там на боку, горло вырвано, выедены внутренности и часть бедра. Судя по трупу, зверь не сверху прыгнул, а сбоку ударил и повалил, и не было царапин от когтей, которыми пантера впивалась бы по-кошачьи, пока добиралась до горла. По следам они прочли, как лошадь кружила без памяти возле и наконец атаковала хищника с тем же ожесточением отчаяния, с каким бросилась на Сэма вечером, прочли длинный след неживого от страха галопа и след зверя, который даже не рванулся навстречу, а только сделал шага три-четыре к лошади, и та ударилась в бегство; и у генерала Компсона вырвалось:

— Не дай господи, волчина!

Сэм все молчал. Мальчик не сводил с него взгляда, пока остальные, присев на корточки, вымеряли след. На лице у Сэма было теперь что-то новое. Не торжество, не ликованье, не надежда. Выросши, мальчик разгадал это выражение, понял: Сэм с самого начала знал, чьи это следы и кто зарезал весной лань и олененка. Провиденье конца — вот что было на лице у Сэма в то утро. «И он рад был, — говорил себе мальчик впоследствии. — Ведь он был старик. Ни детей, ни народа своего, никого из единокровных ему уже не встретить, все в землю легли. Да и встреча не дала бы близости и отклика, потому что вот уже семь десятков лет на нем иная, черная кожа. А теперь наступал конец, и он был рад концу».

Они пошли в лагерь, поели и вернулись с ружьями и гончими. Тут бы им и понять, вслед за Сэмом, что за зверь задрал жеребенка, думал мальчик позднее. Но то был не первый и не последний в его жизни случай, когда люди строили выводы, а затем и действия на предвзятых и ложных суждениях. Бун, утвердив ступни по обе стороны жеребячьей тушки, ударами пояса отогнал собак, и те стали принюхиваться к следам. Молодой выжлец, еще несмышленыш, брехнул разок и пробежал несколько шагов, вроде бы учуяв зверя. Но тут собаки остановились и оглянулись на людей с видом деятельным и нимало не озадаченным, а лишь вопрошающим: «Ну а дальше что?» Затем кинулись обратно к падали, где их встретил хлесткими ударами все тот же Бун.

— Так скоро след не остывает, — сказал генерал Компеон.

— Этот волчище, видно, все может — и жеребенка у матки отбить в одиночку, и запаха не дать, — сказал майор де Спейн.

— А может, он оборотень, — сказал Уолтер Юэлл. Он взглянул на Теннина Джима. — Как думаешь, Джим?

Поскольку собаки так и не взяли следа, майор де Спейн велел Сэму отойти шагов на сто и разыскать продолжение следа, и собак снова стали наманивать, и снова несмышленыш брехнул, как брешет на чужака дворовая собака, но ни до кого все-таки не дошло, что по зверю так голос не подают. Генерал Компсон сказал, обращаясь к бельчатникам — мальчику, Буну и Джиму:

— Вы, ребята, походите с собаками до обеда. Он, должно быть, где-то здесь торчит, дожидается, пока от падали уйдем. Может, наткнетесь на него.

Но утро прошло впустую. Мальчику запомнилось, как, взяв собак на сворки, они направились в глубь леса, а Сэм глядел вслед — ничего не прочтешь ведь на индейском его лице, пока не улыбнется, да разве еще по трепетанию ноздрей, как в то утро первого гона по старому медведю. Они и назавтра пришли с собаками, надеясь наманить их на свежий след, но жеребенка на месте не оказалось. На третье же утро опять явился Сэм и в этот раз стал ждать, пока позавтракают. Затем сказал: «Пошли». Он повел их к себе за хижину, к сарайчику. Накануне он убрал оттуда кукурузу и устроил западню, использовав жеребячью тушку как приманку; сквозь щели меж бревнами они видели какого-то зверя почти под цвет ружейного или пистолетного ствола. Он не давал себя рассмотреть. Не лежал, не стоял. Был в движении, в воздухе, несся навстречу, с ужасающей силой ударился в дверь тяжелым телом, так что толстая дверь подскочила и грохнула на петлях, а неведомый зверь, не успев еще, казалось бы, коснуться пола и оттолкнуться для нового прыжка, уже опять грянулся о дверь.

— Идемте, — сказал Сэм, — пока он не сломал себе шею.

