Укрощение тигра в Париже - Эдуард Вениаминович Лимонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что? Какой вдове?
— Соломенной вдовой называют женщину, у которой муж жив, но уехал, пропал и много лет не появляется, — поучительно объяснила Наташка.
— Ага. Понятно. Знания, почерпнутые из библиотеки Тургенева.
На рю дез’Экуфф, выпив вина и выкурив пару сигарет с гашишем, они пошли в постель и сделали любовь, стесняясь друг друга. Отвыкли. Наташка показалась писателю большой и очень женской. Щель ее показалась ему подозрительно сочной и даже жирной. Звуки, издаваемые Наташкой в процессе любви, показались ему подозрительно глубокими и похотливыми.
«Ебалась-таки без меня!» — решил он.
После секса, лежа с ней рядом (она курила), он схватил ее рукой за холку и потряс:
— Ебалась, блядь такая!
— Ты что, Лимончиков, больно, отпусти! Я не ебалась! Не ебалась!
Однако, когда они опять сделали любовь, Наташкино тело опять показалось ему более опытным, чем до отъезда. И нагло-бабьим, выпячивающимся навстречу его хую.
После нескольких часов постельных столкновений они захотели есть. Вставая, он обнаружил, что бинт на Наташкиной щиколотке кровоточит.
— Наверное, мы задели и содрали корку? — предположила она виновато.
— Давно произошло твое столкновение с автомобилем?
— Дней десять уже.
— И до сих пор не заживает? Кровоточит… Дай я погляжу?
— Ну, Лимонов, нечего рассматривать мои раны. Я стесняюсь…
Когда он попытался развязать бинт, Наташка отдернула ногу.
— Ебаться со мной ты не стесняешься, а показать рану стесняешься. Может быть, нужно пойти к врачу.
— Ой, какой ты заботливый на хуй! — неожиданно разозлилась она. — Лучше бы раньше вернулся, чем валяться там у бассейнов в Коннектикуте… Оставил женщину одну на месяц, а теперь проявляет заботу о ее царапинах и спрашивает ее, не ебалась ли она! Если сейчас не ебалась, то в следующий раз обязательно буду! — Она встала и зло прошагала в ванную.
— Эй, какая тебя муха укусила, а? Я поинтересовался состоянием твоей ноги. Странно, когда царапина за десять дней не зажила и обильно кровоточит… А упрек в оставлении женщины на месяц глуп. Ты же не коза и не корова…
— Да, я не коза и не корова. Я уж как-нибудь сама. Не волнуйся… — пробурчала она из ванной. — Садись лучше писать новую книгу.
Проведя в постели несколько суток, они поехали в Нормандию на ферму к Генриху. Кабаре закрылось на весь август месяц. И Наташка хотела иметь каникулы. Женщины, заметил писатель, вообще очень чувствительно относятся к своим каникулам и отпускам, более внимательно, чем мужчины. Наташка с таким жаром говорила о своем желании отдохнуть и уехать из Парижа, как будто и Париж ненавидела, и умрет, если не «отдохнет». Можно было подумать, что с января до августа она вкатывала на гору камни, а не пела в кабаре. Писатель, не понимающий даже этой категории — «отдых» (для него отдыхом всегда был только сон, и тем более не понимающий, почему нужно куда-то ехать отдыхать), умирающий от желания приступить к новой книге, все-таки без жалоб поехал в Нормандию.
Он рубил каменные пни, с удовольствием топил камины, готовил вместе с Генрихом пищу, ходил гулять в лес. Дважды они сходили в лес с Наташкой и сделали любовь на открытой солнцу поляне. Наташка лежала под писателем, и глядела в глубину ярко-синего неба, и время от времени проваливалась туда. Когда ее кусало за голые ляжки или попку насекомое, она подпрыгивала, и писатель на ней тоже подпрыгивал, и они смеялись. Писатель любил и смешной секс, и, может быть, больше любил смешной, чем трагический. Наташка же, как ему удалось выяснить, всегда решительно предпочитала секс глубоко серьезный и трагический.
— Скажи мне что-нибудь ласковое, Лимонов? — просила она иной раз, подходя к сидящему на бревне со стаканом вина писателю или же к писателю, читающему книгу.
— Тигреночек ты мой!.. — говорил писатель и поощрительно похлопывал Наташку по красивой теплой шее.
— Ну не так, Лимонов. Тигреночек — это детское. Скажи мне что-нибудь серьезное, мужское, а?
— Так… Значит, то, что я тебе говорю, ты не любишь… Подавай тебе мужское. Жгучего брюнета тебе нужно, Наташка. Что ты мучаешься со мной. Давай найдем тебе жгучего брюнета? Генрих! — кричал писатель, увидев выходящего из мастерской приятеля. — У вас есть знакомые жгучие серьезные брюнеты? Мрачные личности, могущие испепелить женщину взглядом?
— Можно найти! — радостно отзывался обрадованный возможности отвлечься от производства картин Генрих. — Кому нужен жгучий брюнет? Вам, Наташа?
— Фу, противный Лимонов! — Осмеянная в своем романтизме циниками, Наташка уходила в каменный дом в домашнем платье из газеты, просвечивающая сквозь платье, как голая.
Шутки остаются шутками, но иногда писатель думает, что если Наташка от него уйдет, то уйдет к жгучему брюнету, который будет масляно шептать ей на ушко что-нибудь вроде «Козочка ты моя, сисястая!». И Наташка будет довольно блеять. Вместо тигра ее назвали козочкой. Она не понимает того, что она настоящий большой боевой фимэйл-тигр.
Именно тогда умерла афганская борзая, и через несколько дней они вернулись в Париж. Наташка по-прежнему с бинтом на щиколотке.
— Почему ты не снимешь бинт? Сними, пусть рана дышит. Покажи, что там происходит? — уговаривал ее писатель, когда они вернулись на рю дез’Экуфф.
— Плохо заживает почему-то… — смутилась Наташка и наконец вытянула перед ним ногу в синяках и шрамиках.
Писатель развязал бинт… и ужаснулся. Глубокая, круглая, как пулевая рана, дыра глядела на него, заполненная на дне бурой живой субстанцией. Края дыры были розовые и шелушащиеся, но сама дыра была грозно глубока и уходила в ногу русской девушки.
— Нужно немедленно ехать к врачу, — сказал он. — Я надеюсь, что заражения нет, но выглядит рана ужасно.
Было воскресенье, конец августа, и, разумеется, нормальные доктора не работали. Приятель посоветовал им поехать в Госпиталь Бога в эмердженси-покой.
Притихшая, испуганно Наташка оделась в черные тряпочки, он сбегал к приятелю — занял триста франков (денег у них обоих не оказалось), и они пошли. Ехать на такси она отказалась.
— Ты уверена, что сможешь дойти? — спросил он заботливо.
— Не говори глупостей, Лимонов… Я же двигалась до этого нормально…
— Молчать! — закричал он. — Теперь ты будешь слушаться меня. Я думал, ты взрослая женщина и умеешь заботиться о себе сама. Вижу, что я еще раз ошибся! Прошло шесть недель, но рана твоя не только не зажила, но углубилась. Ты мажешь ее какой-то глупейшей мазью, которую рекомендовала тебе твоя подруга, пизда Нинка. В один прекрасный день ты умрешь на хуй от своей безответственности! Иди за мной и молчи.
