«Пассажир» из Сан-Франциско - Анатолий Маркович Бальчев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подошла к соседнему, постучала. Фил, открыл — уставший, сонный и задумчивый.
— Ты еще не спишь? — Наташа прошла и села за столик, на котором стояла бутылка дорогого красного вина — уже открытая, фрукты, шоколадные конфеты, и — как-то очень по-советски — бутерброды с вареной колбасой.
— Хотел дождаться тебя.
— Да Темка только заснул…
— Какой-то он стал в последнее время вертлявый, я заметил…
— Такая вот реакция на ваше величество… слишком много впечатлений.
Фил присел напротив Наташи, разлил вино в граненые стаканы, улыбнулся, как будто извиняясь…
Наташа отпила глоток. Действительно вкусно, хотя она и не была такой уж тонкой ценительницей сухих вин.
— Ты утром выходить не спеши. Я выйду первая. Меня кто-то встречает.
— Кто?
— Не знаю.
— Нам, как партизанам, все время приходится скрываться, — недовольно заметил Фил.
— А ты как хотел… женатый человек…
— Моя жена… она никогда меня не понимала. Что я делаю, где бываю… И теперь она для меня только мать… моего ребенка. Так что я уже бродяга со стажем.
— Но ведь дочь ты любишь?
— Это единственное, что меня держит… У тебя ведь тоже не все гладко… Таможня… Твое присутствие в этой системе кажется мне странным.
— В этой жизни все странно, — строптиво ответила Наташа, выбрала из кучи фруктов персик и принялась жевать, глядя в окно. Фонари мелькали, сливаясь в желто-золотую цепь, украшающую тяжелый бархат ночи. Фил тоже молчал. Потянулся за бутербродом, потом передумал.
— Кстати, а что сейчас делает Вика?
Наташа оторвалась от окна, посмотрела на него холодно, потом отвернулась обратно и тихо ск-зала:
— Вика умерла.
— Как?! — вскрикнул Фил.
— С вашей помощью, — с горечью сказала Наташа.
Фил даже подскочил на диване, замотал головой, провел рукой по волосам.
— Но ведь ничего особо страшного тогда не случилось. Нашли доллары, и что? Не посадили же. Попугали просто.
— Ты откуда знаешь? — вопрос прозвучал резко, Фил ответил не сразу. Опустил глаза, долго о чем-то размышляя.
— Я тебе в отеле соврал… В тот день как раз была моя смена.
Наташа порывисто вздохнула, опустила на стол недоеденный персик и вышла из купе. Фил за ней не последовал, так и остался молча сидеть, уставясь в окно. Тишину нарушала только песня, то ли радио, то ли проводница включила кассету.
Из динамиков несся хрипловатый мужской голос:
Бегут столбы километровые,
Мелькают сонные огни
И жизнь летит с такой же скоростью
Мелькают люди, годы, дни
Но жизнь это выбор
Меж адом и раем
Меж знойных пустынь и дождей проливных
Дороги, которые нас выбирают,
Дороги, которые нас выбирают,
Которые выбрали мы
Звенит в ажурном подстаканнике
Граненый временем стакан
Уносит ночь далеких странников
Под стук колес к чужим ветрам
Но жизнь это путь
Между адом и раем
Меж тропок отвесных
И радостных трасс
Дороги, которые мы выбираем,
Дороги, которые мы выбираем,
Которые выбрали нас
Глава шестая
Калифорния
—… Да все эти новые демократы — в душе коммунисты, — говорил Лысый (кстати, звал его Гарри, но об этом он и сам, должно быть, давно забыл). Руки его в это время забавлялись с тонким шелковым шнурком — весьма безобидным на вид, но незаменимым для «мокрого» дела. — Не верю им! Убить залетного пока не поздно! — шелковый шнурок взметнулся вверх и с силой ударил по столу.
Старик в белом костюме и с белой же бородой, словно выкрашенной акриловой краской, сидящий в кресле в углу, недовольно поморщился, но ничего не сказал.
— Замочить не сложно. Успеем всегда, — лениво протянул Поляк, стоящий у иллюминатора. Он глядел на океан, сверкающий в лучах жаркого калифорнийского солнца, и думал о тех временах, когда и у него будет такая же яхта — с кают-компанией из красного дерева, заставленная антикварной мебелью и завешанная подлинниками импрессионистов. Импрессионистов Старик любил, возможно, это было единственное, что он любил в своей жизни.
— Уберем — теряем выход на Россию. — Поляк повернулся к Старику, ожидая поддержки. Старик кивнул.
— О чем тут говорить? — кипятился Лысый. — Какие-то новые разработки, о которых никто толком ничего не знает.
— А ты чего хочешь? — Поляк усмехнулся. — Чтобы нобелевский комитет присудил им премию в области химии?
— Я не хочу связываться с этими русскими, — гнул свое его оппонент. — Они запрограммированы только на разрушение. — Удавка при этих словах со свистом разрезала воздух и опять опустилась на стол.
— Не скажи, не скажи… А кто подводные лодки для колумбийцев собирает? — вставил свое слово Волосатый, только что вошедший в салон, держа в руках поднос с хрустальным графином, в котором золотилось что-то явно очень старое и дорогое. Блондинка Кимберли, в чем-то явно очень новом и тоже дорогом, расставляла на столе закуски. Волосатый поставил графин, посмотрел на него с вожделением и продолжил тему:
— Русские… Я с ними знаком… Гриша-людоед и Сеня-Тарзан. Очень полезная вещь в нашем деле.
— Лаборатории… Петербург… А почему Петербург? — Лысый наконец спрятал свою игрушку.
— Море… — Поляк опять мечтательно уставился в иллюминатор.
— Дальний Восток — тоже море.
— Там у русских спутник висит. Мелкая рыбешка видна, не то что… — наконец-то заговорил Старик — неторопливо, так, чтобы всем было понятно — каждое его слово — на вес золота, а может, повесомее.
— Насчет спутников не знаю. — Поляк подошел к столу, взял хрустальный стакан с драгоценной жидкостью.
— Ая знаю. Русские на многое способны. Я еще пилотом с ними в Корее дрался.
— Я и говорю — мочить надо, — вставил Лысый.
— Русского не трогать. Глаз не спускать. Свяжитесь с Толстым. Все, — подвел итог разговора Старик.
Кимберли налила ему коньяк, поднесла к креслу. Сама устроилась на ручке,