Они пошли прочь, по-прежнему слыша тяжкие и мерные удары, и всякий раз двухдюймовая дверь сотрясалась и грохала, сам же зверь не издавал ни рыка, ни вопля — молчал.

— Это что за дьяволово отродье? — спросил майор де Спейн.

— Это пес, — ответил Сэм, ноздри его слегка раздувались и опадали, в глазах снова была неяркая, грозная млечность, как в то первое утро медвежьего гона. — Тот самый.

— Какой тот самый? — спросил майор де Спейн.

— Что не даст ходу Старому Бену.

— Хорош пес, — сказал де Спейн. — Да я раньше Старого Бена возьму к себе в стаю, чем этого зверюгу. Застрели его.

— Нет, — сказал Сэм.

— Тебе его вовек не приручить. Как ты привьешь ему страх перед собой?

— Ручной он мне не нужен, — сказал Сэм; опять мальчик отметил движение ноздрей и грозное млечное мерцанье взгляда. — А запуганный — так и вовсе. Только устрашить его никто и ничто на свете не способно.

— Что же ты с ним думаешь делать?

— Увидите, — ответил Сэм.

Всю вторую неделю охоты они наведывались по утрам к сарайчику. Сэм заранее оторвал несколько дранок с кровли сарая, пропустил внутрь веревку, обвязал ею жеребенка и, когда западня сработала, вытащил тушку вон. Каждое утро они наблюдали, как Сэм спускал в сарай ведро с водой, а пес неутомимо кидался на дверь, падал и опять бросался. Он не издавал ни звука, и в его прыжках не остервенение чувствовалось, а лишь холодная и угрюмая неукротимая решимость. К концу неделя прыжки на дверь прекратились. Не то чтобы пес заметно ослабел или же осознал, что дверь ему не поддастся. Он попросту как бы презрел дальнейшие попытки. Но не лег. Они еще не видели его лежащим. Стоял, и теперь можно было разглядеть его — от мастифа и от эрделя кое-что и, возможно, от десятка других пород, высота в холке тридцать с лишним дюймов, вес до девяноста, пожалуй, фунтов, холодные желтые глаза, могучая грудь и этот странный одноцветный окрас, отливающий синью вороненого ствола.

Полмесяца кончились. Охотники собрались уезжать. Но мальчик попросил, и брат разрешил ему остаться. Он перебрался в хижину к Сэму Фазерсу. По утрам он смотрел, как опускается внутрь сарая ведро с водой. К концу этой недели пес лег. Встанет, подтащится, шатаясь, к воде и снова упадет. Наступило и такое утро, когда он не смог уже ни доползти до воды, ни даже голову оторвать от пола. Сэм взял недлинную палку и пошел к сараю.

— Погоди, — сказал мальчик. — Я ружье принесу…

— Не надо, — сказал Сэм. — Он уже не в силах двинуться.

И верно. Сэм дотронулся до головы, до отощалого тела, но пес лежал на боку не шевелясь, и желтые глаза были открыты. В них не было злости, они выражали не куцую обозленность зверька, а холодную лютость, почти безличную, как лютость бурана и стужи. И глядели они мимо Сэма и мимо мальчика, следившего в щель между бревнами.

Сэм дал псу поесть. Пришлось поначалу поддерживать ему голову, чтобы он мог лакать мясной отвар. На ночь Сэм поставил псу в сарае миску с бульоном и кусками мяса. Когда вошел утром, миска была пуста, а пес лежал, уже повернувшись на живот, подняв голову, уставя холодные желтые глаза на отворяющуюся дверь, — и, не изменив выражения этих холодных желтых глаз, даже не зарычав, прыгнул, но промахнулся, подвели ослабевшие мышцы, так что Сэм успел палкой отбить нападение, выскочить наружу и захлопнуть дверь, на которую, неизвестно когда собравшись для нового прыжка, тотчас же бросился пес, словно двух недель голоданья и не бывало.

В полдень они услыхали, что кто-то гикает по-охотничьи в лесу, направляясь к ним от лагеря. Это оказался Бун. Он подошел, понаблюдал в щелку непомерного пса, что лежал, высоко держа голову и отрешенно, дремотно помаргивая желтыми глазами, — воплощение несломленного, неукротимого духа.

— Нам бы проще его выпустить, — сказал Бун, — а взамен поймать Старого Бена и натравить на этого сукиного сына.