Отказаться от благодати (СИ) - Ангел Ксения

– Антон рад, что вернулся домой. И я рада, к слову. Он – мой близкий друг – единственный из скади, кто всегда поддерживал меня.

– Интересно, почему? – едко поинтересовался Богдан.

Его раздражение забавляло. И ревность – неприкрытая, откровенная – приносила удовольствие. Хотелось ее усилить, довести до абсолюта, до пика, после которого случаются срывы, необдуманные, опасные поступки. Утонуть в этой опасности, отдаться стихии и посмотреть, что же там, за чертой. Сумасшедшая? Наверное. Но я столько лет отказывала себе в безумствах, что капелька не повредит.

– А даже если так, – я откинулась на спинку кресла, – если я действительно нравлюсь ему, какое тебе дело?

– Говорю же, не люблю, когда клеят моих девчонок.

Я провела пальцем по полированной поверхности стола, покрутила между пальцев простой карандаш. Видеть, как Богдан злится, сжимает кулаки и смотрит – пронзительно смотрит только на меня – оказалось верхом блаженства. Богдан должен ненавидеть меня, а он ревнует, и это безумно приятно.

Я подняла на него глаза и невинно сказала:

– Но я не твоя девчонка.

Не помню, как он подошел, как преодолел эти несколько метров довольно просторного кабинета. Помню, как закончился воздух, и грудь обожгло от близости – запретной и такой необходимой. Здесь и сейчас. Границы, о которых я думала несколько минут назад, расплылись кляксой, а всякие «нельзя» стали забавно маленькими, несущественными даже.

Богдан развернул кресло, на котором я сидела, прижал мои руки к подлокотникам, склонился и шепнул мне прямо в губы:

– Вот сейчас и проверим.

Я хотела продолжить игру, но Богдан, видимо, был против. Он резко поднял меня с кресла, одним движением смахнул со стола бумаги, канцелярский набор и небрежно брошенный мной карандаш. А на освободившееся место усадил меня.

Целовался он и правда отлично. На пять баллов. Даже на пять с плюсом, если отбросить присущий мне иногда снобизм. Я даже потерялась немного, забыла, где нахожусь и кто передо мной. Да и важно ли это, когда есть мужчина, женщина и стол… хотя бы стол. На большее мне все равно рассчитывать не приходилось.

«Эрик меня убьет», – мелькнула в сознании последняя трезвая мысль. И канула. Потому что трезвым мыслям нет места, когда ты желанна, когда тебя целуют, и весь мир съеживается, сжимается до размера капсулы, в которую способны поместиться лишь двое.

– Думаю, теперь можно повторить вопрос о том, чья ты девчонка, – шепчет Богдан мне на ухо, и я понимаю правдивость еще одного крылатого высказывания: женщины, и правда, любят ушами. Причем слова, как правило, неважны, главное – тон и тембр голоса.

– Не твоя точно, – дразнюсь, не в силах сдержать улыбки. Его ладони скользят по моим бедрам, и я невольно обхватываю Богдана ногами, прижимая к себе. Хотелось бы не так, а по-настоящему, как и предсказано мужчине и женщине. Сорвать с него одежду, позволить раздеть себя, коснуться горячей кожи, запустить пальцы ему в волосы…

Впрочем, последний пункт в число запрещенных не входил, потому я набралась смелости и исполнила его. Волосы у него были мягкие, шелковистые, что противоречило характеру, но усилило и без того крышесносное удовольствие.

– Играешь с огнем, блондиночка. Но мне это нравится.

Мы оба играли. В любовь без правил. Это как бои без правил, только с поцелуями и объятиями. Главное, итог один – одного из нас в конце ждала смерть.

– Остановись, безумная… – шепнул он, но вопреки сказанному, не отпустил, а наоборот прижал сильнее, и горячая ладонь его проникла мне под блузу и коснулась спины.

– Сам останавливайся, – ответила я, – если хочешь.

– Что ты творишь? – Богдан отстранился и строго на меня посмотрел. Досадно, когда вот так обрывают приятные вещи.

– Можно подумать, тебе не хочется, – надулась я. – Можно подумать…

– Ты умрешь! – резко перебил он. – Если мы продолжим, ты погибнешь. Разве ты не боишься?!

– Что тебя бесит больше: то, что я не испытываю страха, или то, что тебе нравится настолько, что страшно уже самому? Страшно не остановиться вовремя?

