Вначале их было двое (сборник) - Илья Гордон

Зато теперь, когда она родит ему ребенка, — быть может, затянутся глубокие раны его сердца. Ребенок накрепко свяжет их жизни, и она, Шейндл, станет Нохиму настоящей женой, матерью его ребенка.

— Ты доволен? Ты рад? — заглядывая ему в глаза, говорила Шейндл.

— Когда это случится? — отрывисто и будто сурово спросил Нохим, но застилавшие ему глаза слезы говорили о том, что он потрясен до глубины души.

Давно уже собирались Шалит и Журбенко поехать в «Маяк», осмотреть тамошнее хозяйство, да все как-то не удавалось выкроить для этого свободный денек. После горечи неудач и разочарований приходила радость свершений, а там вставали новые задачи, они приносили новые заботы, радости и разочарования. Так прошла осень, за ней зима, отшумела в непрерывной спешке весна, уже и лето на исходе, — глядишь, и год прошел, идет второй, неделя за неделей, месяц за месяцем, а где его найдешь — этот свободный, совсем свободный день?

Весеннее половодье было особенно бурным в этом году, оно прорвало плотину на пруду, залило все прибрежные равнинные луга и все близлежащие балки и овраги. Вслед за дружной весной пришло знойное лето и принесло с собой жару и засуху. Безоблачное, словно раскаленное небо не сулило ни капли дождя. Но через канавки, которые своевременно распорядился выкопать Журбенко, в пруд натекло достаточно талой воды, и этой бурной весной, когда небо как бы раскалывалось на части ослепительными молниями, и напоенная живительными соками, прогретая солнцем земля дрожала от оглушительных раскатов грома, — в пруде начали сновать во все стороны юркие мальки, которые до осени должны были превратиться в настоящих карпов; пчелы с гуденьем, напоминающим шум весеннего паводка, кружились над желтыми цветами сурепки, фиолетовыми венчиками репейника и ослепительно белым или чуть розоватым цветом вишен и слив.

Так, наряду с хлебами на обширных полях, плодами в разраставшихся садах и овощами на огородах, множилось богатство колхоза «Надежда» и на животноводческой ферме, где телки превращались в молодых крепких коров, и коровы приносили племенной приплод; и на пасеке, где наполнялись золотым медом соты; и в пруду, где сверкали спины всплывающих на поверхность воды зеркальных карпов.

Но вот как-то раз в самую, казалось бы, пору расцвета, когда неустанные труды колхозников начали приносить долгожданные плоды, надеждинцы, развернув районную газету, прочитали новую статью, на этот раз посвященную их колхозу.

«Колхоз «Надежда» опять не выполнил плана», — прочитали они с печальным недоумением.

— Да-а-а, пропесочили, пробрали как следует, а за что, собственно, — досадливо говорили одни.

— А что вы думаете? Значит, есть за что, раз всыпали по пятое число, — отвечали другие.

И даже Шалит призадумался, слушая эти толки и пересуды.

— Очень может быть, что они и правы: не надо было мудрить и разбрасываться, распылять свои силы по делам, которых от нас никто не ждал и не требовал. Тогда бы мы, глядишь, спокойно выполнили свой план и никто бы не стал на нас всех собак вешать.

— Ни-ни, ни в коем рази, — как всегда переходя в минуты волнения на родной украинский язык, горячо возразил ему Журбенко. — Ни-ни! Я не против плана, план — святое дело, но план, браток, выполнять можно по-разному: можно, например, написать красивый рапорт, бегать, шуметь на всех перекрестках о своих успехах, а зерна добывать не больше, чем, скажем, есть в запасе у церковной мыши.

— А разве там, где составляют план, не рассчитывали, не думали? Разве там безголовые люди сидят? — печально отозвался вконец обескураженный Шалит. — Нет, ты мне вот что объясни: почему до войны мы одни из первых выполняли план и всюду шла о нас добрая слава? А теперь?..

— Ну, что было до войны в вашем колхозе, я не знаю — меня здесь не было, — спокойно ответил Журбенко. — Я знаю одно: налегая только на зерновые, колхоз не может развиваться как следует. Наряду с этой культурой колхоз должен продвигать вперед и животноводство, и пчеловодство, и садоводство… Да и разводить рыбу тоже не лишнее. Планы нашего района, видать, скопировали с другого, а между тем каждый район имеет свои особенности, и с этим надо — ой как надо! — считаться: не то и просчитаться недолго!

— Ты что, хочешь быть умнее районных руководителей? Так, что ли? — с недоумением уставился Шалит на председателя. — Почему же Коцин без всяких там фокусов-покусов одним из первых выполняет план, и труд в его колхозе идет на пользу людям, приносит им довольство, а мы…

— Не знаю, какие там чудеса у вашего Коцина, — пожал Журбенко плечами.

