Киевская Русь и Малороссия в XIX веке - Алексей Петрович Толочко

За семь лет до Сбитнева в Киеве побывал Александр Грибоедов. В письмах из Киева он восхищался «древностями», воображал исторические сцены, но, как сам сознавался, «едва заметил настоящее поколение»:

Здесь я пожил с умершими: Владимиры и Изяславы совершенно овладели моим воображением; за ними едва вскользь заметил я настоящее поколение […]. Природа великолепная; с нагорного берега Днепра на каждом шагу виды изменяются; прибавь к этому святость развалин, мрак пещер. Как трепетно вступаешь в темноту Лавры или Софийского собора, и как душе просторно, когда потом выходишь на белый свет: зелень, тополи и виноградники, чего нет у нас![186]

В Киеве, как справедливо отмечал князь Долгоруков, «только воображение придает ценность и месту, и храму». Воображение же позволяло Грибоедову говорить о «святости развалин», которых он, конечно же, не мог видеть. Такое же богатое воображение заставило фон Гуна в 1806 году записать:

Каждый шаг здесь напоминает о глубокой древности, и каждый взгляд упирается в несметные сокровища. Тут думаешь быть перенесенным в Италию в середину Рима.

Путешественники скорее «предчувствовали» древности Киева, готовы были эмоционально пережить прикосновение к ним, «распознать» их в любой черте старого города, даже если видимых и осязаемых остатков найти не удавалось[187]. Подобное душевное состояние искателей древностей прекрасно передает письмо графа Румянцева после первого посещения древней столицы Руси:

Каждое государство тем более славится своими древностями, чем сильнее они показывают дух народа и величие его чувств. Наша благословенная родина до сих пор превышала все известные народы духом и чувствами, поэтому она может особенно славиться и гордиться своими древностями. Я сам почувствовал недавно в Киеве, святом городе Ольги и Владимира, как приятно для сердца сына Родины видеть его знаменитые древности, бродить по местам, где когда-то ходили великие; как приятно даже для отдаленного потомка переноситься мысленно в их век, скрытый в тумане времени, оживлять в своей памяти их бессмертное существование.[188]

Руины путешественники видели только в своем воображении, а их отсутствие компенсировали особым вниманием к природе, ландшафту, описания которых главным образом и занимают страницы их дневников. Если изменились город, вид его святынь и язык его жителей, то хотя бы природа осталась незыблемой и была свидетелем начал истории. Те же горы, та же река были в Киеве во времена, когда сюда пришел апостол Андрей, они же видели прибытия первых варяжских князей, крещение киевлян в Почайне, строительство Ярославом великого города, и, в определенном смысле, именно киевская природа становится памятником истории, доказательством того, что история произошла.

Румянцев принадлежал к тем людям рубежа веков, кто в молодости (1770-е годы) совершил свой собственный «большой тур». В Петербурге братья Румянцевы познакомились с бароном Мельхиором Гриммом (тем самым, которому Екатерина жаловалась на отсутствие в Киеве древностей). Гримм взял на себя труд отвезти братьев в Голландию для обучения в Лейденском университете. Оттуда Румянцевы отправились в Париж, а из Франции — через Швейцарию (где в Женеве познакомились с Вольтером) — в Италию[189]. Можно даже предполагать, что спонсируемое графом «Общество истории и древностей российских» было устроено на манер знаменитого «Общества дилетантов». У Румянцева, таким образом, было с чем сравнивать древности. Он видел «настоящий», эталонный образец и пытался найти нечто подобное в Киеве. Граф инициировал и оплачивал великие географические экспедиции (как, например, корабль под красноречивым названием «Рюрик» под командованием капитана Коцебу, 1815–1818 годы), а также серии меньших «археологических» экспедиций (Строева, Калайдовича). В последние годы своей жизни, несмотря на плохое здоровье, Румянцев и сам предпринимает ряд поездок для осмотра древностей (на Кавказ и в Крым, 1823 год; в Новгород, Москву и Киев; Воскресенский монастырь, Волок, Городище, Старицу, Ржев, 1822 год). Граф, кроме того, был одним из крупнейших коллекционеров исторических раритетов, позже составивших основу Румянцевского музеума.

С 1815 года Румянцев переписывается с едва ли не единственным в то время знатоком киевских древностей Максимом Берлинским[190]. Киевский антикварий присылает графу описания документов и материалов к киевской истории «главным образом […] за время владычества Польши», но Румянцева интересует совершенно другое: он просит «сыскать что-либо, относящееся до времен Киева первобытных». В ответ на присланный Берлинским план Киева с «прелюбопытным истолкованием тех мест, урочищ и духовных зданий, о которых упоминают наши древнейшие летописи» граф намечает целую программу археологических исследований:

Не теряйте из виду, что самые первобытные времена историй наших суть те, которые я бы желал видеть объясненными и дополненными; отыскивайте пожалуйста надгробные надписи вокруг и внутри развалин уничтоженных самых древнейших забытых церквей и монастырей, коих вы так удачно в своей записке память восстанавливаете.

Румянцев надеется на отыскание древних рукописей: может, пергаментной летописи Нестора (ибо, действительно, где же ей и сохраниться в первозданности, если не в Киеве?), древних грамот, оригиналов Печерского патерика, возможно, Румянцев надеется на отыскание древних рукописей: может, пергаментной летописи Нестора (ибо, действительно, где же ей и сохраниться в первозданности, если не в Киеве?), древних грамот, оригиналов Печерского патерика, возможно, Русской правды, древних списков митрополитов, синодиков, например, Китаевской пустыни, где должны были молиться за своего основателя Андрея Боголюбского[191]. Эта переписка демонстрирует не только тогдашние довольно поверхностные знания о киевской истории, но, главным образом, то, насколько завышенными были ожидания российских антиквариев от киевских древностей. Как и каждый европеец, Румянцев полагает, что туземцы просто забыли свою историю. Их прошлое гораздо лучше известно специалистам в столицах, и стоит только подтолкнуть нерадивых аборигенов к энергичной работе, как чрезвычайной древности раритеты будут найдены.

Преувеличенные ожидания рано или поздно перерастают в разочарование. После очередной поездки в Киев в 1821 году Румянцев писал Алексею Малиновскому о своих неприятных впечатлениях от увиденного:

В Киеве сердце сокрушалось, видя, каковое там господствует нерадение к древностям нашим, никто ими не занят, и всякий почти убегает об них разговора, боясь обозначить не токмо беспечность; но даже и то, что мало историю древних наших времен знают[192].

После 1820-х годов старинные развалины в Киеве начали появляться вновь, но уже в результате сознательных попыток их разыскать. Незаменимой стала новая дисциплина археологии, то есть исследование остатков старины на западный манер — путем раскопок. В 1822 году Киевским митрополитом становится Евгений (Болховитинов), человек ученый, историк и антикварий. Вокруг него вскоре организовался кружок любителей древностей, и в 1823 году они осуществили первую попытку