Он смотрел на меня – хмурый, растерянный. Совершенно чужой ведь, несмотря на то, что сейчас происходит, ближе друг другу мы не станем, и дело вовсе не в ненависти – Богдан прав, мы не совместимы. А я была уже достаточно взрослой, чтобы перестать верить в долгосрочную платоническую любовь. И это все меняло для нас. Для меня. Я не боялась его потерять, ранить, привязаться – уму непостижимо, привязаться к охотнику! Я просто жила. Здесь и сейчас. Этим днем, этой минутой, мгновением даже – мгновением на грани, когда мы забыли, кем являемся на самом деле.

Наверное, страсть действительно не видит рамок. Не зря ее называют разрушительной.

Но разве во мне осталось еще, что разрушать?

– Послушай, – сказала я ласково и погладила его по щеке. Щетина у него была, в отличие от волос, жесткой и колючей. От прикосновений ее горела кожа на щеках и за ухом. – Я никогда не буду тебе дорога. Ты мне, впрочем, тоже. Мы не возьмем ипотеку, у нас не родятся дети, и мы не станем планировать счастливое будущее. Ты – охотник, и проживешь много столетий счастливой жизни, упиваясь благодатью, а я, если повезет, состарюсь и умру в окружении собственного племени. Хотя мне вряд ли повезет. Скорее всего, я умру в мае. Хаук придет за мной, а те, за кем он приходит, не выживают, Богдан. – Я улыбнулась и легко коснулась губами его сжатых в линию губ. – Так чего мне бояться? Лучше уж ты. Лучше уж так…

Он долго всматривался мне в лицо, словно старался выявить следы лжи или блефа. Я позволила. Снять с себя маску, прощупать истинные, неприкрытые эмоции и желания, даже то, которое родилось только что, внезапно. Вспышка, планирующая перерасти в навязчивую идею.

Я знала, как больно умирать от щупалец охотника. Слишком хорошо запомнилась и боль, и страх, и одиночество. Мои последние минуты тикают, кажется, я слышу, как скрипят шестеренки в часах судьбы. Никто не спасется, как бы мы ни старались. Хаук не промахивается.

Богдан вздохнул и коснулся губами моего виска. Приподнял мой подбородок и произнес твердо:

– Я остановлюсь. – Поцеловал меня, едва касаясь губ, щеки, прошелся большим пальцем по ключице. – Маленький безумный зверек.

– Не называй меня так, – нахмурилась я.

– Но так и есть, – пожал он плечами и, обняв меня, замер. И я замерла в тесных объятиях, как муха в паутине. Но, в отличие от мухи, вырываться мне не хотелось. Я не знаю, сколько мы так обнимались. Дыхание успокоилось, желание раздеть Богдана сменилось желанием просто быть рядом, прижиматься щекой к его ключице и слушать, как он дышит. Безумно приятно, когда тебя обнимают. Жаль, нельзя делать это вечно.

– Если не боишься, приходи ночью на чердак, – сказал Богдан, отстраняясь и заправляя волосы мне за уши. Ну что за дурацкая привычка портить образ? Уши у меня не совсем идеальны, и лучше их прятать.

– Не боюсь, – ответила я.

– Хорошо.

– Ладно…

– Если он попытается тебя убить, – сказал Богдан серьезно, – я ему не позволю. Я лучше сам тебя убью, поняла?

– Буду премного благодарна, если ты так и сделаешь, когда он придет, – кивнула я.

В дверь осторожно постучали, и я вздрогнула. Уютная капсула треснула, возвращая нас с Богданом в реальный мир, а конкретно в беспорядок, который мы устроили в кабинете. Бумаги хаотично усеивали пол, ручки и карандаши рассыпались по ковру, а подставка для них, кажется, треснула.

Эрик точно меня прибьет. Это если повезет. А если нет, он станет меня пытать!

Дверь приоткрылась, и в проеме ее появилась Ника, ясновидица из клана Гектора.

– Не хотелось бы вам мешать, – лукаво усмехнулась она, – но Эрик вернулся. И вам лучше прекратить то, что вы делаете, если не хотите быть застуканными.

Быть застуканной я не хотела. Если честно, я ничего не хотела, кроме Богдана, но желание – одно, а реальность – совсем другое. Реальность в виде Эрика – отличное средство тотального облома.