Шалит и сам знал, что во многом популярность Коцина зависит от шумихи, которую он поднимает вокруг каждого, даже маленького успеха в колхозе «Маяк». И все-таки… Шалит верил печатному слову: оно было для него чуть ли не свято. Вот потому-то и захотелось ему увидеть своими глазами, что же на самом деле представляет собой этот прославленный колхоз, почему в районе не перестают его хвалить? И вот, больше не откладывая, решился он поехать в «Маяк».

Поздним утром Шалит впряг в двуколку небольшую крепенькую кобылку, которую колхоз приобрел на вырученные от продажи меда деньги, почистил свою суконную черную пару, облачился в нее и кликнул Журбенко. Тот уже был готов: на нем, как всегда в те дни, когда он собирался куда-нибудь выехать, были синие брюки с красным кантом и темная «парадная» гимнастерка, на которой сверкали медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».

Они сели в двуколку и покатили вначале медленно по пыльной улице, а за околицей все быстрее и быстрее к «Маяку». Солнце немилосердно резало Журбенко глаза, заставляя его отворачиваться и глядеть по сторонам. Он свернул большую цигарку и всю дорогу дымил, погруженный в сосредоточенное раздумье.

— А пропашных культур у них раз-два и обчелся, — вдруг оживившись, повернулся он к Шалиту.

— Над пропашными культурами надо потрудиться, попотеть как следует, — ответил ему тот, — а с многолетними травами поспокойней, попроще: скосил — и с плеч долой.

— Есть такие фокусники, что выделят лучший участок земли, хорошенько обработают его, да еще и отборным зерном засеют, и потом за каждым колоском смотрят. Снимут на этом участке высокий урожай и начинают вовсю шуметь о своих успехах.

— Я и не знал, Игнат, что ты такой умник, — добродушно рассмеялся Шалит. — И откуда ты так хорошо знаешь эти фокусы?

— Чтобы их раскусить, не надо быть большим умником, — не принял шутки Журбенко. — Да что это ты на меня уставился, будто я тебе сказку рассказываю про корову, которая через крышу летает и яйца несет?

Дальше они ехали молча. И вот показались далеко в степи, в туманной дымке первые дома поселка. Чем ближе надеждинцы подъезжали к «Маяку», тем яснее становились видны строения — сначала показалась верхушка силосной башни, за ней черепичные крыши каких-то больших зданий: видимо, это были правление колхоза и клуб.

— Вот и М «аяк» — сказал, повернувшись к Шалиту, Журбенко.

— Да, так оно и есть, — согласился тот.

В конце выгона, который тянулся от хлебных полей до самого поселка, дорога разветвлялась на две — одна вела к молочной ферме, другая пролегала по единственной широкой улице поселка.

Шалит ударил вожжами по крупу лошади, энергично зачмокал, и кобылка побежала крупной рысью, но возле стоявшей посреди поселка арки опять пошла медленней. Тут надеждинцы и остановились.

— «Добро пожаловать», — прочел Журбенко написанные на арке большими буквами слова.

— Видал, как гостей приглашают, — подмигнул Шалит, — честь по чести. Да и то сказать — в «Маяк» все делегации едут.

— А чем мы не делегация, — отозвался Журбенко и не без иронии добавил: — Пускай от бедного, отсталого колхоза, а все же делегация…

Кругом было пусто и тихо. И вдруг откуда-то издали донеслись торжественные звуки трубы и ритмическая дробь барабана. Они свернули в ту сторону, откуда слышалась музыка, и, обогнув большой колхозный двор, выехали на плогцадь перед правлением колхоза. Тут они увидели много людей.

— Где это играют? — стал оглядываться во все стороны Шалит.

— Как будто митингуют, — заметил Журбенко. — Что тут за праздник?

Шалит подъехал поближе и, поставив двуколку у обочины, вместе с Журбенко стал прислушиваться к речи, которую Коцин не говорил, а выкрикивал с трибуны, сбитой из досок, перед кирпичным зданием правления:

— Мы заверяем наших дорогих гостей, что, как и до сих пор, будем стоять в самых первых рядах и ни на шаг не отступим с фронта передового сельского хозяйства Советской страны, пусть живет…

Смуглый длиннолицый паренек в матроске и пионерском галстуке, боясь, видимо, не успеть в нужный момент ударить в барабан, заблаговременно поднял палочки, а, глядя на него, кряжистый, широкоплечий старый трубач с густыми и висячими, как у Тараса Бульбы, усами поднял ко рту свою здоровенную трубу, подав етим знак остальным музыкантам, среди которых было немало пионеров, — и не успел Коцин докричать свою речь, как оркестр грохнул, заглушая его слова. Но Коцину, видимо, казалось, что митинг проходит недостаточно торжественно, и он возглашал всё новые здравицы, заставляя оркестр играть за тушем туш. Наконец ретивый оратор выдохся и умолк. Теперь заговорил приезжий бритоголовый человек с маленькими, глубоко посаженными глазами. Он говорил быстро и горячо, так и сыпал примелькавшимися, стертыми от частого употребления словами.