Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Александра Бруштейн

Достав из кармана горсть семечек, Павел Григорьевич спокойно пересыпает их из одной руки в другую:

– Кто хочет семечек? Кому семечек?

Это, видимо, разрешает сомнения мальчиков. Пугливо, настороженно – может, подойдут, а может, порх, и улетят, – они медленно приближаются к нам.

Спокойно и приветливо, как все, что он делает, Павел Григорьевич оделяет их семечками, которые они тут же принимаются лузгать. Лузгают и молчаливо соревнуются: кто доплюнет шелухой до реки.

– Ну, кто у вас главный? – спрашивает Павел Григорьевич.

– Я! – вскидывает на него дерзкие глаза мальчишка лет двенадцати с копной спутанных светлых, почти белых волос.

– Ты главный?

– Я!

– Он, он! – подтверждают остальные двое.

– Так вот, – Павел Григорьевич резко отчеканивает каждое слово, – ты полковник, понимаешь?.. Как стоишь! – рявкает вдруг Павел Григорьевич так грозно, что мы с Юлькой, испугавшись, хватаем друг друга за руки. – Стань как следует, когда с тобой говорит старший в чине!.. Ну!

Мальчик озадачен, но приказание выполняет: вытягивается по-военному, руки по швам.

– Отдай честь как полагается! Что ты, военный или старая баба?

Мальчику очень нравится этот разговор. Он лихо и четко отдает честь, Павел Григорьевич тоже козыряет ему в ответ.

– Итак, ты полковник. – Это Павел Григорьевич говорит строго и деловито.

Конечно, мальчик понимает, что это игра. Но как увлекательно!

Ту же церемонию Павел Григорьевич повторяет со вторым мальчиком, которого производит в ротмистры.

Приходит очередь третьего. Он еще маленький, лет шести, но стоит перед Павлом Григорьевичем вытянувшись и смотрит ему прямо в глаза. Павел Григорьевич молча разглядывает малыша и, видимо, старается подыскать для него подходящее воинское звание.

Желая помочь Павлу Григорьевичу, малыш негромко подсказывает ему:

– Я хочу – анаралом!

Двое старших улыбаются. Они бы расхохотались во все горло, но они уже чувствуют себя не простыми, обыкновенными людьми, а военными: это требует сдержанности, выправки. Только один снисходительно говорит малышу:

– Сопли утри, анарал!

– Да… – по-прежнему серьезно, без улыбки подтверждает Павел Григорьевич. – С соплями под носом я в армию принять не могу. Вытри нос – будешь подпоручиком.

Малыш доволен. Все-таки – воинское звание!

– А теперь – слушать мою команду: охранять эту девочку! – Павел Григорьевич показывает на Юльку. – Твой отец что делает? – обращается он к «полковнику».

– Работает. На лесопилке…

– А твой?

– Тоже на лесопилке, – отвечает «ротмистр».

– А мой нигде… – огорченно докладывает «подпоручик». – Работал, работал на щиколадной фабрике, а онегдысь пришел домой: нету, говорит, работы, рассчитали… – И, помолчав, добавляет: – И хлеба тоже нету…

Все молчат. Все знают, какая это беда, когда нет работы, когда отец приходит домой и говорит: «Рассчитали»…

Юлька деловито роется в своих пожитках, сложенных на одеяле, что-то нашаривает в них.

– Кушать хочешь? – говорит она «подпоручику».

– Ага…

– На́, ешь… – Юлька протягивает ему кусок хлеба. – Ешь, у меня еще кусочек остался. И вот еще – возьми… – дает она мальчику маленький кусок вываренной в супе говядины.

Мальчик протянул было руку – и тут же отдернул. Он смотрит на Павла Григорьевича:

– А можно?

Невыразимая грусть проходит по веселому, похожему на круглую луну лицу Павла Григорьевича. Но он спокойно отвечает:

– Можно. Только сперва утри нос.

Пока «подпоручик» ест хлеб и осторожно, медленно наслаждается, разделяя мясо на волокна, Павел Григорьевич снова обращается к мальчикам:

– Мать этой девочки тоже работает. И тоже, бывает, сидит без хлеба… А Юлька больная, не может ходить. И бывают такие злыдни, что им и больную не жалко обидеть…

Ведь бывают?

Мальчики скромно молчат.

– Значит, я даю вам приказ: охраняйте Юльку, не давайте ее в обиду.

– Ладно, – отвечает старший («полковник»).

Павел Григорьевич хмурится:

– Что это за ответ «ладно»? Чтоб я этого штатского слова и не слыхал от вас! Надо говорить: «Рады стараться, ваше превосходительство!» И не вразброд, а все разом, в один голос!

– Рады стараться, ваше превосходительство! – гаркают мальчишки не очень стройно.

– А теперь, – командует Павел Григорьевич, – налево кругом, шагом марш!

«Полковник», «ротмистр» и «подпоручик» делают не слишком слаженный поворот и, браво шагая не в ногу, скрываются в кустах.

Юлька смотрит на Павла Григорьевича с восхищением:

– Ох, как вы!..

– А откуда вы все это знаете? – интересуюсь я. – Как их называть, как они должны вам отвечать и всё?

– А я и не знаю! – смеется Павел Григорьевич. – Так, приблизительно, слыхал… Ты, Юля, теперь живи спокойно: они тебя больше обижать не будут.

Забегая вперед, скажу – Павел Григорьевич оказался прав: Юльку больше не обижали. Обижать стало некому – обидчики превратились в защитников. Мы приходили то с Павлом Григорьевичем, то с Полем почти каждый день – Юлька рассказывала нам, что мальчики остругали из щепок «сабли», повесили их через плечо. Они приходили к Юльке по нескольку раз в день и спрашивали, не обижает ли ее кто.

После ухода мальчиков собираемся уходить и мы с Павлом Григорьевичем. Но Юлька вдруг вспоминает:

– А посмотрите, какие у меня теперь стали ноги!

Павел Григорьевич осматривает Юлькины ноги.

– Потолстели, правда? – радуется Юлька.

– Да, потолстели. Потому что окрепли. Старайся побольше подставлять их под солнечные лучи. Солнце, чистый воздух – это твое лечение!

– А еду забыли? – напоминает Юлька. – Я же теперь всякий день сыта. И знаете, я уже могу немно-о-ожечко, на одну секундочку, упираться ногами, когда мамця меня держит или Степан Антонович!

Внезапно Юлька хватает меня за руку:

– Смотри! Смотри!

Я таращусь, пытаюсь увидеть – и ничего не вижу.

– Да нет, не туда! По траве… Смотри, прыгает, прыгает!

По траве в самом деле что-то прыгает: прыгнет – и остановится, прыгнет – и припадет на одну ногу. Совсем как хромая бубличница Хана… Нет, это птица! Большая черная птица…

– Ворона!.. – соображаю я. – Но почему она бежит вприпрыжку, а не летит?

Непонятно подскакивая, останавливаясь, ковыляя, ворона движется прямо на нас!

– Ой, Саша, я боюсь этой черной птицы! – чуть не плачет Юлька.

Едва я успеваю подобрать с земли прут, чтобы отогнать ворону, как Юлька, более зоркая, чем я, удерживает мою руку:

– Нет, нет, не трогай ее! Она сама от кого-то убегает…

И мы совершенно явственно видим, что за вороной, припадая к земле, крадется большая кошка, полосатая, как тигр.

– Кипрейская кошка… – шепчет Юлька. – Я знаю, такая у наших соседей была.

Кошка делает прыжок и почти настигает ворону. Но та, в свою очередь, делает отчаянный прыжок и оказывается около моих ног. Юлька вскрикивает. Кошка останавливается в нескольких шагах. Она вся изогнулась и так явно нацеливается на ворону, что нет сомнения: она хочет схватить ее и съесть! Да, но почему ворона не улетает? Ведь самое, казалось бы, простое – оторвалась от земли, полетела и села на высокое дерево! Лови тогда, кошка!

Нет, ворона какая-то странная. Она не улетает, она жмется к моей ноге, словно хочет укрыться, спрятаться от проклятой «кипрейской» кошки.

Надо сказать правду: я тоже боюсь этой вороны. Ужасно, до смерти боюсь… И вместе с тем что-то не позволяет мне отогнать ее прутом, который я продолжаю сжимать в руке!

– Кошку! – кричит Юлька. – Кошку гони!

Я взмахиваю прутом – кошка отпрыгивает. Но мы видим, что она, отбежав, останавливается, не спуская глаз с вороны.

– Что у вас тут? – подходит к нам Павел Григорьевич, ходивший по берегу и любовавшийся рекой.

– Кошка… – бормочу я в смятении.

– Кипрейская кошка! – поправляет Юлька. – Они ужасно злые!

– Гонится за вороной… Наверно, хочет съесть!

– А ворона почему не улетает? Она и сама хочет, чтоб кошка откусила ей голову?

– Нет, она не хочет, она убегает… Только это какая-то сумасшедшая ворона… Бегает, прыгает, а не летает!

Павел Григорьевич берет злополучную ворону в руки. Самое странное, что ворона – ей бы радоваться, ведь Павел Григорьевич спасает ее от кошки! – отчаянно трепыхается и даже пытается злобно клюнуть его руку.

– Э-эх, бедняга! – говорит Павел Григорьевич, разглядывая птицу. – Куда ей летать! Ей кто-то крылья подрезал…

Вот почему ворона не может летать! У нее вместо крыльев какие-то культяпки, как ласты у тюленя. Если бы она даже захотела их развернуть, все равно полететь она не могла бы: они не подняли бы ее на воздух.

– Калека… – тихонько отзывается Юлька.

– Ничего! – успокаивает Павел Григорьевич. – У нее еще отрастут крылья, она еще полетит! А только что с ней делать? Здесь ее оставлять нельзя, ее съедят кошки – не эта, так другая… Я завяжу ее в носовой платок… Ох, клюется, негодяйка, и больно! Ну, готово, идем!